Ее ответ вызвал неподдельный ужас на лице рыба императорских кровей, который ему опять-таки скрыть не удалось.

За время заточения мне удалось до мелочей рассмотреть серую шарообразную темницу, выдолбленную в старом рифе. Она была круглой и жутко неудобной. В ней можно сидеть только в самом низу на небольшом пятачке, поджав под себя ноги. Потому что из-за движения воды через стены камеры я с Донато на руках неминуемо скатывалась в эту самую точку. Попытаться прорыть ход не получилось, стены на ковыряния, моления и чельдекания здесь не поддаются. Сделать из моего одеяния гамак, чтобы хоть временно растянуться на мягком ложе, так же не вышло. Изрядно помучавшись, я плюнула на происходящее. Уж лучше думать, что это внеочередной бзик с галлюцинацией, а не реальность, иначе свихнуться недолго. Лучше думать, что нас скоро спасут, а вот о том, кто спасет и как, лучше не задумываться.

Взяла теплого Донато на руки и свернулась калачиком на полу камеры. По моим подсчетам пухлик пришел в себя через час, может быть чуть больше. К этому времени мой живот начал «петь» гимн всему съестному, под который перед моим взором всплывают кадры самых сытных кулинарных творений нашей современности. Тот же шашлык недожаренный, что я видела в Феодосии, вспомнился раз десять. Ко всему прочему я не только оголодала, но и озверела. Все конечности затекли, а думать о том, что нас вскоре спасут, уже не получалось. Какой бы довод не приводила, язвительная логика на него сообщала:

«А фигушки тебе! Это не твой родной мир и даже не ставшая знакомой Дарлогрия. Это неизведанный Гарвиро и тебя, Галя, опять послали чельд знает куда и чельд знает за чем, потому что Нардо, любящего и ценящего, тебе, судя по всему, не видать».

А еще очень обидно было узнать, что моя, да и, в общем, выходит, Нардовская привязанность или искра, даже не знаю как это лучше назвать, вызвана вот этим мазилой в младенческом тельце. И любящий муж мне не светит, как бы я себя не пыталась убедить. Конечно, при данных обстоятельствах лучше всего думать о спасении, но вот не думалось…

И смотрю я на очнувшегося амура взглядом сердитым и спрашиваю:

— Проснулся, мерзавец?

— Я жив?! — вскочил на моих коленках амур. И начал детальный досмотр тела.

— Живее и прытче мертвых будешь, — процедила я, хватая его за шкирку, где было за что схватить. — Я требую подробностей вашего последнего признания.

— Почему последнего, — воспротивился он, глядя на меня щенячьими глазками. — Ты же спасла меня, и я так тебе признате…

— Потому что я тебе сама сейчас что-нибудь оторву за ненадобностью! Живо выкладывай, как с Нардо дело было!

— Ну…я… это… мы… как бы… в общем, — начал он выводить меня из себя еще больше, — ммм… и… как бы… Олимпия… она… Ну!.. Если…

— Без междометий и отступлений, пожалуйста.

Он набрал полную грудь воды, прежде чем выпалить:

— Нам нужно было убрать тебя с дороги и завалить свадебный обряд, потому что суженой Люциуса была Олимпия! Но ничего не выходило! И я пошел на риск, из которого тоже ничего не должно было… выйти.

— И как вы пытались убрать меня с дороги?

— О… — Донато начал загибать пальцы, мысленно подсчитывая неудавшиеся попытки. И когда их количество перевалило за пятнадцать, я сняла амура с колен и отсела подальше. Захотелось плакать горько, долго, навзрыд. Приписала слезливость своему голоду и стиснула зубы.

Тут вода и так должна быть соленая, нечего ее разбавлять.

— Галочка… — позвал амур тихо. — Мне очень жаль. Но посуди сама, чтобы мы не сделали, тебе безудержно везло во всем! Ты осталась жива, цела и невредима, вернулась домой вопреки всему. Тебе даже сейчас везет: не посадили к вурвитам, время казни давно прошло, а я, как помощник в делах амурных, все еще рядом, несмотря на прошлые мои долги перед Ган Гаяши.

— Я призналась, что родом происхожу из четвертого мира, и мне тебя, такого маленького, жаль. Вот и отдали.

