— Почему ты ничего не объяснила Дяде Билли?

— Это… Это было бы бесполезно,

— Может, да, а может, и нет. Ведь пока не попробуешь, никогда не узнаешь.

Элеонора уставилась на него.

— Ты хотел бы, чтобы я ему рассказала?

— Дядя Билли разумный человек. И у меня была бы возможность изложить и свою точку зрения. Ситуация неоднозначна.

— Ты имеешь в виду… Ты хочешь сказать, что тебя бы не наказали?

— Пожалуй. Даже если бы я заслуживал наказания, в данный момент это не ко времени. А ты хочешь сказать, что все обдумала и поэтому промолчала? Сознательно?

— Я не хочу, чтобы на моей совести была смерть человека или его бесчестье.

Он прищурился, набрал воздуха и медленно выдохнул.

— Мне казалось, я тебя понимаю, но, выходит, нет.

— Ничего удивительного, — ответила она. Голос прозвучал глухо, поскольку Элеонора склонила голову, отцепляя цветы и ленты от талии. — Во всяком случае, я не заметила, что это входит в твои намерения.

— Но тогда что же? В чем дело?

Услышав гнев в его тоне, она подняла глаза. Он хмуро сдвинул брови, но гнев относился явно не к ней. Ответ на его вопрос был так очевиден, что Элеонора не видела необходимости формулировать его, даже если бы и отыскала подходящие слова.

От ее прикосновения цветок бугенвиллеи рассыпался, и лепестки каскадом полетели на пол. Отвернувшись, Элеонора потянула за узел ленты и, когда он развязался, швырнула ленту на умывальник. Та зацепилась за край, а потом зеленой змейкой соскользнула вниз.

— Это из-за твоего брата? Дядя Билли мог бы приказать освободить его, если бы счел возможным.

— Полагаю, что мог бы, — ответила Элеонора. — Но я не думаю, что ты посадил Жан-Поля на гауптвахту ради своего удобства.

— Разве? — не веря своим ушам, спросил он.

— Конечно. Ты же сказал, что он был пьян, и я тебе верю. И хотя я действительно хочу как можно скорее увидеть его на свободе, но считаю наказание за нарушение правил справедливым.

— Великодушно с твоей стороны.

— Только справедливо, — сказала она.

— Но все равно неожиданно.

— Честная игра — это не только для мужчин.

— Явно нет, — ответил он так задумчиво, что она взглянула на него в зеркало. — Скажи мне, — продолжал Грант, — ты намерена сравнять счет, или ты предпочитаешь подкинуть уголька в огонь?

Элеонора затаила дыхание.

— Я должна выбрать одно из двух?

— По моему опыту — да, — сказал он, мрачно улыбнувшись. — У меня есть основания освободить тебя от радости общения со мной.

Она предпочла, чтобы Грант не говорил этого, но не была уверена, что он ошибается.

— В любом случае, — ответила Элеонора, — я бы не стала предупреждать тебя.

После обмена колкостями в воздухе повисло раздражение, и Грант не стал помогать ей снимать платье и нижние юбки. Она, может быть, и смогла бы справиться с бесконечным рядом пуговиц на спине, но сеньора Паредес стянула шнурками ее корсаж так крепко, что все усилия развязать их оказались бесплодными. Грант же оставил ее один на один с нарядом и сам раздевался в угрюмом молчании.

Наконец, справившись с последней нижней юбкой, Элеонора быстро нырнула в постель. Он задул свечу и лег рядом с ней, оставив между ними свободное место.

Элеонора долго лежала, всматриваясь в темноту широко открытыми глазами. Напряжение, повисшее в воздухе, убеждало ее, что Грант тоже не спит. Но он не сделал ни малейшего движения в ее сторону. Она, конечно, была рада этому, но не понимала причины Элеонора не могла представить себе, что эта странная реакция на ее нежелание раскрыть генералу их истинные отношения помешает ему взять ее, если он того желает. Нет, конечно, нет. Должно быть, он ее и не хочет. Конечно, Элеоноре не льстило, что его интерес к ней так скоро угас. Но она не допустит, чтобы подобное обстоятельство огорчало ее. И поклявшись себе в этом, Элеонора повернулась к нему спиной. Он словно бы и не заметил ее движения: мнимое равнодушие — игра для двоих. Закрыв глаза, она глубоко втянула воздух и стала выравнивать дыхание. Притворный сон перешел в настоящий. Грант не шевелился и вообще не подавал никаких признаков, что ощущает ее присутствие.

