— Я знал парня, угнавшего такой «порше», — сказал Чарлз. — Вывел его на Риверсайд, разогнался до семидесяти пяти — и в лепешку. Не вписался в поворот. Думаю, он его и не заметил.

У него немедленно пошел глюк: он сам за рулем «порше», но поворот замечает, замечает вообще любые повороты.

И все на шоссе — Риверсайд в час пик, — безусловно, замечают его: такой стройный, широкоплечий, неотразимый парень в новеньком «порше», делающем двести миль в час, — и полицейские беспомощно разевают вслед рты.

— Ты дрожишь, — сказала Донна и опустила руку на его локоть. Успокаивающую, нежную руку. — Притормози.

— Я устал, — пожаловался Чарлз. — Две ночи и два дня я считал букашек. Считал и засовывал в банки. А когда мы готовы были сняться и отнести их доктору на анализ, там ничего не оказалось. Пустые банки, — Теперь он сам почувствовал свою дрожь, увидел, как тряслись руки на руле. — Ничего ни в одной. Никаких букашек, И тогда я понял, я понял, черт побери. До меня дошло, что Джерри испекся. Ошизел.

Воздух больше не пах весной. Мучительно потянуло принять дозу препарата С.

— Достопочтенная публика! — взвыл человек с микрофоном. — Сегодня нам представилась удивительная возможность послушать и расспросить тайного агента отдела по борьбе с наркоманией!

Он просиял, этот человек в дешевом костюме, широком желтом пластиковом галстуке и ботинках из искусственной кожи. Чересчур толстый, чересчур старый и чересчур радостный, хотя радоваться было нечему. Глядя на него, тайный агент чувствовал тошноту, — Вы, безусловно, обратили внимание, что наш гость как бы расплывается перед глазами. Это происходит потому, что он носит то, что называют "костюм-болтунья".

Публика, как две капли воды отражавшая все черты ведущего, сосредоточенно обозревала агента в костюме-болтунья.

— Этот человек, которого мы будем называть Фред, ибо таково его кодовое имя, под которым он сообщает собранную информацию, находясь в костюме-болтунья, не может быть опознан по внешнему виду или голосу. Он похож на расплывчатое пятно и ни на что больше, не правда ли, друзья?

Ведущий изобразил лучезарную улыбку. Слушатели, разделяя его чувство юмора, тоже улыбнулись.

Костюм-болтунья был изобретением некоего сотрудника "Лабораторий Белла" по фамилии С. А. Пауэрс. Экспериментируя с возбуждающими веществами, действующими на нервные клетки, как-то ночью он сделал себе инъекцию препарата IV и испытал катастрофическое падение мозговой активности. После чего его субъективному взору на стене спальни предстали пылающие образы, которые, как он со временем стал полагать, являлись калейдоскопическим монтажом произведений абстрактной живописи.

На протяжении шести часов С. А. Пауэрс зачарованно наблюдал тысячи картин Пикассо, сменяющих друг друга с фантастической скоростью. Затем он просмотрел работы Пауля Клее, причем больше, чем художник написал за всю свою жизнь. Когда наступила очередь шедевров Модильяни, С. А. Пауэрс пришел к выводу (а в конце концов все явления нуждаются в разъясняющей теории), что его гипнотизируют розенкрейцеры. Но потом, когда его стали изводить Кандинским, он решил, что с ним пытаются вступить в телепатический контакт русские.

Утром Пауэрс выяснил, что резкое падение мозговой активности нередко сопровождается подобными явлениями. Но идея костюма-болтунья уже родилась. В основном костюм состоял из многогранных кварцевых линз, соединенных с микрокомпьютером, который содержал в памяти полтора миллиона физиономических характеристик. Каждую наносекунду компьютер передавал на сверхтонкую мембрану, окружавшую носителя костюма, всевозможные оттенки цвета глаз, волос, формы носа, расположения зубов, конфигурации лицевых костей и т. д. Таким образом, попытки описать носителя — или носительницу — костюма были совершенно бессмысленны и заранее обречены на провал. Нет нужды говорить, что С. А, Пауэрс ввел в банк памяти и свои собственные данные, и, захороненный в головоломном сплетении характеристик, лик изобретателя всплывал на одну наносекунду в каждом костюме… в среднем, как он подсчитал, раз в пятьдесят лет. Это была его заявка на бессмертие.

