Я обнаружил, что у меня достанет сил, чтобы повернуть свое вращающееся кресло и посмотреть в окно. То, что я там увидел, нисколько не удивило меня: бульвар Сансет и все на нем замерло, словно окаменело. Автомобили, «автобусы, пешеходы — все остановилось, будто снаружи, за окном, они были частью моментального снимка „Кодака“. Да и почему нет? Его создатель ничуть не интересовался тем, чтобы оживить этот мир, по крайней мере в данный момент; он был слишком втянут в водоворот собственной боли и горя. Черт возьми, я мог считать себя счастливчиком, если сам все еще дышал.

— Итак, что произошло? — спросил я. — Как ты попал сюда, Сэмми?

Можно, я буду так называть тебя? Ты не рассердишься?

— Нет, не рассержусь. Я не могу дать тебе разумный ответ на твой вопрос, потому что я и сам точно его не знаю. Я знаю одно: всякий раз, когда я думал о таблетках, я думал о тебе. И мои мысли были примерно такими: Клайд Амни никогда не поступит таким образом и будет насмехаться над теми, кто поддастся подобной слабости. Он сочтет это «выходом для трусов».

Я счел такую точку зрения справедливой и кивнул. Для человека, пораженного какой-то страшной болезнью — такого, как Верной, умирающий от рака, или страдающего от неизвестно откуда взявшегося кошмарного заболевания, что убило сына моего Создателя, — я мог бы сделать исключение. Но принимать таблетки только потому, что тебя поразила душевная депрессия? Ну нет, это для гомиков. — И затем я подумал, — продолжал Ландри, — но ведь это тот самый Клайд Амни, которого создало мое воображение, его не существует на свете. Впрочем, эта мысль долго не продержалась. Это болваны в нашем мире — политики и адвокаты главным образом — насмехаются над игрой воображения и полагают, что вещь не может быть реальной, если вы не можете выкурить ее, погладить, пощупать или лечь с ней в постель. Они придерживаются такой точки зрения, потому что у них самих воображение начисто отсутствует и они не имеют представления о его силе. А вот я знал, что дело обстоит по-другому. Еще бы! Мне да не знать этого — ведь за счет своего воображения я последние десять лет покупал пищу и оплачивал закладные за свой дом. И в то же самое время я знал, что не смогу жить в том мире, который я привык называть «реальным миром» — под этими словами, думаю, все мы имеем в виду «единственный мир». Тогда я начал понимать, что существует единственное место, где меня могут гостеприимно принять, где я мог бы чувствовать себя как дома и стать единственным человеком, живущим в этом мире, попав туда. Место было очевидным — Лос-Анджелес, тридцатые годы. А человеком этим являешься ты.

Я услышал жужжащий звук, доносящийся из устройства, но на этот раз не повернулся.

Отчасти потому, что просто боялся.

А отчасти потому, что больше не знал, смогу ли.

Семью этажами ниже, на улице, мужчина застыл в неподвижности и, обернувшись, глядел на женщину, которая поднималась по ступенькам в автобус номер восемьсот пятьдесят, направляющийся к центру города. При этом на мгновение обнажилась ее прелестная ножка, почему мужчина и смотрел на нее. Немного дальше по улице мальчик поднял над головой потрепанную бейсбольную перчатку, стараясь поймать мяч, застывший перед ним. И тут же, футах в шести над мостовой, словно призрак, призванный к жизни каким-то второразрядным факиром на карнавале, плавала в воздухе газета с опрокинутого стола Пиории Смита. Это может показаться невероятным, но с высоты седьмого этажа я видел на ней две фотографии: Гитлера над сгибом и недавно скончавшегося кубинского дирижера под ним.

Голос Ландри доносился, казалось, откуда-то издалека.

— Сначала я полагал, это означает, что мне придется провести остаток жизни в каком-нибудь дурдоме, думая, что я — это ты. Это мало меня беспокоило, потому что будет заперто только мое физическое начало, лишь моя плоть, понимаешь?

Затем постепенно я начал понимать, что могу добиться гораздо большего, что, может быть, существует возможность для меня действительно.., ну.., полностью проскользнуть в тот мир. Ты знаешь, что» стало ключом?

