— Ну да. Только есть еще кое-что.

— О, да. Я знаю. Позволь же мне самому рассказать это. Ты плавал с Дюдермонтом шесть лет, а потом попал в руки к нам с командой. Отличная сказка. Но она не стоит еды.

С каждым словом он брызгал слюной.

— Думал бы так — не стал бы есть тут.

Пират смотрел на меня долгое время.

— Умный мальчик, да? — он протянул руку, взял один кусок мяса и бросил его мне. — Ну, говори.

Я откусил кусочек. Мясо выглядело в два раза хуже, чем было на вкус, а я был очень голодным.

— По рукам, — начал я. — Вернемся на Морскую Фею.

На Морской Фее не было свободной каюты, чтобы расположить моряков, получивших раны в сражении с пиратами. Вместо этого, капитан Дюдермонт использовал запасной парус, который закрепил на стене в каюте экипажа, отделяя дюжину коек, стоявших ближе всего к корме корабля.

Дюдермонт сказал, что эти меры призваны защитить раненных от попадания грязи и болезней, которые могли распространяться от других моряков. Но я полагал, что это должно было держать тяжело раненных, ранения некоторых были куда хуже моих, подальше от глаз остальных членов экипажа.

Я получил койку ближе к левому борту судна, непосредственно под большим окном. Когда корабль направился на юг, мое окно стало выходить прямо на восход, и я воспользовался этим на второе утро после битвы. Окошко было слишком высоко, чтобы смотреть из него, не подымаясь с кровати, а я все еще чувствовал головокружение, однако все равно подтянулся вверх, чтобы поглядеть на светлеющее небо.

С моей точки наблюдения, горизонт казался сплошной линией воды, над которой поднималось восходящее солнце. В начале — едва-едва. А потом все больше, пока яркий свет не заполнил все вокруг, ослепляя меня.

Я подумал о Перро и первом восходе солнца, который я наблюдал с ним много лет назад. Каждый день дает нам шанс начать все с начала, говорил он. Новый день. Было ли это так? Могу ли я начать все заново прямо здесь и сейчас?

Я решил, что не мог. Тяжкий груз все еще висел на моей шее, и я не мог изменить свою жизнь, пока нес его с собой.

Я так погрузился в свои мысли, что не заметил смеха позади. Он был больше похож на хрип, наполненный мокротой и, вероятно, даже кровью. Только когда смех оборвался кашлем, я обратил на него внимание.

Я развернулся к раненному моряку. Он не казался старым, но его лицо было морщинистым и покрытым грубой кожей. Вначале я не видел его раны, тело человека скрывало одеяло, которое вздымалось от этого жуткого кашля, но, когда я наконец понял, что с человеком — меня затошнило. От левой ноги осталась лишь часть до колена, а пятна крови на простынях говорили о том, что её только что ампутировали.

Постепенно кашель стих, и мужчина успокоился, однако, его тело все равно покрывал пот. Я знал, что если прикоснусь к нему — его плоть будет горячей, а потом станет холодной. Щеки человека были бледными, а мускулы — расслаблены. Однако, глаза его светились, устремленные прямо на меня.

— С вами все хорошо? — спросил он. Лишь когда мужчина рассмеялся, я понял, как глупо прозвучал мой вопрос — он потерял ногу, а судя по кашлю — был тяжело болен.

На этот раз его смех не превратился в кашель. Вместо того, мужчина заговорил.

— Хорошо? Полагаю, так оно и есть. Я и не думал, что увижу рассвет нового дня, а вот, увидел! Конечно, тут какой-то мальчик закрывает мне весь вид, но это меня не слишком беспокоит. Он ведь не весь свет загородил.

Его голос, как и смех, вырывался изо рта, приглушенный мокротой. Он выглядел, как умирающий, и мой живот разболелся от этой мысли.

— Простите, сэр, — сказал я. — Я не знал, что вы проснулись.

— Все хорошо, малыш, — ответил он. — Только меня зовут не Сэр, а Тассо. И мне будет приятнее, если ты так и станешь звать меня.

Я медленно кивнул.

— А я — Мэймун, — представился я в ответ.

