Лицас продолжал скандалить, жестами приказывая пришельцам убираться и объясняя им, как было условлено, что англичанина он высадил на мысе Сунион. Один из мужчин сделал шаг вперед, ощупал карманы Лицаса и отдал какой-то приказ. Двое его сообщников кинулись к дверям салона. Обыск длился недолго. Не прошло и минуты, как оба мужчины вновь появились на палубе. Главарь задумчиво кивнул головой (в Греции этот жест означает отрицание) и отдал другой приказ, после которого те двое ринулись дальше и скрылись из поля зрения Бонда.

Воцарилась полная тишина, если не считать слабого поскрипывания, которое издавал корпус катера. Затем раздался мужской смех, до нелепости неуместный в этой накаленной атмосфере, после чего – безумный металлический стрекот автомата, разносившийся над водой сухо и без эха. Последовал громкий стон. Бонд прекрасно видел, как Лицас бросился к крыше рубки, где под сложенным брезентом была спрятана “беретта”. В тот же самый момент человек, находившийся рядом с Бондом, кинулся на место штурмана и нажал кнопку на приборной доске. Тут же, где-то под палубой в чреве катера пришли в движение два мощных двигателя.

Теперь Бонд не терял времени. Он рванулся вперед и, зажав человеку рот, рукой обхватил его голову. Нож вонзился в грудь – раз, другой, третий, после каждого удара тело вздрагивало, руки тщетно пытались высвободиться из мертвого захвата. Бонд слышал еще приглушенные стоны своей жертвы, но в двух ярдах они были совершенно неразличимы. Бедняга, думал Бонд, тебе пообещали, что плавание будет прогулкой, и ты получишь сотню-другую драхм. Четвертый удар. Наконец туловище и конечности ослабели, левую руку Бонда окатило теплой кровью. Он сделал шаг в сторону и стащил неподвижное тело с сиденья.

С “Альтаира” доносились крики и выстрелы, однако Бонду было не до того. Он бросил взгляд на нос катера. Тот, что остался на катере, теперь прятался с пистолетом в руке за планширом, вероятно, пытаясь срезать Лицаса. Бонд опустился на колени, отпихнул в сторону ноги убитого, продел палец сквозь бронзовое кольцо люка и потянул его на себя. В тот же миг его оглушил шум хорошо отлаженных двигателей, в нос ударил сильный запах машинного отделения. После этого Бонд отошел к входу в рубку и там быстро, но без излишней спешки вынул из привязанных к поясу пакетов четыре гранаты “миллс”. Каждая граната была покрыта толстым, в полдюйма, слоем густой смазки, которая нашлась в запасах на “Альтаире”. И опять, не делая лишних движений, он быстро и ловко брал правой рукой одну за другой гранаты, указательным пальцем левой руки срывал чеку и швырял их в раскрытый люк машинного отделения. На всю эту операцию у него ушло не более семи секунд, которые, как он знал, были отпущены па то, чтобы сработал взрыватель первой гранаты.

Палубу потряс чудовищной силы взрыв, словно по ней ударили гигантским молотом, свистели летящие осколки, из люка вырвался столб огня. Мгновение спустя в четырех-пяти футах выше головы Бонда воздух рассекла револьверная пуля – выстрел неважный, но следующий мог оказаться точнее. Нисколько не заботясь о том, получится ли у него прыжок, Бонд перелез через борт катера и кое-как упал в море. Как только он погрузился в воду, ему показалось, что он услышал еще один взрыв. Он сгруппировался, выпрямился и, оттолкнувшись от борта, проплыл под водой около ста секунд. Наконец он перевернулся и вынырнул.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что если кто-то на катере и остался в живых, то он едва ли станет стоять у борта в надежде подстрелить пловца. Тарана также теперь можно было не опасаться. Середина катера была объята огненным смерчем, ярким маслянистым пламенем горел бензин. Ветер гнал огонь к носу; Бонд видел, как пламя поглотило надстройку. Что-то хлопнуло на корме, и с ревом и дымом в воздух вырвался сноп ярко-оранжевого пламени, дернулся и вихрем унесся в небо. В который раз за свою карьеру разведчика Бонд испытывал приступ вызывающих тошноту угрызений совести, сознавая величину и жестокость принесенного им урона – заколотый в штурманском кресле матрос; неизвестная, но по-видимому, страшная участь, постигшая остальных участников нападения. Он постарался отринуть от себя подобные мысли. Так было надо, внушал он себе. Этого требовал долг.

