Евтихий говорил, не подбирая слов, и сам страдал от того, как некрасиво, как чуждо звучит его речь. Он еще не утратил способности отличать человеческий язык от троллиного — или, того хуже, псевдо-троллиного.

Скоро это не будет иметь никакого значения, утешал он себя. Ровным счетом никакого. Либо он навсегда превратится в худшую разновидность троллей — в тролля самого низкого происхождения, в тролля-подонка с серой кожей, тупой башкой и могучими мышцами, и тогда его вообще не будет волновать, насколько изящны и точны его высказывания. Либо же он выберется из «преисподней» и навсегда оставит мерзкое обличье. И ни разу не вспомнит об этом. Нарочно не вспомнит! Поубивает всех, кто сможет ему об этом рассказать. Или хотя бы намекнуть. Идея — отличная. Сперва он свернет шею Фихану, потом настанет черед Геврон… Чтобы ни одна козявка в этом мире не посмела даже в мыслях держать, что он, значит, Евтихий, был каким-то там желтоклыким тупорылым троллем…

— Колодец, — прошептал Фихан.

— Что? — Вырванный из своих раздумий, Евтихий наклонился над ним. Эльфа обдало зловонным дыханием. — О чем ты толкуешь, пища?

— Выход из тоннелей Кохаги… Во всяком случае, оно кажется выходом, — прошелестел мерзкий голосок Фихана. — Надо попробовать выбраться наверх.

— Значит, я пошел.

Евтихий выронил Фихана, так что хиляк грянулся о землю позвоночником. Могучий тролль даже не обратил на это внимания. Какое ему дело до полураздавленного уродца, который плавает в собственных слезах и слабенько шевелит ручками и ножками?

Геврон подползла к Фихану и уселась рядом на корточках. Она задрала голову наверх, вытянула губы в трубочку.

— Что там? — капризно спросила она.

— Выход. Я ухожу, — ответил Евтихий.

— Ты не можешь нас оставить! — заявила Геврон.

Евтихий очень удивился:

— Почему?

— Потому! — сказала Геврон.

Поразмыслив, Евтихий сказал:

— Ладно.

Он усадил Фихана к себе на плечи и велел держаться за уши.

— Тебе не будет больно? — спросил эльф.

— Какие мы деликатные! — фыркнул Евтихий. — Я не эльф какой-нибудь. У меня уши круглые и крепкие. Ты лучше за собой следи, чтобы тебе не упасть, потому что я второй раз в тоннели не полезу. Если мы действительно спасены, стану я возвращаться! Вдруг колодец закроется, пока я лазаю взад-вперед! Нет уж. Твое дело — усидеть.

Геврон обхватила Евтихия за крепкую шею и повисла у него на спине.

То, что Фихан назвал «колодцем», на самом деле представляло собой нечто вроде желоба. Высокий холм рассекал лес и выходил к дороге; по его склону тянулся длиннющий желоб. И, как вода, по этому желобу стекал солнечный свет. Приблизительно на середине пути он начинал рассеиваться, так что на саму лесную дорогу не проливалось уже ни единой сияющей капли, но выше все обстояло иначе. Казалось даже, что там, начиная с середины холма, вовсе нет дождя.

Евтихий, пыхтя, полз все выше и выше. Он хватался руками и зубами за малейший уступ. Сапоги он сбросил, чтобы удобнее было цепляться когтями ног. Несколько раз он срывался и вместе со своей ношей скатывался вниз, но, отлежавшись, поднимался и снова с молчаливым упорством карабкался навстречу свету.

Один раз он потерял равновесие из-за того, что Геврон утратила самообладание и принялась яростно расчесывать какую-то особенно злокозненную болячку. Она так ерзала на спине у Евтихия, что тот покачнулся и сверзился на землю. Он больно ударился о камень, поэтому, поднявшись, выказал намерение разорвать глупую женщину на кусочки.

Геврон вопила и ползала по земле, ускользая от шарящих рук тролля. К счастью, пальцы у Евтихия плохо смыкались — они стали совсем неловкими, толстыми и не в силах были удержать такую тонкую вещь, как одежда или волосы.

— Оставь ее, — попросил Фихан, который все еще сидел на плечах у тролля.

Евтихий отозвался невнятным рычанием.

— Я оставлю ее, — выговорил он наконец. — Я ее брошу в тоннелях! Пусть догнивает.

— Нет! — зарыдала Геврон.

