Габриэль окончательно растерялась, когда он приготовился снимать рубашку. Заикаясь, она спросила:

— Что вы делаете?

Роган ответил на удивление ровным голосом:

— Я собираюсь лечь спать.

Габриэль вся сжалась под взглядом Рогана. Его действия и прежние заявления о том, что эта постель принадлежит ему, как бы вновь явились для нее полной неожиданностью. Он понял ее состояние. Свободный откровенный разговор на палубе способствовал созданию доверительной атмосферы, не соответствовавшей жестокой действительности. Она стала менее защищенной. В той же степени менее защищенным стал он сам. Очень быстро, гораздо быстрее, чем она, Роган ощутил опасность этой ситуации.

Помолчав, Роган справился с дыханием. Габриэль Дюбэй при всей ее совершенной красоте и естественной привлекательности все же оставалась дочерью Жерара Пуантро… и его заложницей. Он покрылся испариной, поняв, как близок был к тому, чтобы сдать позиции этой милой девушке, так ловко продемонстрировавшей, что за полыхающей злостью, которая исходила от нее прежде, скрывается обещание сладкой, как мед, нежности.

Отказавшись развивать последнюю мысль, Роган решил во что бы то ни стало сохранить контроль над ситуацией. Габриэль по-прежнему глядела на него не мигая. Голос заметно похолодел, и она спросила:

— А где, предполагается, буду спать я?

Роган, набравшись храбрости, решил не отступать:

— Вы, если пожелаете, можете разделить со мной эту постель.

Он заметил лед, застывший в ее глазах, и понял, что перемирию пришел конец, когда Габриэль звенящим голосом с хорошо знакомой ему ненавистью ответила:

— Я не желаю.

Это опять была мадемуазель Габриэль Дюбэй. Поднявшись, Роган сбросил рубашку. Он увидел, что Габриэль невольно отступила на шаг, и пожал плечами:

— Выбор за вами.

Он совершенно не был готов к реплике Габриэль, когда она, внезапно залившись краской, выпалила: — Вы сделали это преднамеренно, не так ли?

— Что сделал?'

— Притворились таким милым… чтобы обезоружить меня.

— Нет.

Габриэль продолжала, будто не услышав:

— Вы пытались доказать мне… убедить меня в том, что я не права. Верно?

— О чем вы?

— Помните? «Никогда» — слишком ничтожное слово, чтобы встать между нами…

— Габриэль…

— И не пытайтесь больше притворяться!

Роган был явно расстроен. Это явствовало даже из того, как он бросил рубашку на ближайший стул и присел на край кровати. Он желал бы восстановить ту тихую близость, которая возникла между ними, когда они вместе стояли на палубе. Если бы она смогла взглянуть на него так, как смотрела тогда…

Вместо этого бесцветным голосом он произнес слова, показавшиеся ему самому отвратительными:

— Прошлой ночью вы делили со мной эту кровать. Можете сделать это и сейчас.

Габриэль не ответила.

— Можете взять из ящика другое одеяло и устроить себе постель там, где вам покажется удобным.

Опять никакого ответа. Он повторил: — Выбор за вами.

Габриэль глянула на дверь, и Роган нахмурился:

— Нет, это было бы неразумно. За этой дверью вас ожидает значительно большая опасность, чем внутри каюты.

Сделав это заявление, он добавил хриплым голосом:

— Делайте что угодно. Я ложусь спать.

Роган уменьшил свет в лампе, затем лег и закрыл глаза. Сквозь чуть приоткрытые веки он наблюдал, как, постояв еще немного, Габриэль с каменным лицом повернулась к стоявшему в углу ящику. Он проследил, как она достала одеяло и свернулась калачиком поблизости на полу.

Габриэль закрыла глаза. Она была гораздо более удручена, чем зла, когда плотнее завернулась в одеяло и попыталась поудобнее устроиться на жестком полу каюты.

Она не понимала происшедшего. Почему человек по имени Роган позволил ей на короткое время увидеть его истинное лицо, чтобы потом внезапно вновь скрыться под маской? Она подумала, что не смогла бы с уверенностью утверждать, существует ли этот нежный Роган вообще.

Одно было ясно: Роган в действительности оказался Рапасом. Но как она хотела бы… У нее засаднило в горле, и Габриэль мысленно осудила себя за ребяческую глупость. Реальностью был холодный пол, на котором она лежала.