Небо над Враконисом стало прозрачнее, и хотя до восхода солнца было еще далеко, первые признаки рассвета уже появились. “Альтаир” дал три коротких победных гудка и стал медленно удаляться от горящих остатков крушения. Бонд неторопливыми гребками, спешить было теперь некуда, стал догонять катер.

* * *

– Кажется, из строя вышли оба двигателя, – сказал Лицас, – но утверждать не берусь. Топливо тоже взорвалось. Б любом случае, им и этого хватило.

Не покидая своего поста у штурвала, он кивком головы указал на то, что осталось от посланного на перехват катера. Теперь от места катастрофы их отделяло около мили, пожар был уже не такой сильный, к тому же обзору мешали рваные облака дыма, которые ветер гнал прямо на “Альтаир”. Огонь погаснет лишь тогда, когда достигнет ватерлинии, и первые волны станут перехлестывать через борт.

Как только Бонд целым и невредимым поднялся на катер, все вновь пошло своим чередом. “Альтаир” должен был уйти из района стычки до того, как его смогут застать катера с Пароса и Вракониса. На то время, пока Лицас и Янки натягивали паруса, Бонд принял штурвал. Теперь, подгоняемый ветром, каик делал почти десять узлов. Решено было отклониться на юг и обойти остров Иос, чтобы уже оттуда брать курс на Враконис – маневр этот занимал лишние два часа, но зато создавал какое-нибудь алиби, что позволяло им ускользнуть от неизбежного расследования. Только теперь у них нашлось время, чтобы поделиться впечатлениями.

Присев на корточки, попивая “Вотрис” и глубоко затягиваясь “Ксанфи”, которую ему протянула Ариадна, Бонд рассказывал о том, что произошло с ним. Сигарета была восхитительна на вкус, и приторный бренди уже не казался ему отталкивающим. Заканчивая свой рассказ, он спросил:

– Кто видел, что произошло с тем, который оставался на катере?

– Ничего не могу сказать, – отозвался Лицас. – Он выстрелил в меня разок, но промазал. Я оказался точнее, после моего выстрела он уже не высовывался. Потом грянули взрывы, и парня я уже, конечно, видеть не мог. Их шлюпку откинуло далеко в сторону, и он вряд ли до нее добрался.

– Как бы там ни было, он получил свое, – произнес Бонд с напускной грубостью. – В огне ли, в море. Но расскажите все по порядку.

– Ну, они стали забрасывать меня вопросами, а я стал строить из себя этакого дубоголового крестьянина – возможно, ты даже кое-что из этого видел. Потом один бандит остался стеречь меня, а двое других пошли взглянуть на мою спящую дочурку и убедиться, что опасный преступник по имени Джеймс Бонд не прячется на полубаке. После этого... хотя остальное пусть лучше тебе расскажет Ариадна.

– Нико прав, нам в самом деле здорово повезло, – Ариадна сидела рядом с Бондом, подтянув колени, их плечи соприкасались. Ее голос звучал просто и по-деловому. – Одного из них я узнала. Сначала по голосу, а потом увидела его лицо: это был Теодору, мы состояли с ним в одной партячейке, пока его не исключили за то, что он – левый экстремист и осуждал СССР за миролюбивые намерения во время Карибского кризиса. Греческая полиция, конечно, продажна, состоит из одних фашистов, но даже они не стали бы связываться с таким подонком, как Теодору. Когда он понял, что я узнала его, то отвратительно засмеялся и сказал, что я должка перейти к ним на катер, где меня допросят и... сделают еще кое-что. Греческая полиция такого себе не позволяет.

– Тогда, – прикуривая от сигареты Бонда, Ариадна не прерывала рассказ, отчего фразы звучали как-то отрывочно, – тогда... я сказала... что согласна... и что пусть он минуту подождет, пока я... найду свитер. Но вместо свитера я под одеялом нашла автомат “Томпсон” и расстреляла его... Все было так, как ты, Нико, предупреждал – вибрация, отдача, но я попала в него, он закричал и повалился на пол. Тот, что был с ним, тоже упал, и это показалось мне подозрительным, потому что я в нею не целилась. Он, безусловно, был вооружен, и пока я сидела на крыше надстройки, он мог незаметно подкрасться и выстрелить в меня... Можно отпить из твоего стакана?