— Но вы ведь не говорите по-португальски.

— Любезное обхождение позволяет преодолеть любые преграды, — сказал Римо.

Римо оказался прав. Чтобы объясниться с полицейским, необязательно иметь с собой переводчика. Достаточно только сгрести первого же фараона за грудки и выкрутить ему руки, а потом спокойно и ясно произнести по-английски: “Отведи меня к своему начальству”. Нет такого языкового барьера, которого нельзя было бы преодолеть столь элементарным приемом.

Вскоре они были уже на вилле у полицейского начальника. Любая более или менее удачная карьера полицейского в Латинской Америке обязательно увенчивалась по меньшей мере виллой. И ни одному добропорядочному гражданину и в голову не могло прийти заявиться на эту виллу с просьбой о торжестве правосудия и не прихватить с собой в достаточном количестве наличных денет. “К несчастью, денег у нас с собой нет”, — с грустью признался Римо.

Полицейский начальник вслух выразил сожаление, но сообщил, что Римо все же придется взять под арест за нападение на полицейского. Тот стоял у Римо за спиной. Негоже являться в какую бы то ни было страну Южной Америки и грубо избивать полицейского, не имея ни гроша в кармане. Начальник позвонил конвойным. Римо отобрал у них пистолеты и аккуратненько раскрошил их в руках, высыпав обломки прямо начальнику на колени. Потом он показал ему очень интересные приемы североамериканского массажа. От этого массажа возникало такое ощущение, словно лопатки у вас выдраны из тела.

Целью процедуры было улучшить настроение.

Преисполнившись братской любовью, полицейский начальник пообещал помощь всего вверенного ему полицейского управления. Не будет ли уважаемый гринго столь любезен, чтобы вправить ему лопатки на место?

— Скажи своему начальнику, что его лопатки и так на месте, — бросил Римо фараону, который выполнял роль переводчика. — Это только так кажется, что их выдрали наружу.

Римо подождал, пока его слова будут переведены. Полицейский начальник спросил, не мог бы уважаемый гость сделать так, чтобы ему снова казалось, что лопатки находятся на своем месте.

— Скажи ему, когда мы отыщем человека по имени Джеймс Брустер, он опять будет чувствовать себя превосходно. Брустер прибыл сюда на самолете несколько дней назад и сейчас, скорее всего, живет под другим именем. У нас есть его фото.

Поиски с самого начала велись как-то странно. Полицейское управление получило такой мощный стимул в лице своего скрюченного от боли начальника, что им не требовалось уже ни угроз, ни денег. Кое-кто из детективов бормотал, что их вдохновляет на работу мысль о торжестве правосудия — в точности как знаменитого американского сыщика по кличке Грязный Гарри.

Что еще более странно, так это то, что когда уже на следующий день полицейские обнаружили беглеца, никто не протянул им заветного конверта с деньгами.

Они решили, что Римо тоже из полиции, и спросили, как платят полицейским в Америке.

— Им платит правительство.

— Ах, это... Это мы тоже иногда получаем, — протянул один из детективов. — Но разве ж это деньги!

По данным полиции, Джеймс Брустер был жив и под именем Арнольда Диаса укрылся в одном, из элегантных высотных жилых зданий, выходящих фасадом на великолепные пляжи Рио-де-Жанейро.

Чиун к этому времени завершил свои записи о встрече с анкситл-джири и согласился пойти туда вместе с Консуэло и Римо.

Войдя в мраморное парадное, Консуэло нажала кнопку звонка в квартиру Арнольда Диаса. Тот ответил голосом Брустера:

— Кто там?

— Это мы, дружок, — отозвался Римо.

Парадное огласилось таким стоном, что с трудом можно было поверить, что его издал человек, находящийся пятьюдесятью этажами выше. И тут селекторная связь внезапно отключилась.

— У меня свой метод ведения дознания, — сказал Римо, — и по-моему, в случае с Брустером он как раз подойдет. Не нравятся мне ребята, которые в открытую торгуют ураном.

— После всего, через что нам пришлось пройти, я почти готова уступить, — сказала Консуэло.

— Я буду сама любезность, — пообещал Римо. — Он все скажет.

Кабина лифта была обшита деревом, отполированным до блеска. В ней было восемь небольших сидений. Подняться на пятидесятый этаж даже на скоростном лифте — дело не быстрое. А люди, которые живут в этом доме, не привыкли мириться с дискомфортом, пусть даже совсем непродолжительным.

Лифт взмыл вверх, и у Консуэло заложило уши, как в самолете во время взлета. Где-то в районе тринадцатого этажа она почувствовала, как желудок стал подкатывать к горлу. К пятидесятому этажу ее уже так мутило, что она была вынуждена присесть на одно из сидений.

Римо помог ей подняться. Они стали ждать, когда откроется дверь лифта. Она оставалась закрытой. Римо посмотрел на Чиуна. По бокам кабины раздался громкий скрежет металла. Потом до слуха донесся резкий щелчок, за которым последовал стук упавшего на крышу кабины троса.

Теперь желудок Консуэло колом встал у нее в горле. Тело стало невесомым, как будто ее кто-то поднял в воздух, но ноги между тем по-прежнему стояли на полу кабины. Она не могла сдвинуться с места. У нее было такое чувство, будто кровь в жилах вдруг потекла в обратном направлении.

Она стремительно падала вниз. Римо и Чиун тоже. Падала вся кабина. Свет погас. Всю кабину заполнил скрежет металла. Чтобы закричать, ей пришлось сначала перевести дух. Когда она завизжала в темноту, то едва расслышала голос Римо, который обещал, что она останется жива.

Чьи-то руки взяли ее под локти. Потом она ощутила легкое давление и оказалась поднятой над полом кабины.

Ее кто-то держал! Потом было такое впечатление, будто весь мир взорвался. Кабина лифта рухнула с высоты пятидесятого этажа, и от удара проломилась крыша, оторвались ножки сидений, и трое пассажиров оказались в полной темноте в груде обломков. И все же Консуэло чувствовала лишь легкий ушиб. Эти двое каким-то образом в момент удара приподняли ее над полом — и себя тоже. Казалось, они упали с высоты в один фут, а не с пятидесятого этажа.

Откуда-то сверху, словно из темного туннеля, ведущего во Вселенную, к ним струился луч света. С самого верху шахты лифта Франциско Браун светил фонарем вниз. Там, внизу, в свете его фонаря из разбитой кабины лифта высунулась чья-то рука. Потом показалось лицо. Он стал вглядываться, чтобы рассмотреть получше это изувеченное лицо.