Но такое неестественное отчуждение между мужчиной и женщиной, живущими под одной крышей, не может длиться долго. На четвертое утро Грант пил за завтраком кофе, наблюдая, как она стоит в свете утреннего солнца, льющегося через решетку, пытаясь как-то привести в порядок свои непокорные рыжие волосы без того, чтобы не заплетать их в ненавистные косы. Широкие рукава халата соскользнули к плечам, обнажив мягкую округлость рук цвета слоновой кости с легким розовым оттенком от горячего тока крови. Она склонила голову, укладывая тяжелые пряди, и не заметила, что ворот ее халата открылся больше, чем следовало. Как будто что-то подкинуло Гранта, и он, поставив чашку, резко поднялся на ноги.

Элеонора испуганно повернулась, вопросительно глядя на него. Она слегка вздрогнула, когда он, протянув руку, поднял на ладони копну волос и они заструились между его пальцами, переливаясь на солнце, будто тончайшие медные проволочки. Ее глаза потемнели и стали изумрудными, когда он коснулся ладонью шелковистой кожи ее щеки, а потом скользнул к ее губам. От него пахло мылом и свежим льном. Губы Гранта еще сохраняли вкус кофе, и когда он теснее прижал Элеонору к себе, ее испуг, возникший вначале, вдруг исчез под участившимися ударами сердца.

Они все еще были в постели, когда спустя несколько часов за ним пришел посыльный.

Весело смеясь, Элеонора наблюдала, как Грант торопливо надевает на себя форму, желая обрести достойный облик, чтобы принять посыльного. Когда он ушел, на ее губах еще долго держалась улыбка и она лениво потягивалась и позевывала. Постепенно это состояние прошло. В комнате было тихо и пусто. Резким движением Элеонора прикрыла глаза рукой и долго лежала, чувствуя, как выравнивается дыхание. Она не желала ни о чем вспоминать, на что-то надеяться, она пряталась сама от себя. Но эти усилия оказались тщетными, также как и попытки отрицать, что ее очень притягивает, влечет полковник Грант Фаррелл.

Наступил новый год. Дни тянулись, плавясь в жаре, сменяя друг друга, до ужаса похожие один на другой и смертельно скучные. И то, что Грант дважды в день приходил домой, воспринималось как событие. По крайней мере Элеонора именно так объясняла себе свое волнение при его появлении.

С невероятной быстротой у них установился обыденный образ жизни. Они напоминали довольно флегматичную супружескую пару — вместе ели, купались, спали, вместе занимались его бумажной работой. Он принес ей принадлежности для рукоделия, и какую-то часть дня она занималась починкой его одежды, пришивала пуговицы к его рубашкам. Однажды от нечего делать Элеонора тщательно сшила полы халата прямо на себе потайным швом. Она вовсе не собиралась разозлить Гранта, ей было интересно посмотреть на выражение его лица, когда он увидит, как над ним подшутили, и узнать, что он сделает. Вышло и в самом деле смешно. Она лежала, покусывая нижнюю губу, ее глаза искрились весельем, хотя она пыталась его скрыть. Но это длилось до тех пор, пока он не вынул перочинный нож и не раскрыл его. На какой-то миг ее охватила паника. А потом, с трудом удерживая смех — довольно рискованно смеяться в такой ситуации, — она лежала, наблюдая, как он, склонившись над ней, с сосредоточенным лицом перерезает ножом каждый стежок по всей длине халата снизу доверху.

Другим развлечением в монотонной жизни были приходы Луиса. Он появлялся, как и раньше, и время от времени приносил ей маленькие подарки — цветы, сладости и фрукты. А иногда — мыло, пахнущее розовым маслом, или маленькую корзинку орехов, собранных бог знает где. Или французский роман, неизвестно где найденный и разваливающийся от сырости, но который все еще можно было читать. Однако наиболее впечатляющим подарком стали блузка из хлопка с открытым воротом — спереди на тесемках и с оборочками у плеча — и юбка в несколько слоев красного цвета, символа демократии. Этот наряд крестьянки был не жаркий, практичный, гораздо более приятный, чем платье из самого прекрасного шелка. Грант ничего не имел против того, чтобы Элеонора его носила. Но она никак не могла понять, почему он не хотел, чтобы она появлялась в этой одежде на публике. После прежних нарядов, которые ей приходилось носить, она чувствовала себя в юбке с блузкой прекрасно и подумывала, не выйти ли ей все же так на улицу. Но такого случая ей не представилось. Грант, несмотря на то что она постепенно смирилась со своим заточением, всякий раз запирал за собой дверь на ключ.