— Видел когда-нибудь, как человек умирает? — спросил он. В голосе мужчины не было страха, только любопытство. — Я спрашиваю не о том, видел ли ты, как человека пронзают мечом. Это другое. Это ужасно, но не то же самое. Я хочу знать, был ли ты когда-нибудь рядом с человеком, который мог поговорить с тобой прежде, чем ушел?

Я покачал головой, чтобы ответить отрицательно, но остановился, задумавшись о Перро. Он разговаривал, пытался отвести меня в безопасное место. А на следующий день — заснул, и я больше никогда не слышал его голос.

— Это да или нет? — спросил Тассо.

Я быстро затряс головой. Я знал, куда вели вопросы мужчины — Тассо говорил мне, что он умирает. И как бы я не желал спрятать правду о Перро от себя самого, я не мог заставить себя соврать человеку, которому недолго осталось в этом мире. Мне казалось, что будет не правильным, если его последний разговор будет испачкан ложью или даже полуправдой.

— Я видел умирающего человека, — в моем горле встал ком. — Но я никогда не видел, как человека покидает жизнь.

— Если думаешь, что не вынесешь этого зрелища, то тебе, пожалуй, стоит скоро отсюда выйти, — сказал мой собеседник. Его голос уже стал ниже и тише, словно энергия для разговора покидала его. — Я должен был плыть на восток, — продолжил он. — Хотел последовать за моей семьей, там, за морем Падающих Звезд. Я обещал им найти их.

— И почему не нашел?

— Не было времени.

Я несколько раз моргнул, вспомнив то, что Перро как-то сказал мне о времени.

— Сколько тебе лет, Мэймун? — спросил Тассо.

— Двенадцать, сэр. Ээээ, то есть Тассо.

Мужчина хрипло хихикнул.

— Мне было столько же, когда я впервые вышел в море. Из тридцати двух лет на этой земле я двадцать провел на воде. У меня было так много времени, правда? Но я так никогда и не отплыл на восток.

— Мы говорим не о том времени, которое у вас было, а о том, что было свободным, — тихо сказал я.

Он посмотрел на меня долгим взглядом.

— Не самые ли это мудрые слова в моей жизни?

Мужчина протянул руку и, схватив меня за предплечье, притянул к своему лицу. Щекой я ощутил его горячее дыхание, но не стал протестовать или пытаться отстраниться.

— Времени никогда не хватает, дитя, — сказал он. Голос мужчины стал низким, он задыхался. — Ты никогда не получишь свободной минутки, но можешь сам вырвать её для себя. Тебе нужно прожить еще двадцать лет, чтобы сравняться со мной. Не трать их даром. Иди на восток.

Тассо отпустил меня и повалился обратно, тяжело и слабо дыша. Он выглядел так, словно испытывал боль, словно воздух обжигал его легкие и горло, стоило ему вдохнуть. Но лицо его было мирным и таким безмятежным, что раньше я никогда не видел подобного выражения.

Я взял мужчину за руку и держал её. Его вздохи становились все реже и тише, пока, чтобы расслышать его дыхание, мне не пришлось бы придвинуть лицо ближе.

Меньше чем через час после нашего знакомства я держал руку моряка и наблюдал за тем, как последний вздох оставляет его тело.

Я сидел на краю кровати, держа холодеющую руку Тассо. Солнце за окном уже взошло, посылая рассеянный свет в каюту. Это придавала окружающей обстановке зловещий вид. Я сидел там, держа за руку мертвого матроса, и представлял на его месте Перро.

Лишь несколько дней назад я примчался во Врата Бальдура, чтобы найти способ спасти Перро. Когда у меня была возможность сказать последнее «прощай», прямо перед тем, как я отправился на причал, я прошел мимо. Я сказал себе, что Перро будет лучше без меня, что опасность, исходящая от Эсбила слишком велика. Но я знал, что все не так.

Перро шесть лет растил меня, он посвятил свою жизнь заботе о моей безопасности. Он учил меня и показывал мне мир. Он был ранен, сражаясь за мою жизнь и умер, защищая меня. Он был единственной семьей, которая у меня была. И у меня не хватило смелости, чтобы быть рядом и подержать его за руку, пока он отходил в иной мир.

Я задался вопросом, что чувствовал наставник, умирая. Носило ли его лицо то же выражение, что лицо Тассо? Что если он лишь на мгновение проснулся, желая поговорить со мной, понимая, что он уходит и в скором времени от него не останется ни следа?