— Ради тебя я не должен любить тебя в эту минуту.

— И ради других, — откровенно издеваясь, добавил мальчишка.

— Только ради тебя. Плевать на других.

Не надо думать о том, что еще не случилось, надо забыть обо всем и помнить только работу, наше святое общее дело.

Все не так плохо, ребята. К тому времени, если, конечно, рейс не задержан, мальчишка мог улететь.

X. — подлец. Если назначение меня старшим не случайно, если М. знает, что мой сын там, куда я еду, то только от него.

Я знаю всех троих как облупленных. Я за каждого из них могу поручиться, но они то и дело поражают меня. Они все делают не так, как можно было бы от них ожидать, вечно пугают меня, заставляют паниковать. Но я держусь.

Я еще ого-го!

Они ничего обо мне не знают, не подозревают даже, только поэтому меня из скафов не гонят. А может, на самом деле все не так. Может, я уникум, а? Может, таких, как я, и нет вовсе, потому что не нужны никому такие? Пробрался и стою.

С этими самолетами никогда ничего не знаешь заранее.

Теперь, когда машина неслась по Северному шоссе, водитель стал еще неподвижнее. Расширенные глаза его жадно поглощали дорогу и уже больше ни на что себя не расходовали. Д. подумал, что на такой скорости не худо проявиться бы и эффекту Доплера. Он и обрадовался и огорчился своей способности шутить в такой момент и поэтому еще раз повторил свое обвинение.

— Я, кроме вас, никому не говорил, что у меня есть сын и что он улетает сегодня.

Никто не ответил.

Откуда-то из недр машины доносилось высокое зуденье, и это зуденье пронимало до самых костей. Молчать было невыносимо, и поэтому С. сказал:

— Слабак. Ничего себе слабак. Мало того, что из города вырвался, так еще и в аэропорт попасть умудрился. Я такого и не помню даже.

— Лично я, — вежливо отозвался X., — думал прежде, что это вообще невозможно.

— Если он, скотина, заразит моего мальчишку! — сказал Д.

— Мне это не нравится, — заявил С. — Копают под тебя, командир. Я даже догадываюсь кто.

— Тут и догадываться нечего, — сказал Д.

— А ты не будь пиджаком. Чтоб в голове никаких родственников, понял? Не мог же тот парень брата не иметь! От него не зависело. А забудь он брата, все бы и хорошо.

И вдруг Д. прорвало. Он резко, на сто восемьдесят градусов, повернулся к С., впился в него бешеными глазами, закричал:

— А ты меня не учи, как зверем-то быть, я и сам знаю! Ты лучше скажи, как человеком остаться на этой проклятой работе? И как с ума не сойти?! А морали можешь новичкам читать.

— У него рецепт один, — тонко усмехнулся суперчерезинтеллигент. — Главное — не быть пиджаком.

— Ты бы тоже, между прочим, помолчал. Хотя бы сегодня, — тут же перекинулся на него Д. — Думаешь, не догадываюсь, кто меня продал?

— Вы имеете в виду…

— Да, да! Кто про сына сказал. Ведь кроме тебя некому. Ну, признайся. Облегчи свою душу, а,?

X. густо покраснел и заморгал сощуренными глазами. Он был на редкость фотогеничен, и все, что он ни делал, было на редкость фотогенично. Сейчас он фотогенично сглотнул и выдавил из себя:

— Я. Простить себе не могу.

Д. моментально успокоился.

— Зачем?

— Сам не знаю. Слишком интересная новость, чтобы держать ее при себе. Элементарно проболтался. Можете меня выгнать.

— А я так и сделаю.

— Подъезжаем, — сказал водитель.

Они надели шлемы, скрыли под вуалетками лица и стали похожи на воинов какого-то тайного ордена.

Не зря, не зря я тоскую весь сегодняшний день, думал Д., пробираясь в диспетчерскую. Что-то сегодня случится. Нельзя в таком настроении захват проводить.

Датчики импато — излучения упорно молчали.

Нижний этаж здания аэропорта был заполнен пассажирами в противоимпатной экипировке. Толпы воинов тайного ордена. Пассажиры с заметной нервозностью расступались перед скафами, а те, с автоматами наготове, шли, набычившись, ни на кого не обращая внимания. Никто не обругал их, не огрызнулся на них, и это было хорошо, потому что в таком состоянии скафы опасны почти как импаты.

