— «Эй, старший, давай сыграем в игру…» — вразлад загудели гномы, повторяя, каждый, как запомнил, длинную речь меньшого брата.

Геврон тоже проборматывала отдельные слова:

— Провалились в тоннели Кохаги… Драгоценности и побрякушки… откопать их и владеть ими… и еще всяким золотом и деньгами из золота…

Наконец все выговорились до конца и замолкли, взирая на сказителя.

И он провозгласил:

— Они сыграли! И бросил две палочки старший брат-близнец! И выпали ему две палочки! И бросил палочки младший брат-близнец! И выпали ему три палочки! И сказал младший: «Я выиграл и буду владеть Калимегданом!» И стал Калимегдан обителью лжецов, самозванцев, гнусных Мастеров, неумех и нерях, и злодеев! И ничего путного не создали они, потому что мошенники! И предок их мошенник! И основатель их царства — мошенник! И муж их жен — мошенник! И жены их — мошенники! И все у них — мошенническое! Вот что такое Калимегдан и вот как он был заложен на вершинах гор, накрытых небом!

— У! У! У! — закричали гномы и принялись хлопать ладонями по земле.

А потом Дробитель щелкнул пальцами и призвал их к тишине, потому что не время выражать враждебность к Калимегдану — для того существуют особые празднества, именуемые Днями Ненависти и Презрения.

Наконец все успокоились и перевели дыхание. Видно было, что слушатели чрезвычайно взволнованы рассказом.

Дробитель хлопнул в ладоши. Ящерица отозвалась скрежетом когтей по камню. Слышно было еще, как служители тычут в нее палками и умоляют успокоиться.

— Итак, — провозгласил Дробитель, — испытуемые, вы слышали рассказ о том, как были заложены и окультурены подземный и наземный миры. Есть ли у вас вопросы? Задавайте свои вопросы без боязни, чтобы мы могли по достоинству оценить наличие либо отсутствие у вас какого-либо интеллекта.

Фихан быстро глянул на Евтихия, вздохнул и спросил:

— Как возможно, чтобы один из близнецов был старшим братом, а второй — младшим?

Дробитель так и застыл с раскрытым ртом. Некоторое время гномы только тем и занимались, что безмолвно разевали рты и обменивались изумленными взорами, а затем они дружно рассмеялись.

Сказитель подпрыгивал в кувшине, то и дело стукаясь подбородком о край, и вопил громче всех:

— Ха! Ха! Близнецы! Один родился раньше, а второй позже! Ты, безмозглый эльф! Тупица из тупиц! Ящерицу стошнит, если она откусит от тебя хоть кусочек! Ха! Старший брат родился раньше. И когда он родился, все силы, и духи, и боги, и демоны, и бесплотные создания, и мощные незримые существа, и даже пустые бабьи суеверия повыползали из своих нор, убежищ, укрытий, щелей, дырок и обиталищ и наделили младенца всем хорошим, что только сумели отыскать, украсть или придумать. Они дали ему невысокий рост, широкие плечи, кудрявую бороду, благородные залысины, мясистые ноздри, чтобы в случае голода он мог бы их отрезать и сварить в бульоне, и еще основательный ум, пристрастие к законам, благородный нрав, честность, желание трудиться и умение все на свете обращать себе на пользу. Все эти дары они вручили старшему брату, когда он оставил лоно глупой женщины — своей матери! Но известно ведь, что у благородных существ, наделенных интеллектом, крайне редко рождается двойня, вот никто из дарителей и не подозревал о том, что есть еще и второй. Второй брат, младший. И когда этот младший тоже решил выбраться на поверхность, все были крайне удивлены, а больше всех — их глупая мать. А-а-а! — отчаянно завопил сказитель. — Вот так она сказала, когда увидела второго. А-а-а! Но было уже поздно, младший брат также родился и захотел тех же даров, что достались старшему. Ан даров-то и не осталось! Тут младенец ка-ак закричит! А-а-а! И-и-и! И мать тоже надсаживается: а-а-а! Вот так они орали, и вопили, и верещали на пару, и у всех заложило уши. И тогда младшему брату всучили все те дары, что еще оставались в запасе: хитрость, подлость, коварство, высокий рост, тощие плечи, ловкие пальцы, кривую рожу, хрящеватый нос, колючий подбородок, вороватые глаза, один из которых смотрит прямо, а второй шарит по сторонам. Все это получил младший брат-близнец, пока старший сосал материнскую грудь и ни о чем даже не подозревал.

