В ответ сдержанное молчание демона.

— Вот видите! — пробурчала я, недовольно переворачиваясь на другой бок. Чуть не слетела с узкой койки, но, удержавшись, продолжила бурчать. — Ничего не произошло, а вы будите. Оставьте меня поспать еще немного…

— Галочка, ты не дома.

— Знаю, — выдохнула я тихо. — Я у Ган Гаяши в гостях… у Океанического безобразища.

— Вообще-то нет. — Тактично заметил демон. — Мы не у Ган Гаяши.

— Что это значит?

— Лишь то, что мы с тобой к спальням не дошли.

— А куда вы меня пон-е-е-е-если? — зевнула я.

— Не знаю, но в заточении мы сидим вторые сутки. И ты все это время спишь.

От такого сообщения я с инстинктивно села. То есть попыталась сесть, столкнулась с низким сиреневым пупырчатым, и рухнула обратно на узкую койку, которая в довесок была еще и жесткой:

— Вашу мать!

— Галя не ругайся, тебе нельзя.

— Да пропади все пропадом!

— Ты о темнице? — с надеждой в голосе спросил демон.

— О ней! Чтоб ее хозяевам три столетия безрезультатно восстанавливать пришлось!

Я легла и закрыла лицо ладонями, состояние покоя постепенно прошло, появились три тысячи вопросов: Где мы, если не у Императорского монстрюжища? Как мы сюда попали? Что с нами делали? И если ничего не сделали, то зачем было будить, мне же так спалось хорошо.

Я расстроено вздохнула, а может ну их всех и спать?!

— Успокоилась? — послышался голос демона откуда-то сверху.

— Нет. И не будите меня, пока из заточения не выйдем, — повернулась на бок, и только ладошку под голову просунула, слышу:

— Мы не выйдем, пока ты не проснешься.

— Так разбудили бы раньше, что ли.

— Пытались. Перестали, как только ты большую часть стражи отправила по гостям.

— Куда это?

— Как мне передали: к чельду, к дьяколу и к чельдовой бабушке. — Усмехнулся Себастьян. — Хорошие адресаты. Они даже не поняли к кому именно были посланы.

— Аааа, если к Люциферу никого не послала, пусть не плачутся. А кто кстати, приходил?

— Крабы.

— Большие?

— Больше, чем мы видели у Ган Гаяши.

— И сразу же посылались?

— Сразу. — Подтвердил он.

— Блин! Нужно было пару штук к Женьке, она их любит… — опять чуть ли не «села» набив вторую шишку на лбу. — Хотя, она не обрадовалась бы, говорящие крабы-гиганты как ни как…

— В ваш мир просто так не попадают.

Вот тут я заметила, что одета, и не просто в кусок парусины и сетку, а в эластичный костюм черно-красной расцветки, отчасти напоминающий костюмы аквалангистов.

— Ух, ты! Костюмчик!

— Это тюремная роба.

— Плевать, зато по фигуре и размерчик мой. — От него послышался смешок. И я пояснила, оправляя воротник наподобие жабр, — Походили бы вы в том наряде, что был мне выдан до этого, поняли бы.

Осмотрела сиреневое пупырчатое пространство. Надо мной из стены выступает широкая плита, койка, на которой я располагалась, находилась под ней и была намного уже, поэтому всю круглую камеру не увидеть. И задалась вопросом:

— Кстати, Себастьян, а вы где?

— Здесь, наверху.

Я выплыла в пространство и тут же осела на дно, с недоверием посмотрев на подвешенного к потолку демона. Он как букашка в черно-белом костюме был пришпилен клинообразными костьми, в камере неприятного сиреневого цвета, напоминающей по форме вертикально стоящее яйцо.

— Почему висим? — я попыталась подплыть, но странным образом вновь осела на дно, не преодолев и двух метров.

— Меня посчитали опасным заключенным и приковали. — Ответил, поморщившись, потому что губа разбита и на правой скуле впечатляющая по размерам ссадина.

— И в довесок избили?

— А… это. — Себастьян улыбнулся. — А это уже твоих рук дело, Галя, то есть твоих слов.

— Я не могла! Да и что я такого сказала? Неужели, чтоб приподняло и прихлопнуло? — он кивнул, а прищурилась, подмечая новые синяки и царапины на красивом лице демона. — И что? И приподняло и прихлопнуло?

— Да. А очнулся уже здесь.

— Ну и как вам?

