Сценариста доставили в балашихинскую учебку, где уже вторые сутки подряд кололи взятого ранее у «Братиславской» майора госбезопасности Трофимова, сотрудника Отдела специальных программ ФСБ.

Имеющий специальную подготовку медик, приданный двум «особистам» и спецпрокурору Нечаеву, — по прозвищу Торквемада — сначала обследовал свеженького «клиента», затем ввел ему в вену дозу «антидота», чтобы Юрий Николаевич смог поскорее прийти в себя.

После этого померил пульс, посветил фонариком-карандашом в глаза своему подопечному, проверяя зрачки и роговичный рефлекс.

Через час примерно он вернулся в медблок, куда временно поместили задержанного, но уже не один, а с двумя крепкими мужчинами. Сделал еще один укол, после которого, спустя всего несколько секунд, Юрий Николаевич довольно быстро пришел в сознание.

— Что... что происходит?! — глядя слегка замутненным взглядом на медика и двух «особистов», произнес Сценарист. — Черт... Где я? Кто вы такие?! Эй... я вас спрашиваю!

Медик удовлетворенно покивал головой: все реакции клиента не выходят за пределы нормы.

— Да что же это... — дернув правой рукой, которая была прикована цепочкой к металлической ноге кушетки, зло произнес Сценарист, который постепенно возвращал себе способность ориентироваться во времени и пространстве. — Вы кто?! Менты? Из милиции?! Где я? Больница? Эй, вы!! Да вы... вы хоть знаете, кто я такой?!

— Знаем, — сказал один из «особистов». — Поэтому вас сюда и привезли.

— Вы что... совсем страху лишились?! Где ваш начальник? Позовите старшего, я вам сказал!

— А вот мы вас к нему отведем, — с почти доброй улыбкой сказал медик. — Отстегните наручник! Не дергайтесь, товарищ, раз уж влипли, так ведите себя прилично!

Двое «особистов», держа его с двух сторон под локотки, доставили гостя в подвальное помещение, где была оборудована — в основном, конечно, сугубо для учебно-методических целей — комната для допросов.

В помещении уже находились трое человек. Один из них сидел, свесив голову со слипшимися волосами, в почти целиком металлическом кресле для допрашиваемых, вмурованном в пол примерно посредине «пыточной». И хотя Юрий Николаевич мог видеть пока лишь его затылок, да и у самого у него пока еще не до конца прояснилось в мозгах, человека этого, пришпандоренного ремнями к креслу, он узнал — майор госбезопасности Трофимов, который внезапно пропал позавчера, — или позапозавчера? — исчезнув куда-то по пути из конторы в свою городскую квартиру.

Другой мужчина, лет тридцати семи, одетый в штатское, но в наброшенном на плечи армейском бушлате без погон, стоял в противоположном от входа углу; руки его были сложены на груди, а взгляд направлен на вошедших, точнее, на самого Юрия Николаевича.

Этот человек ему был с виду знаком, да и кое-какое досье на него имелось: выходец из ГРУ, заместитель Шувалова по спецоперациям, полковник, фамилия — Заречный.

Третий мужчина сидел в кресле за массивным столом, выполненным в стиле тридцатых — сороковых годов минувшего века. На столе, кроме пепельницы, трубки и раскрытой пачки папирос «Герцеговина-Флор», стояла бронзовая, смахивающая на гриб с плоской зеленой шляпой, антикварного вида лампа. Мужчине было где-то под пятьдесят, одет в полувоенный френч, который в России уже давным-давно никто из начальства не носит.

Если бы не френч, знакомые усы и трубка, которую стоящий за столом мужчина стал у него на глазах снаряжать табаком из двух разломанных папирос, то Юрий Николаевич готов был бы поклясться, что он видит перед собой не кого иного, как спецпрокурора генерал-майора юстиции Нечаева, которому обычно поручают вести внутренние расследования в тайной иерархии отечественных спецслужб. Сценарист не только читал на него подборку материалов, собранных по линии конторы, но и иногда пересекался в прежние годы, когда сам он занимал один из лубянских кабинетов, а этот зловещий человек, который, впрочем, тогда еще не носил свою нынешнюю кличку Торквемада, возглавлял оперативно-следственную бригаду, занимавшуюся выявлением высокопоставленных — но не выше заданного уровня, естественно, — «оборотней в погонах».

Кроме вышеперечисленных лиц, в комнате для допросов незримо присутствовала еще одна личность: имеется в виду портрет Верховного за спиной у человека во френче с узнаваемыми усами и не менее узнаваемой трубкой, которую тот держал в чуть согнутой в локте руке. Да, это был портрет не нынешнего Главкома, который, как известно, не курит трубку, — и вообще не курит, — а полувоенного образца френчам предпочитает добротные, сшитые по последней моде цивильные костюмы. Это был портрет Вождя всех времен и народов — товарища Сталина Иосифа Виссарионовича.

Юрий Николаевич хотел спросить у окружающих, к чему весь этот странный маскарад и что вообще все это означает, но он, во-первых, уже сам кое-что понял, а во-вторых, его словно подморозило изнутри; в горле сразу же пересохло, язык спекся с пылающим нёбом и ссохшимися вмиг губами в единое целое, ноги стали ватными. И если бы его не поддерживали с двух сторон крепкие мужские руки, он, наверное бы, рухнул на цементный пол.

Пока мужчина во френче, похожий одновременно и на изображенного на портрете Вождя, и на спецпрокурора Нечаева, неспешно раскуривал трубку, сохраняя при этом задумчивый и какой-то даже отстраненный вид, медик достал из сумки, свисающей у него через плечо, резиновый жгут, шприц и ампулу с какой-то жидкостью, после чего ловко — остальные не успели и глазом моргнуть — наполнил шприц бесцветной жидкостью из ампулы и всадил дозу в вену прикрученному к креслу ремнями мужчине.

Прошло около минуты времени.

Нагнувшись к уху «клиента», который слегка завозился в жестком неудобном кресле, медик вполголоса спросил:

— Ваши имя и фамилия?

Тот вскинул голову и с небольшой задержкой по времени довольно внятно произнес:

— В-вячеслав Т-т-трофимов...

— Должность?

— Старший оперуполномоченный с-спецотдела Ф-Эф-Эс-Бэ...