— Ты получил ответ на свой глупый вопрос, глупый эльф, — провозгласил Дробитель. На его физиономии появилось выражение глубочайшего презрения, и Фихан понял, что опять провалил испытание.

Евтихий тоже догадался об этом. Он весь сжался, предчувствуя, что сейчас и ему предстоит публично опозориться перед целым собранием. От ужаса он клацнул зубами и прикусил язык. Больно!

Дробитель между тем уже указывал на него пальцем.

— Ты. Задавай вопросы.

— Ну… — промямлил Евтихий. — Я не понял, как вышло, что младший брат обыграл старшего. И что это за игра такая — бросать две палочки? Как можно выиграть, если заранее знать, что палочек — всего две? И как получилось, что у младшего оказалось целых три палочки?

Гномы разразились рукоплесканиями.

Сперва Евтихий подумал, что сумел задать правильный вопрос и что слушатели выражают свое восхищение его умом и догадливостью. Но потом до него постепенно начало доходить нечто прямо противоположное. Их изумляла его глупость.

— Младший брат жульничал! — закричал сказитель. — Он ведь получил в дар хитрость! Он нарочно предложил игру, в которой, вроде бы, невозможно ни выиграть, ни проиграть, а сам спрятал третью палочку в ладони! Заранее спрятал, понял ты? Вот как он поступил! И вот почему в Калимегдане все — жулики!

Евтихий молча опустил голову. Ему ничего так не хотелось, как оказаться очень далеко отсюда. Но только не в золотом замке, прибавил он. Где угодно, только не там. В душе он сильно надеялся на то, что у гномов, как бы они ни провозглашали свою полную власть над подземными мирами, все-таки нет возможности отправить пленников обратно в тоннели Кохаги.

Когда настал черед Геврон, она спросила:

— А почему ваш сказитель сидит в кувшине?

Дробитель выразительно крякнул, а сказитель произнес:

— На этот вопрос ни у кого не найдется внятного ответа.

И долгий гнусавый звук трубы поставил точку во втором испытании пленников.

Усталость и нервное напряжение делали свое дело; возможно, кстати, сказались и издержки трансформации — не всякий день из могучего клыкастого существа человек превращается в обыкновенного парня двадцати шести лет, среднего сложения, не слишком высокого, не слишком здорового… В общем, в образчик тривиальности.

Евтихий почувствовал, что теряет силы. Что еще немного — и он просто растянется на полу. И сколько бы ни пинали его, сколько бы ни бранили, ни стыдили, ни били палками — он даже не пошевелится. Хорошо эльфу: из слабого он стал сильным.

А вот с Евтихием произошло нечто прямо противоположное.

Он закрыл глаза, стараясь отвлечься, и вдруг увидел перед собой Деяниру. Так ясно и отчетливо он ее увидел, словно заснул и погрузился в ослепительный сон.

Девушка стояла перед домом, на фасаде которого была нарисована забавная танцующая козочка, и медленно произносила его имя. «Евтихий». Наверное, он улыбнулся. Во всяком случае, именно так тепло и весело становится на душе, когда улыбаешься. Он вспомнил, как осторожно прикасался к тонкой (будем честны — костлявой) талии, и тепло влилось в его ладони. Она морщила белый лобик над светлыми бровями. Остренький подбородочек, обтянутый повязкой, придавал ее бесцветному личику выражение непреклонности. Евтихия это умиляло и забавляло, потому что он знал, какая она на самом деле.

«Милая. Деянира. Моя госпожа».

В видении Евтихия Деянира вздрогнула всем телом, обернулась, стиснула пальцы и проговорила сама с собой:

«Евтихий. Боже, как я могла забыть парня, которого любила?»

А потом, без тени сомнения, позвала его вновь:

«Евтихий».

Ключ к человеку — его имя. Евтихий снова улыбнулся и открыл глаза. Он больше не боялся. Он опять стал Деянириным — то есть собой.

— …Мы могли бы принести и десять блюд, но не в наших правилах нести десять блюд, когда можно принести три. И мы могли бы принести и двадцать три различных блюда, но не в наших правилах нести двадцать три различных блюда, когда мы можем принести три, — вещал Дробитель.