В. Ф. позвонил вечером. Татьяны, как всегда в последнее время, дома не было.

— Валя? Это Алексей, — В. Ф. узнал голос «Алеши Поповича». — Есть мнение, что вам надо устроить очную ставку с Семеновым.

— Что-нибудь прояснилось? Или это тайна следствия?

Разговаривая со старшим чином из ГБ, пусть и давним знакомым, В. Ф. удивлялся небрежности своего тона. Влияние западных ветров? Страх уменьшился, он лучше чувствовал невидимые координаты, в которых происходит разговор. Понимал, что небрежный тон больше нравится его собеседнику, чем просительный.

— Да нет, при чем тут тайна, — подумав, ответил «Попович». — Жилистый старикан. Надо его прощупать насчет середины декабря.

— А очная ставка зачем?

— Ну, во-первых, может, вы его встречали раньше.

— Татьяна его во сне видела.

— О снах Татьяны — особый разговор. Глядишь, она его на чем-то расколет.

Онегин, как и планировал, ехал «Красной стрелой». В спальном вагоне. Он обдумал заранее, насколько это разумно с точки зрения конспирации. Решил, что разумно. Главное — естественность. Что может быть естественнее, чем отставной генерал, который желает ехать в СВ? А если за ним следят, то на перегоне Ленинград-Москва спрятаться трудно. Вызывать машину, чтобы ехать на вокзал, он, однако, не стал, вместо этого они с женой вышли прогуляться до метро «Горьковская». Людей на улице было немного, падал мягкий снег, наводя на банальные мысли о нечистоте людских дел и о том, что о ней не хочется думать в такой вечер. Если наблюдать издали, единственная необычная деталь — он с дипломатом в руке. Издали не заметно, что под кожей черного дипломата — металлический корпус, а от ручки к запястью идет прочная цепочка. На Кировском он поймал случайное такси. Ни по дороге, ни на вокзале слежки не заметил… В двухместном купе Онегин оказался один. Тем лучше. Открыл кодовый замок дипломата, достал дорожный несессер (зеркальце, электробритва, крем, зубная щетка, тюбик «Поморина») и любимый свой роман — «Кима» Киплинга на английском. Под ними были две запасные рубашки, смена белья. Внизу — бумаги в кожаной папке. Онегин задумался, как быть с драгоценным дипломатом, если понадобится сходить в туалет. Брать с собой? Туалет рядом, один на два купе. Решил, что на пять минут дипломат можно оставить, закрыв на замок и пристегнув цепочку к металлической опоре столика.

Проводник принес чаю. Онегин поблагодарил, запер дверь. Пил не торопясь, глядя в темноту за окном, в которой иногда проплывали желтоватые огни малолюдных деревень. В этих краях, конечно, понятнее Лермонтов, чем Киплинг. Допив чай, лег и взялся за «Кима». Тоже вот — никогда не надоедающая книга о поисках реки, которая смывает все иллюзии. О мальчике и старике — тибетском ламе, ищущих вдвоем эту реку. Он до сих пор иногда чувствовал себя таким мальчиком, только старика рядом не было. Реку он, правда, однажды искал. Хотя бы ручеек, чтобы напиться. Несколько дней, оставшись в полном одиночестве, перед тем как попасть в детский дом. В степи под палящим солнцем. Ныне он знал, конечно, о буддийском учении, что все — иллюзия. Зря, что ли, полжизни работал на Востоке. Однако в то, что настоящее — «здесь и теперь» — является иллюзией, он не верил. Это давало силы бороться. Что касается прошлого… То, что он вспоминал о своем детстве, нередко казалось ему именно такой иллюзией.

Родителей, подобно киплинговскому Киму, он почти не помнил. Правда, помнил деда с бабкой, в доме у которых рос, пока их не пришли раскулачивать. Родители каждый год уезжали на заработки в город… Дом у деда с бабкой был добротный, с оцинкованной крышей. Возможно, поэтому их и раскулачили. Он убежал, спрятался в овраге, ночью пробрался подальше от реки, в степь. Шел, не ведая куда, стараясь только держаться в стороне от людей. Иногда вдалеке слышались выстрелы, порой где-то что-то горело — по ночам над горизонтом поднималось тихое зарево. На второй или третий день у него, наверное, начались галлюцинации… Откуда у него мог взяться в руках обрез? А труп молодого бойца в красноармейском шлеме — то было видение или реальность? В широко раскрытых глазах юноши застыло ситцевое небо, черное входное отверстие пули зияет над левой бровью, суетятся вокруг мелкие степные мухи. Ему хотелось верить, что это была галлюцинация. В то же время ему хотелось верить, что самолет, а самое главное, летчик-галлюцинацией не были. Он снова был один. Никакого обреза в руках. Сначала он услышал рокот мотора.