Евтихий плюнул и простил ее.

Им удалось добраться до границы света и тумана только с шестой попытки. На самом краю освобождения Евтихий вдруг замер, всем телом прильнув к сырой земле «преисподней».

Фихан наклонился к красному уху своего приятеля.

— Что с тобой?

— Боюсь, — пробормотал Евтихий.

— Все боятся.

— Не утешение.

— Ты так и будешь здесь стоять? — спросила Геврон.

— Возможно, — ответил Евтихий.

Геврон стукнула его пяткой в поясницу.

— Лезь дальше!

— Ты обещала не трепыхаться, — напомнил Евтихий.

Геврон застыла.

Евтихий помедлил еще немного, а потом протянул руки наверх, ухватился за очередной корень, подтянулся и вместе со своими спутниками вошел в солнечный свет.

— Ты что-нибудь помнишь?

Евтихий открыл глаза. Рядом с ним сидел на земле человек… Нет, не человек, напомнил себе Евтихий, это эльф. Темно-русые волосы, слипшиеся от грязи, но все равно густые и красивые. Синие глаза. Морщинка над бровями, похожая на шрам. Или шрам, похожий на морщинку. Фихан — имя эльфа.

— Фихан, — проговорил Евтихий. — Помню.

Все тело у него болело, как будто кто-то избивал его дубинкой. Евтихий понял это, когда засмеялся. Он сразу перестал смеяться, но улыбаться — нет, не перестал.

В далеком небе сияло солнце. И трава под ладонями была сухой. Она испаряла влагу и одуряюще пахла, но все равно была сухой.

Евтихий облизал губы. Никаких клыков. В голове постепенно прояснялось. Евтихий никогда не подозревал, какое блаженство может испытывать человек, к которому возвращается, пусть и не сразу, способность соображать нормально. Нет больше необходимости мучительно подбирать ускользающие слова — просто для того, чтобы донести до собеседников самую примитивную мысль. Нет угнетающей горы понятий, для которых он вообще никогда не сумеет подобрать надлежащих слов.

Фихан с наслаждением потянулся, подставил лицо солнцу. Он чувствовал себя превосходно. Евтихий завистливо покосился на него. Ну да, прекрасному эльфу ведь не приходилось перенапрягаться! Весь трудный путь он проделал сидя на плечах у глупого тролля. Здорово придумано, ничего не скажешь. Остроухие всегда умели устраиваться с удобствами.

— А где Геврон? — Евтихий приподнялся на локте и сразу же увидел ту, о которой спрашивал.

Она сидела, подтянув колени к подбородку, и смотрела прямо перед собой. Очень грустная, очень бледная.

Юбка, которую Геврон пыталась перешить в штаны, окончательно превратилась в лохмотья. Лицо, руки, бедра женщины покрывали кровоточащие царапины и маленькие гнойнички, но чешуйки исчезли. Кисти ее рук больше не напоминали клешни. Обычные натруженные руки с обломанными ногтями.

Как и предполагал Фихан, ей было лет сорок. Обвисшие складки у рта, мешки под глазами, волосы с проседью.

Геврон поймала на себе взгляд Евтихия и сердито обернулась:

— Что уставился?

— Рад тебя видеть, — отозвался Евтихий.

— Да уж, вы оба страшно рады, — огрызнулась Геврон. — Добро пожаловать домой! И что мне здесь делать? Я старая. Понятно вам? Я старая!

— Ну так вернись обратно, — предложил Евтихий. — Если тоннели Кохаги больше соответствуют твоей натуре, то нет ничего проще, чем снова нырнуть в ту нору, откуда мы выбрались. Вообще могла бы предупредить заранее, не тащил бы тебя зазря.

— Ага, вернуться? И опять клешни и прочее? Фихан ведь правду говорил. Эти превращения до добра не доводят… — Она безнадежно махнула рукой. — Старуха на кухне. Котлы, чистка овощей, и каждую осень — заготовка свиных колбас. Отныне и до самой смерти. Вот и все. Жизненный путь прямой, как полет стрелы. И такой же увлекательный. И с таким же исходом, разумеется.

— Ты вовсе не старуха, — возразил Фихан. — У тебя есть муж?

— Ну вот, теперь о муже заговорили! — Она всплеснула руками. — Может, и есть. Что дальше? Нужен он мне!.. Детей-то не народилось. А для чего еще он мне сдался, этот самый муж?