— Хуже, чем в четвертом мире. Я без сил, зол, голоден, прикован вторые сутки, плюс избит.

— Не повезло вам… с задержанием.

— С сокамерницей. Ее все боятся и никто не трогает. — Поправил он мою фразу. Я не обиделась, вкусы разные, я не золотой, чтобы всем нравиться. Но из его высказывания уяснила главное: тут не кормят, приковывают к стенам и потолкам, навещают редко и ко всему прочему, крабы громко кричат.

— Мотать отсюда нужно!

— В смысле, — не понял Себастьян.

— То есть тикать нужно!

— А это как? Тик-так?

— Сваливать! Валить! — он непонимающе на меня воззрился. — Чельд! Я о том, чтобы уйти отсюда или уплыть хоть чельду, но лучше к дьяколу. Чельд ведь в темнице. — Печально завершила я свой пламенный ответ.

— Да, — согласился демон. — Он висит в соседней.

— Не может быть!

— Может. Ты к нему краба послала, и он так возмущался, что слышно было здесь.

— И какого чельда мы тогда тут делаем?!

— Никакого. — Отозвался демон с улыбкой. — Мы чельдей сделать не можем никак.

— Да идите вы к дьяколу! — возмутилась я. — Не в этом смысле было сказано!

И говорил же демон — следи за словами, что ж, я глупая, не следила. Ляпнула сгоряча, а демон исполнил, и на его месте остались лишь пустые клинья из костей.

— Да, ну нафиг! — с этим восклицанием плюхнулась на пол, не веря своим глазам. Но факт остается фактом, он исчез. Если подумать, теперь можно вдоволь выспаться и отвлекать, по ходу дела, никто не посмеет. Но что-то спать не хочется, да и чувство одиночества подкралось незаметно, чтобы взять меня в тиски.

Я судорожно всхлипнула и тоскливо позвала:

— Себастьян!

В последующие несколько часов я отчаянно посылала саму себя вслед за демоном, а затем за крабами. Но тщетно. Либо у меня злости не хватало для переброса, либо саму себя в Гарвиро никак и никуда не отправить, либо количество посылов окончательно израсходовано и их пополнение не предвидится. Меня одновременно одолели вселенская тоска и великая депрессия, а затем и лучший помощник от этих бед — сон. Правда спать на пупырчатом полу я не согласилась, с проклятьями на тюрьму и, на всякий случай, собственными посылами доплыла до койки, подтянулась и легла.

И что? И неужели я тут так и зачерствею на этой койке без единого движения и помысла к освобождению? От этих мыслей я «села», то есть вновь стукнулась головой о плиту, получила вторую шишку и лежу ее потираю.

Нет, так не пойдет! Я Галя Гаря или кто?!

— Ау! Помогите!

Мой голос многократно отразился и с каждым отражением становился громче. Я оглохла, а пол моего заточения вообще потрескался. Очень интересно потрескался — образовав пропорциональный круг в метр радиусом, в который по краям с противоположной стороны клинья врезались.

Я перевернулась и легла на койку животом, зорко глядя на происходящее из-за своего укрытия…

Опять брат вспомнился и случай из моего веселого детства. Женька к дальним родственникам приехала на Новый год, а мы с ними по соседству рядом жили. Так вот, уличная братва, попросту ребятня местная 8 и 13 лет в основном, поздним вечером собрались петарды жечь. Мы с Женькой, самые мелкие и непутевые, попали в поле зрения самого взрослого и отчаянного тринадцатилетки Тольки по кличке Бугай, и были им вызваны на поджог крутого фейерверка. Получили по ракете и сопутствующие к ним инструкции поведения на полигоне и, как гиппопотам из мультфильма «Мадакаскара», стали в позу статуи Свободы, устремив ракеты вверх.

Фитиля горят, мы смеемся, довольные и счастливые, что в центре внимания массы наших друзей. К слову, о массе… так называемые друзья тоже ждут фейерверка, но с совсем другими лицами, не было в них веселья, сплошное злорадство, особенно у Бугая Тольки. А фитиля горят и искрят, и стоять страшно стало, точно так же, как и бросить. Ведь Толька строго предупредил, бросишь ракету, получишь пи…лей. Что такое пи…ля, я не знала, а вот о леях слышала — денежная единица Молдовы. Исчисляются так: 1 лей, 5 лей, 10 лей, 200 лей, но дело не в этом. Мы-то все еще стоим и все еще держим ракеты…