Потом из-за опаленного солнцем холма выскочила и сама машина — одноместный биплан. На фоне белесого от зноя неба четко прорисовывались растяжки, скреплявшие между собой крылья, растопырка колес под фюзеляжем. Самолет описал круг над головой растерянно стоящего Феди и приземлился, подкатившись к нему совсем близко. На землю соскочил пилот в кожаном комбинезоне. Шлем, очки, усы… Он подошел к Феде, который опустился на колени. Положил руку Федору на плечо. «Экий ты… доходяга». Рука была тяжелая. Голова у Федора закружилась, перед глазами поплыли красные круги. Следующее видение: то же лицо — над. Бульканье, вкус воды на губах.

— В случае чего, говори всем, что ты от Игната. В детский дом тебя надо.

Он действительно оказался потом в детском доме. Как это получилось, он не помнил. Говорили, что его без сознания подобрали возвращавшиеся в Харьков красноармейцы. Придя в себя, он упорно твердил, что он от какого-то Игната, поэтому отчество ему записали — Игнатьевич. Фамилию «Онегин» тоже дали в детдоме.

Чтобы отвлечься, Ф. И. погрузился в чтение «Кима», дожидаясь, пока захочется спать. В романе Гималаи назывались просто холмами, «hills». Это снова навело его на воспоминания. Долина Кулу, дорога на Наггар. Конец периода дождей, выглядывающие из облаков горные вершины. Дом Рерихов в Наггаре. Задание: установить наблюдение и контроль. Индийские власти, благоговеющие перед Рерихом и его семейством. Непростая задача — но какое счастливое время. Грязь — только от сезона дождей и никакой крови… Хинаяна, махаяна… Он лично предпочитал хинаяну — учение «узкого пути» в буддизме. Весь мир может быть иллюзией, но — никакой мистики. В конце концов Онегин заснул с раскрытой книгой в руке.

Каждую ночь В. Ф. думал о предстоящей очной ставке. С Т. В. уже много недель они спали раздельно, даже когда оба были дома. Просыпался, лежал без сна… Что за тип этот Семенов? В какой-то момент он сообразил, что Семенова звали так же, как Гошу, — Георгий Валентинович. Возможно ли, чтобы они знали друг друга? Быть тезкой — чем не повод для более близкого знакомства? Со своим профессором Гоша познакомился, только став студентом. Мог ли он знать Семенова раньше? Какие-то кружки в университете Гоша посещал, еще будучи школьником… В то утро В. Ф. был один. Т. В. так и не пришла вечером. Он лежал в постели, курил. На часах начало девятого. В этот момент в дверь позвонили. На площадке стоял Юра Литвин. В. Ф., не показывая удивления, проводил его на кухню.

— Как хорошо, вы дома… Я чувствовал, что обязан вам рассказать, что я заявил следователю. Я написал заявление. Они на меня давили, ужасно. Я думал, что они успокоятся, если написать поподробнее. Мне почти ничего не известно, так, кусочки. Надо было что-то придумать, чтобы получился связный рассказ. На самом деле я не верю, что она может существовать. Я написал в заявлении, что И. А. изобрел машину времени.

— Чай будете? А что еще вы написали? Что он ею пользовался? Вместе с Гошей?

— Да. Я надеялся, что они успокоятся, а они только и знают, что душу мотать.

— А почему эта идея вообще вам пришла в голову?

— Ну давайте я расскажу… попытаюсь рассказать, что я действительно знаю.

— Только по порядку.

— Попробую. Но это очень трудно. Вначале был этот разговор. Разговор с И. А. Я писал у него курсовую. Он дал мне адрес, я стал ходить к нему домой. Он не любил появляться в институте. В тот раз он был сильно выпивши. Я даже не сразу понял, насколько. Только когда прошли в комнату. Он усадил меня в кресло. Налил себе, предложил мне выпить.