— Спасибо, я бесконечно благодарен. — Выражение «такого маленького» он видимо решил пропустить.

— Не за что. — Я постаралась думать о будущем, а не о прошлом. — Как думаешь, что они с зеленом и демоном сделали?

Амур поник головой и, сцепив маленькие ручки, тихо признался:

— Мы шли сюда, зная, что если будем пойманы…, то не вернемся.

— Ааааа как это? Визу для вас закрыли?

— Наше трио в прошлом в той или иной степени конфликтовало с Императором Океании Гарвиро. — Пролепетал амур.

— То есть меня послали с тремя взведенными боеголовками, чтобы я отсюда не выплыла. — Разозлилась я. — С вами меня послали на верную гибель.

— Не совсем так… мы единственные, кто в свое время посетил этот мир без приглашения, и знаем, как в него проникнуть и как покинуть.

— И вы единственные, за чьи головы этот, как его … Ган… готов заплатить, я правильно поняла?

— Ган Гаяши, — подсказал амур и, серьезно задумавшись, выдал, — я никогда не смотрел на наше задание с этой стороны…

Донато замолчал, сел рядом, вплотную ко мне и скопировал мое положение — ручками обхватил пухлые коленки. От безвыходности положения захотелось петь, что я и сделала. Почему-то вспомнился Josh Groban и его исполнение песни «Remember me». От первых слов амур вздрогнул, а потом обернулся и обнял меня, я сжала его в ответ и продолжила пение. То, что голос у меня особенный, я знала и раньше, это мне открыто заявляли во всех караоке-барах после первого же исполнения. А затем очень просили если и посещать их заведения, то не брать микрофона в руки, потому что собаки завывать начинают не только уличные, но и те, с которыми пришли красивые гостьи. А тут пою, и никто не пытается рот заткнуть, плюс шарообразная камера создает уникальные вибрации голоса и кажется в каждом уголке тюрьмы, что подпевает такая же фальшиво воющая заключенная.

В камере напротив странные синие создания с щупальцами стали лихорадочно дергаться, их соседи справа безудержно забились о прутья, и где-то в конце коридора что-то странно зазвенело и заскрипело, и я набрала силу голоса. На припеве:

Меня грубо оборвали:

— Эй ты! — решетка камеры открылась, и мои руки сковала какая-то белая липкая петля. Рыб с синим окрасом грубо дернул за лиану на себя, — заткнись и иди сюда!

— С чего вдруг путы? — кивнула на синих существ напротив, которые забились в крайний угол собственной клетки и вздрагивают. — Подумаешь, своим пением достала слегонца.

Имелось в виде — немножко надоела, но он понял превратно.

— Какого слегонца ты достала? — насторожился рыб, растопырив плавники. — Ты живородящая?

— С учетом того, что я млекопитающее, то да…отношусь к ним.

Тут в свет от двери выполз несчастный и слабо одетый Донато, рыб подскочил под потолок:

— Ну и уродец! — бросил на меня брезгливый взгляд и добавил, — ты не краше, но это…!

— Это, — заступилась я за честь амура, — почти наш младенец, еще пара дней без еды и будет вылитый херувим.

Амур моего заступничества не оценил, упер руки в живот и нахмурился:

— Я и есть херувим.

— Да, чрезмерно откормленный. — Согласилась я.

В это время рыб вытащил какую-то ракушку, и дважды дунув в нее, срывающимся голосом сообщил:

— И-им-императрица, эта Галя живородящая и она плодится…

— Угу, — поддержала недовольная я, продолжая сидеть в камере, — и плодится и множится. Скоро нашествие Галь будет у вас. И вообще, — тут я вспомнила анекдот и заявила серьезным тоном, — свет вырубайте, амуры из меня на свет лезут.

— Как из тебя? — вскинулся амур, — мы созданы из облаков и из…!

— Плевать, из чего ты сделан, но паразит тот еще! — заявила я, припомнив его раскаяние. — Что ж ты раньше о стрелах, посланных в меня и Нардо, рассказать не соизволил?

— Паразит?! — изумился рыб стоящий у двери. Перевел на меня взгляд ошарашенных круглых глаз, — ты тоже паразит?