Все идет к одному, вернее, все уже пришло к этому одному — к тому, что мальчишка погибнет раньше меня. Я это заранее чувствовал. Будто все подстроено. Нет уже никаких сомнений, и если вдруг все кончится для него хорошо, мне будет даже обидно немного, честное слово. Я уже поверил в самое худшее. Я буду гоняться за ним с автоматом в руках, я, я, именно я, а он в дьявола превратится и будет рычать от невыносимой ярости, будет уничтожать всех, до кого дотянется. Я пушу ему пулю в лоб, я ему отомщу за своего мальчишку, мальчишке своему отомщу. Хоть бы все кончилось поскорее.

Я покажу им, что такое настоящий скаф, они хотели этого, так пусть смотрят. Что мне с его каникул? Морока одна. Я скажу себе: стоп, хватит, я смогу, ничего тут сложного нет. Он мне и не снится почти никогда. Теперь весь вопрос в том, чтобы он мучился меньше.

О, Господи, только бы, только бы, только бы он не заразился! Ведь бывали же случаи! Ну, сделай что — нибудь, Господи!

Импата нигде не было. Однако в мужском туалете первого этажа, в первой от окна кабинке нашли труп одного из пассажиров. С трупа была снята вся одежда, а рядом валялась изорванная форма скафа с лычками группы оцепления.

Худой охранник с шафранной кожей стоял позади Д. и тоскливо оправдывался. Его никто не слушал.

— Я говорю… это, говорю, куда… а он: «Противоимпатная служба». Противоимиатная, говорит, служба. И ушел. Я и подумать не мог. А потом смотрю — датчик аж зашкалило. Я — тревогу. Я и знать не знал и думать не думал, что такое получится.

— Ну, хоть теперь-то не прошляпьте, — говорил тем временем Д. в микрофон. — Чтобы каждый сантиметр, но чтобы его сюда. Не может быть ему такого везения. Нам и так теперь вон сколько работы.

Стучит телетайп, на экранах медленно передвигаются ярко — зеленые крестики, телевизоры на стене показывают толпу в аэропорту с разных точек обзора, какие-то люди бесшумно и деловито проносятся мимо, другие горбятся над телефонами, приникают к экранам — и все оборачиваются на него, обжигают напряженными взглядами. Презрение и неутоленная злоба чудятся Д. в этих быстрых взглядах — ударах.

Подбежал краснолицый человек в аккуратном синем костюме.

— От начальника аэропорта. Дайте фотографию импата. У нас почему-то нет. Найти не могут. Спасибо, — и убегает.

Умолкнувший было охранник забубнил с новой энергией.

— Эй, — говорит ему Д. — Беги за этим синим, да передай, чтобы тут же, без всякого промедления, гнали фото на телевизор. И чтобы покрупней показали. Понял?

— Ага! — Охранник срывается с места.

Как трудно сосредоточиться, как трудно смятение скрыть. Не могло, не могло так случиться, а случилось. Все как нарочно: два самолета вылетели в промежутке между тревогой и отменой полетов, на одном из них — сын. Где-то здесь наверняка бродит соседка, которая его провожала, и злится ужасно, и может быть, завтра ждет ее пуля или Старое Метро, где врачи, за всю свою жизнь не спасшие ни одного человека, будут притворяться, что лечат ее. Все может быть… А мальчишка летит, и если только…

— Да! Да! Ну, что? — говорит он ожившему коммутатору.

— Нигде нет, — хрипит С. — Как бы не улетел.

В диспетчерскую входят какие-то люди, среди них М. Надо же, собственной персоной пожаловал. М. напоминает паука. Очень пижонистого паука. На коротеньких тонких ножках — круглый животик. Подвижный, обтянутый, моложавый животик. Глаза у М. свойские, напористые, брови чуть нахмурены, злы. И всегда он ждет нападения.

— Привет, — говорит М. — Ну, как?

— Ищем.

М. ждет более подробного ответа, начальство все же, но в этот момент коммутатор оживает снова.

— Тут женщина одна, — раздается чей-то голос. — Триста пятый провожала. Семнадцатый, вроде, туда садился. Нервный такой, говорит, мужчина.