Это сближает.

…Привлечь к эксперименту с МВ писателя — эта мысль пришла в голову мне. Я слишком нетороплив в общении; несомненно, там, в Будущем, куда мы собирались заглянуть, мне был нужен помощник. Помощник, умеющий схватывать проблему сразу и целиком. Я не удивился, узнав, что Большой Компьютер остановил свой выбор на Илье Петрове (новосибирском) и на его новгородском коллеге и однофамильце.

Родились оба Петрова в разных местах, но в один год, даже в один месяц. Известность их приводила к многим недоразумениям. Случалось, почта одного попадала в руки другого. Но ни один из них не собирался брать себе псевдоним. «Мы достаточно непохожи!» Это действительно было так. Непоседа Илья Петров (новосибирский) то изучал новозеландский фольклор, то бродил по тундрам нижней Индигирки, Рыжебородый громоздкий новгородец предпочитал творить, практически не покидая своего кабинета.

В тот день, когда мне стал известен выбор Большого Компьютера, я провел вечер как раз у новосибирца, только что вернувшись из Уганды. Я думал, он и будет говорить об этой стране, но мысли его постоянно возвращались к поездке по Греческому архипелагу. Больше всего его возмущало то, что на судне, на котором он со своим однофамильцем (это была большая проблема — уговорить новгородца на такую поездку) отправился в Грецию, оказался небезызвестный мне Пугаев.

— Эдик? — удивился я. — Как он-то попал в Грецию?

— Решил посмотреть мир. Это его слова. Решил еще раз этот мир облапошить. Это уже мое утверждение.

— Оно объективно?

Илья взорвался.

За пять минут он выложил мне все, что узнал об Эдике, предприимчивость которого с годами только развилась. Теперь в кармане нашего старого соперника лежал диплом пединститута, а в дипломе липовая справка, подтверждающая многолетний стаж работы в различных сельских школах. Знал Илья и о том, что Эдик нажил неплохую сумму, спекулируя остродефицитной литературой (Дюма, Пикуль и Петровы). Знал и о том, что, чудом отвертевшись от наказания, Эдик покинул Новосибирск и вернулся в нашу родную Березовку, в которой цвели яблоневые сады, зато давно не было ни одного куличка. Когда подвернулась возможность отправиться в качестве туриста к красотам Греческого архипелага, обычно скуповатый Эдик не стал ее терять. Он сразу осознал: такое путешествие окупится. Он-то, конечно, знал, что на том же судне плывут в Грецию — знаменитые писатели.

— Самое ужасное, — возмущался Илья, — это то, что они подружились!

— Кто они?

— Да Эдик и он, мой новгородский коллега! У новгородца всегда был несносный вкус, к тому же он отменный лентяй. После Стамбула он практически не покидал судна, проводя на нем даже пресс — конференции. За новостями для него бегал на берег Эдик! Представляю, — скептически усмехнулся он, — как будет выглядеть новая повесть новгородца! Ведь даже на Коринф он смотрел глазами Пугаева.

— Мир тесен. Эдик наблюдателен. Не вижу повода для отчаяния и возмущения.

— Это тебе так кажется! Ведь мы работаем на одном материале! Так получилось, я это выяснил случайно, у нас даже прототип один!

— Если два человека делают одно и то же дело, это вовсе не означает, что они делают одно и то же дело.

Илья не слушал меня. Он проклинал новгородца. Новгородец альтруист. Описывая Эдика, он, конечно, попытается доказать, что у Эдика есть душа, а это, на взгляд Ильи, совершенно не соответствует действительности.

Я промолчал.

Я хорошо помнил Эдика.

И, никогда ничего такого в жизни не видев, я вдруг отчетливо увидел бесконечную, невероятную голубизну Эгейского моря, стаи несущихся сквозь брызги летучих рыб и палящий жар сумасшедшего средиземноморского солнца. Сквозь дымку пространств я разглядел худенькую фигурку своего друга — вот он спешит по эспланаде, где бородатые художники за пару долларов набрасывают моментальные портреты прохожих. И так же ясно я увидел рыжебородого новгородца, благодушно уткнувшегося в очередной бедекер, его любимое чтение. Рядом с его шезлонгом, конечно, утроились ребята из Верхоянска или из Оймякона — в общем, откуда-то с полюса холода. Они дорвались наконец до моря и солнца. Изредка они отрывались от бесконечной, расписанной еще в Одессе пульки и не без интереса спрашивали Петрова: а это что там за город? Новгородец благодушно объяснял: «Это Афины. Столица Греции». Или: «Это Ираклион, город на Крите». «Хороший город!» — обычно одобряли ребята с полюса холода и снова с головой уходили в свою игру.

