Но девочка оставалась непреклонной.

— Каким способом ты добыл это мясо, Арилье? — повторила вопрос Енифар.

— Это важно?

— Зависит от того, где ты его взял.

— Не с собственных костей срезал, если ты подозреваешь меня в подобной самоотверженности.

— Мясо эльфа! Фи!

— Не большее «фи», чем троллиная бабушка, — парировал Арилье. — Нет, Енифар, на сей счет можешь быть спокойна. Этот бесформенный красный кусок я отобрал у моей лошади. Понятия не имею, кого она поймала и загрызла, но отдавать не хотела — стало быть, добыча вкусная.

Енифар сразу успокоилась.

— Так бы и сказал. А там не осталось часом никакого ушка или куска ноги, чтобы можно было хотя бы приблизительно определить, что за животное?

— Нет, — сказал Арилье. — Извини. Я просто бросил это в котелок.

— Ладно. — Енифар вздохнула, потерлась о его бок головой. — Я посплю пока. Когда сварится — разбудишь, ладно? Я очень есть хочу.

И она действительно мгновенно заснула.

Арилье сидел у костра, смотрел то на спящую девочку, то на котелок, булькающий над огнем, то на темную реку внизу и на угрожающие громады кустов и деревьев. Очень далеко, в несуществующем мире фэйри, плясала Ратхис, не в силах остановиться после танца с Арилье. И некто стучал в дверь, и некто сидел в комнате возле мертвой Этгивы, и некто стоял на пороге в ожидании, пока ему откроют, но так никто и не открывал. Круг за кругом, глядя в лицо партнеру, рука в руке, колено касается колена. Почти непристойная близость, допустимая в танце публично и разрываемая сразу же после того, как закончится музыка. Ратхис никогда не танцевала с Арилье. С ним танцевала Этгива, но это было очень давно. Два сердца, и оба мертвы.

Умерло одно, умерло и второе.

Арилье смотрел на огонь, согревающий воду, на круг света, отвоеванный у ночи, не менее надежный, чем каменные стены. Ребенок мирно посапывал, приткнувшись макушкой к боку эльфа. Енифар выглядела младше своих лет, как будто во сне пыталась наверстать то, что упустила бодрствуя.

Сейчас Арилье был рад одиночеству. Он был рад тому, что сидит здесь, в лесу, рядом с Енифар, с тролленком, с подменышем, с царственным ребенком, с дочерью Джурича Морана. Он развел для нее огонь, он варит для нее похлебку. Мгновение честно завоеванного, совершенного, непререкаемого счастья.

Затем огонь шевельнулся.

Странно шевельнулся — не в том направлении, откуда приходил к нему ветер. Огонь разговаривал — молча, уверенно, точно подбирая жесты и знаки.

Арилье медленно потянулся к мечу, лежавшему поблизости, возле девочки, под плащом. На самом деле он почти не сдвинулся с места. Так, чуть-чуть шевельнул рукой, чтобы пальцы легли на рукоять.

Надежность световых стен оказалась полным обманом. Все рухнуло в единый миг: и дом, и стены, и покой. Они даже в дверь не постучали.

Арилье успел лишь закрыть собой Енифар и ощутить ее влажное дыхание на щеке и особенный ласковый запах сонного ребенка. Затем стрела вонзилась ему в спину, левее позвоночника.

Отвратительный тычок — вот что это было.

Енифар забарахталась под тяжелым, удушающим телом, которое вдруг навалилось на нее. Арилье пугал тролленка — остановившимися глазами, надутыми губами и особенно — блестящим от слюны зубом, внезапно обнажившимся в ухмылке.

Какие-то существа затопали поблизости. Они нагло вломились в световой круг, они приблизились к священному костру, к священному котелку, в котором булькало священная мясная похлебка, они опрокинули котелок, они выбросили мясо, они вели себя по-хозяйски тем, где им и вовсе-то не следовало быть.

Один из них повернулся к Енифар и засмеялся.

Она выбралась из-под тяжелого тела Арилье и посмотрела на врага исподлобья.

Этот, наглый, был широкоплеч и рыжебород, а глаза у него были медовые. И Енифар знала, что медовыми они стали потому лишь, что ему весело и хорошо, потому лишь, что он сейчас ничего не боится — ну еще бы, с целой оравой головорезов против одной маленькой девочки! — а в обычное время, когда рыжебородый знает и страх, и болезнь, и недостаток, глаза у него делаются грязно-зелеными, и никакого меда в них не налито.