Боль разливалась по телу острее, чем она могла вынести. Однако, стараясь уснуть, она заставила себя выбросить из головы слабовольные мысли.

Свет лампы в каюте отбрасывал тусклые тени, когда Роган открыл глаза. Он уже не раз за последние несколько часов просыпался, чтобы взглянуть на свернувшуюся калачиком на полу фигурку. Он не мог разглядеть выражения лица Габриэль, но чувствовал, что сон ее неспокоен. Он слышал, как она беспрерывно ворочалась, что-то бормоча про себя.

По собственному опыту он знал, что такое старая палуба на корабле. Рогану слишком часто приходилось спать на голых досках, чтобы потом он смог забыть это. Ему даже пришло в голову, что его бессонница навеяна этими воспоминаниями, но он знал, что это не совсем так.

Габриэль не была обременена таким горьким опытом. Она являла собой образец утонченной барышни с весьма ограниченными представлениями о сложностях жизни.

Она чуть застонала во сне, как бы подтверждая его мысли, и Роган вздохнул. Он вдруг страшно разозлился на себя за то, что расчувствовался по поводу испытываемых Габриэль неудобств. По сути, его сентиментальность привела к тому, что он сам чувствовал себя как будто связанным. Роган поднялся и сел на кровати. Повинуясь безотчетному порыву, он поднялся И в мгновение ока оказался рядом со спящей Габриэль.

Она не сопротивлялась, когда он поднял, ее на руки. Напротив, она со вздохом прильнула к нему. Ни на мгновение не открыла она глаз и тогда, когда он положил ее на край широкой постели, а сам вытянулся рядом с ней.

Ему не пришлось тянуться к ней, чтобы покрепче обнять. Повернувшись к Рогану, как к магниту, она инстинктивно прижалась к нему, как это было прошлой ночью.

Мучения молодого мужчины можно было сравнить лишь с адской болью. Именно такое чувство овладело им, когда он повернулся к Габриэль, а их лица оказались на одной подушке всего лишь в дюйме одно от другого.

Он коснулся губами ее щеки, и это прикосновение обожгло его. Проклиная себя, Роган закрыл глаза.

Он ненавидел болото!

Жерар Пуантро огляделся вокруг. Его надменное лицо перекосилось, когда лодка, в которой он сидел, скользнула в очередной канал. Он являлся частью лабиринта узких извилистых рукавов, которые вели к северной части залива Баратария. Этим путем они двигались с самого рассвета. Солнце палило нещадно, когда лодка неожиданно оказалась на чистой водной глади озера, но тут же опять ушла в очередной рукав. Солнце уже садилось. Значит, им придется провести еще одну ночь на грязной земле, прежде чем они наконец достигнут Гранде-Терре.

Пуантро находился в непривычном зависимом положении. Он устал, с трудом переносил все эти неудобства, и его нетерпение достигло мыслимых пределов. Он презирал эту примитивную лодку, годившуюся только для невежественного сброда, два представителя которого сейчас ею управляли. Ему был отвратителен собственный наряд — грубые штаны и рубаха, а также лежавший поблизости потрепанный плащ, которым он сможет укрыться в предстоящую долгую ночь. Его раздражал тяжелый, с клочьями тумана, жаркий воздух, ложившийся на плечи и усиливающий состояние физического дискомфорта. Он дошел почти до бешенства.

О да, капитан Роган Уитни заплатит за каждое мгновение испытываемых им сейчас физических страданий! Еще полнее Уитни заплатит за невыносимые видения, не дававшие ему ни сна, ни отдыха, в которых живо представлялись все унижения, испытываемые, без сомнения, его прекрасной Габриэль, находившейся в руках этого мужлана.

Резкая боль в сердце пронзила Пуантро. Он вспомнил, какой любовью светились каждый раз, когда она его видела, чистые глаза Габриэль. Он отвечал ей такой же горячей отцовской привязанностью и был горд тем, что ему больше ничего не нужно. Общество Нового Орлеана не стоило мизинца этой девушки, так же как раньше оно не стоило его любимой Шантель. Габриэль являлась его драгоценностью, которой не было цены. Скоро он вновь обретет ее и, как только это произойдет, увезет подальше отсюда, в большие города Европы, где будет выполнять все пожелания своей любимицы, чтобы навсегда стереть воспоминания о том ужасе, который ей довелось пережить. Но, как говорится, прежде чем съесть яичницу, надо разбить яйцо.