Это сближает.

Поскольку путешествие в обществе Пугаева сыграло важную роль в дальнейшей жизни знаменитых писателей, остановлюсь на нем чуть подробней.

Медлительный новгородец, как я уже сказал, предпочитал шезлонг. Экспансивный новосибирец не пропустил ни одного порта. И всегда, когда мой друг торопился к трапу, рядом с ним маячила фигурка щербатого пузатенького человечка с большой кожаной сумкой через плечо. На судне Эдик Пугаев ни на шаг не отходил от новгородца, но на суше держался рядом с Петровым (новосибирским). Воспитание не позволяло Илье прогонять Эдика. И когда Эдик вдруг просил своего знаменитого земляка подержать пару минут его сумку, Илья пыхтел, но в просьбе, разумеется, не отказывал. Это стало в конце концов правилом. Стоило замаячить впереди таможеннику, как Эдик срочно вспоминал, что забыл в каюте носовой платок, или сигареты, или сувениры, и передавал сумку писателю. Впрочем, на сумку эту таможенники не обращали внимания. Они торопились получить автограф на знаменитом «Реквиеме по червю», переведенному и на новогреческий. Эдик лучше всех знал, чем он обязан своему знаменитому земляку, и старался относиться к нему как можно дружелюбнее. Например, угощал отечественными сигаретами, купленными еще в Одессе. Илья пыхтел, но вынужден был поинтересоваться: «Вы, Эдик, вчера листали журнал. Такого необычного формата, явно не русский. Что, решили изучать язык?» — «Да ну! — корректно отмахивался Эдик. — Я и на своем перекричу кого хошь!» А когда Петров поинтересовался, как он, Эдик, относится к МВ (о создании ее тогда впервые заговорили), ответил гордо: «А что мне до той МВ? Ну, знаю, кореш ее наш построил. Угланов. Я хорошо его помню еще по Березовке. Все облизывался на моих куличков.

Вот ведь облизывался, а небось не прокатит меня на этой МВ!» — «На МВ нельзя прокатиться, Здик». — «Да ну, — отмахивался Пугаев. — Я даже на комбайне катался, гонял на нем в соседнюю деревню! — И вздыхал: — Чего Угланову лезть куда-то? Самое лучшее время — это время, в котором мы живем!»

Подозреваю, Илья терпел Эдика только из — за таких откровений.

А вот новгородец обнаружил у Эдика совсем другие способности. Например, потрясающую зрительную память. Если Эдик бродил с Ильей Петровым (новосибирским) по ночным Афинам или рассматривал в храме Айя-София знаменитые изображения дьявола и ядерного взрыва, он потом это передавал новгородцу столь ярко и зримо, что тот только вздыхал и комкал в восхищении свою рыжую бороду.

Впрочем, для самого Эдика все это были пустячки. В Грецию его привела мечта. Она окончательно определилась, когда в Стамбуле Эдик впервые в своей жизни узрел место, где можно было купить все. Крытый рынок, или Капаны Чаршы по — турецки.

Эдик даже растерялся.

На Крытом рынке действительно можно было купить все — обувь, очки, кофе, кейс — атташе, галстуки из Парижа, медные блюда, золотые перстни, джинсы… Все! Все! Все!.. Даже гараж тут можно было купить, причем не где — нибудь на отшибе, а прямо в центре, где — нибудь у дворца Гёксу… И пока Петров (новгородский) листал бедекеры, а неугомонный новосибирец изучал музей Барбароссы, Эдик Пугаев, нормальный турист из Березовки, выпытывал у наивных турков, сколько стоит килограмм белого египетского золота и что можно получить за десяток простых или химических карандашей, изготовленных на томской фабрике.

Возможность своими глазами увидеть Будущее, о котором они так много писали, восхитила Илью Петрова (новосибирского) и удивила его новгородского коллегу. Разумеется, никто из них не отказался, хотя мой друг развил целую теорию о том, что всех нас надо было бы хорошенько выдержать в некоем интеллектуальном карантине. Наша память опасна для Будущего, утверждал он. Пока мы не забудем о таких, как Эдик Пугаев, нас не следовало бы пускать в Будущее. Эдик страшнее любой бациллы, утверждал Илья. Именно это, кстати, он и собирался доказать в своей греческой повести.