«Липкие, должно быть, у него глаза, — подумала Енифар, — но некоторым женщинам наверняка нравится».

Так она думала, чтобы не думать об Арилье и о том, что он лежит со страшным, неприятным лицом и стрелой в спине.

Она тряхнула рукавом, роняя кинжал в ладонь. Все троллихи носят кинжалы в рукавах, когда приходит такая надобность. Один она потеряла, но еще три оставались в неприкосновенности.

И когда рыжебородый повернулся от костра, все еще ослепленный ярким светом пламени, Енифар, не раздумывая, метнула в него нож.

Она попала ему в основание шеи, и он упал на колени, подломившись, но все еще улыбаясь. А какие-то сильные и незримые вышли из темноты, они напали на Енифар и схватили ее за руки. Один бросил девочку лицом вниз, на траву, и встал коленом ей на спину, второй начал лихорадочно, точно воруя, связывать ее дергающиеся запястья.

Огонек костра дрожал и метался на земле, словно пытался убежать, но не мог — ведь у костра к земле приросли ножки…

И тут Арилье поднялся, стоя на коленях, и бросил нож в того, что удерживал Енифар. Девочка помедлила лишь миг, а после, как змейка, метнулась вперед и уронила того, что вязал ей руки: куда более нерасторопный, он потерял равновесие, и Арилье прикончил его вторым ножом.

Потом эльф упал и больше не двигался, а Енифар встала. Она тихо обошла свои владения, строго соблюдая тесные границы светового круга, очень маленького и дрожащего.

Ей было жаль похлебки. Впрочем, бульон почти потушил пламя, так что кусок мяса нашелся среди сырых головешек. Девочка снова сходила к реке и опять набрала воды, а полуобгоревший кусок бросила в котелок и повесила на огонь.

Мертвые тела она оттащила за грань светового круга. Ей было безразлично, что они могут привлечь каких-нибудь диких животных. Ее не тронуло даже то обстоятельство, что рыжебородый оказался жив и, когда она схватила его за ноги, вдруг забормотал и начал, кажется, умолять. Его она тоже отволокла прочь и бросила в кустах.

Затем вернулась к Арилье.

— Ты умеешь вытаскивать стрелы? — спросила девочка у своего друга.

Он молчал.

— Арилье! — сказала Енифар и сильно ударила его по щеке. — Эй, Арилье! Ты один из живущих с именем Арилье, единственный по обе стороны Серой Границы. Ты помнишь об этом?

— Да, — он шевельнул губами. Но это можно было истолковать и как «нет». Просто слабое движение, и все.

— А я достала все ножи из трупов, — похвалилась Енифар. — У нас есть три хороших ножа. Один труп был еще живой, но и из него я вытащила нож.

Ее пальцы были липкими и красными. Арилье поморщился. Ему было тяжело смотреть на эти пальцы, как будто они уже сомкнулись на его горле и пытались задушить.

— Что будем делать? — прошептал Арилье. Или это он просто подумал?

— Ничего, — ответила Этгива.

Фэйри вышла из пустоты, из средоточия костра, оттуда, где пламя становится синим, и уселась рядом с Арилье.

— Мои руки мертвы, — сказала она. — Мое сердце мертво. Я остановлю твою кровь, она не будет течь из раны.

Енифар вскочила и набросилась на Этгиву с кулаками.

— Нет! — кричала девочка. — Уходи, ты мертвая! Уходи, откуда пришла! Уходи, не будь, не будь здесь! Не трогай его, ты!..

Этгива повернулась к Енифар и долго рассматривала девочку: косички, золотые украшения в волосах и на висках, смуглый лоб, синие ресницы, черные раскосые глаза… всю, всю Енифар, наследницу и аристократку, чужачку, подменыша, красавицу — не женщину еще, но обещание женщины.

А потом сильно постучала по ее крутому лбу согнутым пальцем.

Как будто в дверь стучалась.

— Выходи, выходи, мы ведь знаем, что ты дома.

— Да, да, я дома, но я не хочу выходить, я отдыхаю, я сплю.

— Выходи, сегодня танцы, выходи, сегодня две луны встречаются над поляной, мы знаем, что ты скоро выйдешь.