— Да, — ответил я не оборачиваясь. Снова послышалось жужжание, что-то в его машинке начало вращаться, и внезапно газета, на какое-то время застывшая в воздухе, поплыла над неподвижным бульваром Сансет. Через момент-другой старый автомобиль «десото» рывками проехал через перекресток Сансет и Фернандо. Он наехал на мальчика с бейсбольной рукавицей, и оба — «десото» и мальчик — исчезли. А вот мяч не исчез. Он упал на мостовую, прокатился полпути к сточной канаве и снова замер.

— Неужели знаешь? — В его голосе звучало удивление.

— Да. Таким ключом стал Пиория.

— Совершенно верно, — Он засмеялся, откашлялся — и то и другое указывало на то, как он нервничает. — Я все время забываю, что ты — это я.

Я не мог позволить себе подобной роскоши.

— Я обдумывал сюжет новой книги, но безрезультатно. Я начинал первую главу шесть раз, всякий раз по-другому, вплоть до воскресенья, пока мне не пришла в голову по-настоящему интересная мысль: Пиория Смит не любит тебя.

Это заставило меня повернуться.

— Чепуха!

— Я так и знал, что тыне поверишь мне, но это правда, и я подозревал это все время. Я не собираюсь снова читать лекцию по литературе, Клайд, но хочу сказать тебе кое-что о своей профессии: писать от первого лица — трудное и мудреное занятие. При этом создается впечатление, будто все, что известно автору, исходит от главного героя его произведения подобно письмам или военным сообщениям из какой-то отдаленной зоны боевых действий. Лишь в очень редких случаях у писателя есть свой секрет, но здесь мне удалось найти закавыку. Она заключалась в .

Том, что твой маленький район бульвара Сансет — настоящий райский сад…

— Я никогда не слышал, чтобы это место называли раем, — заметил я.

— ..

И в этом саду скрывается змий, которого я увидел, а ты — нет. Змий по имени Пиория Смит.

Окаменевший мир, который Ландри назвал моим райским садом снаружи, продолжал становиться все более темным, хотя небо оставалось таким же безоблачным. «Красная дверь» — ночной клуб, якобы принадлежащий Лаки Лучиано, исчез. На мгновение на его месте возникла дыра, затем ее заполнило новое здание — ресторан «Французский завтрак» с витриной, усаженной папоротниками. Я посмотрел на улицу и увидел, что там происходят и другие перемены: новые здания заменяли старые с молчаливой, пугающей быстротой. Все это означало, что мое время подходит к концу, и я понимал это. К сожалению, мне было известно и кое-что еще: по всей вероятности, в этом новом времени нет места для меня. Когда Создатель входит в твой офис и говорит, что предпочитает твою жизнь своей собственной, что можно возразить?

— Я выбросил все предыдущие черновики романа, который начал через два месяца после смерти жены, — произнес Ландри. — Это оказалось несложно — черновики-то все были дерьмовые. И затем я взялся за новый вариант. Я назвал его.., может быть, догадаешься, Клайд?

— Конечно, — ответил я и повернулся к нему. Это потребовало немалого напряжения, но, полагаю, то, что этот придурок назвал бы моим «побудительным мотивом», казалось весьма убедительным. Район бульвара Сансет вообще-то далеко не Елисейские поля или Гайд-парк, но это мой мир.

Я не хотел наблюдать, как он разрушает его и перестраивает так, как ему этого хочется. — Думаю, ты назвал его «Последнее расследование Амни».

На его лице появилось удивленное выражение.

— Да, ты прав. Я небрежно махнул рукой. Мне пришлось напрячься, но я справился.

— Понимаешь, Сэмми, я ведь недаром завоевал звание лучшего частного детектива в 1934 и 1935 годах.

— Мне всегда нравилась эта фраза, — улыбнулся он.

Внезапно я возненавидел его — возненавидел до глубины души. Если бы мне удалось собраться силами для того, чтобы броситься через стол и задушить его, я непременно сделал бы это. Он угадал мои мысли. Улыбка исчезла с его лица.