— Давайте же послушаем расплывчатое пятно! — громко подытожил ведущий, и публика захлопала.

Фред, он же Роберт Арктор в костюме-болтунья, простонал и подумал: "Это ужасно".

Раз в месяц каждый агент по борьбе с наркоманией должен был выступать на подобном сборище. Сегодня была его очередь. Глядя на публику, он с новой силой осознал, насколько отвратительны ему добропорядочные. Они в восторге. Их развлекают.

— Но, выполняя свое задание, — добавил ведущий, отодвигаясь от микрофона, чтобы дать место Фреду, — он, разумеется, не носит этот костюм. Он одевается, совсем как вы и я, или в так называемую одежду хиппи, среди которых вынужден вращаться согласно велению долга.

Фреду — Роберту Арктору — приходилось выступать уже шесть раз, и он прекрасно знал, что надо говорить и что ему уготовано: идиотские вопросы и пустая трата времени, плюс раздражение и злость, и всякий раз чувство тщетности…

— Увидев меня на улице, — сказал он в микрофон, когда стихли аплодисменты, — вы бы решили: "Вот идет псих, извращенец, наркоман". Вы бы почувствовали отвращение и отвернулись.

Молчание. — Я не похож на вас, — продолжал он. — Я не могу себе позволить быть похожим на вас. От этого зависит моя жизнь.

На самом деле не так уж он от них отличался. Просто имелся сценарий речи, от которого нельзя было отклоняться.

— Я не собираюсь рассказывать вам, чем мне приходится заниматься в качестве тайного агента, выслеживая распространителей наркотиков и источники нелегального товара. Я хочу рассказать вам о том… — Он сделал паузу, как его учили в академии на занятиях по психологии.-…О том, чего я боюсь.

Это сразило их; все глаза были прикованы к нему. — Я боюсь, — произнес он, — за наших детей. За ваших детей и моих…Он снова замолчал. — У меня их двое, — Затем очень тихо: — Юные, совсем малыши… — И тут же страстно повышая голос: — Но уже достаточно большие, чтобы расчетливо прививать им пагубную привычку к наркотикам — ради выгоды тех, кто уничтожает наше общество. Мы пока еще не знаем… — более спокойным голосом, — кто эти люди, точнее, звери, которые сосут соки из наших ближних, словно обитают в диких джунглях. Ради своей наживы они продают мерзость, уничтожающую мозг, и ежедневно ее глотают, курят или вкалывают миллионы мужчин и женщин — вернее, те, кто когда-то были мужчинами и женщинами. Нам пока неизвестны имена распространителей. Но, клянусь богом, рано или поздно мы их узнаем, всех до единого!

Голос из публики: — Мы им устроим! Другой голос: — Изловим коммунистов! Бурные аплодисменты. Роберт Арктор молчал. Смотрел на них, на этих добропорядочных, и думал: "Препарат С не может выжечь им мозги. У них просто нет мозгов".

— Каждый день эта страшная болезнь вырывает новые жертвы из наших рядов. В конце каждого дня деньги текут… — Он остановился. И никакая сила не могла заставить его продолжать речь, вызубренную и тысячи раз повторенную на занятиях.

Все замерли. — А вообще-то дело не только в наживе, — произнес он. — Вы сами видите, что происходит.

Нет, они ничего не видят. Они не замечают, что я отошел от шаблона, говорю самостоятельно, без помощи суфлеров из Центра. Ну и что? Разве их что-нибудь волнует? Их огромные квартиры охраняют вооруженные наемники, готовые открыть огонь по любому торчку, который лезет по обнесенной колючей проволокой стене, чтобы засунуть в пустую наволочку их часы, их бритву, их магнитофон… Он лезет, чтобы добыть себе косяк; если не добудет, то запросто может сдохнуть от боли и шока воздержания. Но если ты живешь в роскошном доме и твоя охрана вооружена — зачем об этом думать?

— Если бы вы страдали диабетом и у вас не хватало денег на укол инсулина, что бы вы стали делать? Крали бы? Или просто-напросто сдохли?