Иногда в критических ситуациях только кажется, что у нас есть выбор, я не буду разводить здесь пафосные речи, проводя аналогии с темной подворотней, набитой ублюдками, криком жертвы и неизбежным шагом мужчины навстречу ножам и прутьям арматуры.
— Эй, ямщик! Поворачивай к черту! Налево!
Батальон или полтора, а то и все два, при живом миномете такой пустяк меня бы даже не побеспокоил. Но как оно будет с этим инвалидом? Фашики обложили наших со всех сторон, но давить по-настоящему собрались только с востока, на остальных направлениях выставив небольшие заслоны. В тыл этой ударной группе мы и выходим, два километра, для немецкого, несколько менее дальнобойного по сравнению с нашим, миномета в самый раз. Устраиваемся за поросшим мелким кустарником холмиком, пулеметы для самообороны на вершинке.
Джалибек старательно закапывает минометную плиту с воткнутым в нее стволом в отрытую яму. Притаптывает землю вокруг ствола, шатает его, снова притаптывает образовавшиеся зазоры, безнадежно машет рукой, готово, делайте что хотите, а я не виноват. Я критически осматриваю результат закапывания, направление указал я сам, наклон чуть выше сорока пяти градусов, ну, тут Джалибеку виднее, у него опыт. Мины уже разложены, помощники старшины поколдовали со взрывателями, заговорив их на быстрый полет, точное приземление и безотказный взрыв.
— Огонь!
Первая пошла, главная цель поначалу, как обычно, две минометные батареи и одна полевых пехотных гаубиц. Перелет, и в сторону немного, поправим.
— Двести ближе, пятьдесят правее, одну! — Опять рутинная, и поднадоевшая работа, но результат наблюдать всегда интересно. Джалибек подседает под ствол и слегка выдавливает его вверх, смотрит оценивающе на образовавшийся зазор, притаптывает его, так же правит боковое отклонение, помощник бросает в ствол продолговатую оперенную железяку. Мина падает очень удачно, точно на край котлованчика, немцы за работой не слышали свиста подлетающей смерти, два расчета выбиты полностью, еще один ополовинен, чудненько.
— Туда же, беглым пять!
На сей раз мины падают немного в стороне от минометной позиции, но опять очень по месту, одна разрывается прямо в ровике, куда успели укрыться минометчики, минус три. С этих достаточно, при том, что минометы стоят, готовые к стрельбе, стрелять из них не кому.
— Пятьсот вправо, одну!
Джалибек толкает ствол миномета в сторону, и тут же отдергивает руки, тонкая железяка успела нагреться, обжигая кожу. Тряпку на ствол, опять толкает, придирчиво смотрит на щель, мало, помощник хватает лопату, убирает уплотнившуюся землю с боку ствола, Джалибек толкает, нормально, притаптывает, готово. Мина летит, мимо, поправка, толчок ствола, притаптывание, мина летит, приемлемо, беглым пять.
Десять минут такой маеты, немцам стрелять остаются только пулеметы, но они подождут, в нашу сторону, конечно, выдвигается спецгруппа, до роты. Идут они с самого начала по открытой местности, а это значит, что работать их можно немедленно и сразу, что решает их судьбу, и судьба эта незавидна. Даже небольшая заминка с осечкой, ожиданием и разборкой миномета немцам не в помощь, потеряв на пути следования в нашу сторону до половины убитыми и ранеными, и не добравшись к нам до половины расстояния, остатки роты поворачивают назад. Теряя на обратном пути оставшуюся половину почти полностью, редкий немец вернется из карательной экспедиции к нашему миномету.
Еще через двадцать минут интенсивного минометного обстрела немецкий комбат, сообразив, что сегодня не его день, дает приказ на общий отход. Понять его нетрудно, усиленный батальон уже потерял больше четырехсот человек, только убитыми до пятидесяти, причем особенно велики потери среди минометчиков, артиллеристов и пулеметчиков. То есть, средств усиления не осталось, да и пехота, лежащая в неглубоких — кто же знал! — окопах не может поднять головы.
Но и приказ на общий отход проще дать, чем выполнить, в принципе, я не против, только не надо собирать раненых, пусть лежат, где лежали, а уж о том, чтобы увести минометы и пушки, на которые я положил глаз с самого начала, и речи идти не может. И лошадок не трогайте, они мне особенно нужны, я лучше их порву из миномета, но вам не оставлю, да, пусть разбегаются, потом соберем хотя бы часть, и уже хорошо.
Когда наиболее удачливые из несчастных выбираются за пределы досягаемости нашего миномета, на поле боя воцаряется тишина. Нам стрелять не в кого, по нам некому, а стоны раненых нам не слышны.
— Брось его, Джалибек! — Старшина начинает выкапывать так хорошо послуживший нам миномет. — Там восемь таких же минометов, четыре точно целые, и все наши!
Джалибек колеблется, оружие, с которым столько прожито, даже пришедшее в негодность оставлять не хочется. Потом машет рукой и бросает лопату на повозку. Мин у нас тоже почти не осталось, но опять же, у немцев их столько, что не вывезти.
Выезжаем навстречу делегации встречающих из пяти человек во главе с раненым командиром, тот изображает клона нашего пулеметчика, тоже правая рука перевязана возле плеча, и висит на косынке. Именно этот мужик командует всеми окруженцами, радость от неожиданного спасения так велика, что бросив все, он поспешил навстречу, выбежав вперед на целый километр.
— Старший лейтенант Попырин!
— Командир минометного расчета старшина Джалибек Алджонов! — Смотрит на меня, предлагая представиться.
— Командир диверсионной группы шестьсот тридцать первого полка красноармеец Лапушкин!
Красноармеец и старшина, разница невелика, почему группой командую я, Попырина не смущает, его больше интересует другой вопрос.
— Боевое охранение, полагаю? А где остальные?
— Все здесь, товарищ старший лейтенант!
Обломайся, старлей, никому ты свои заботы о раненых и беженцах не спихнешь, командуй и разгребай проблемы сам. Тот, однако, не сразу принимает объективную реальность.
— Но почему немцы ушли? — Недоумевает Попырин, рассуждая вслух больше для себя. — Переоценили ваши силы, испугались?
— Джалибек такой минометчик, что кого хочешь напугает. — Вмешиваюсь я в его рассуждения. — Если сложить в кучу всех тех, кого он до смерти напугал, то целая дивизия наберется, пожалуй.
Но опытный маркетолог Попырин привык не верить рекламе, да и не до того ему. Старлей медленно возвращается с небес на землю, примеряя, как можно пристроить нас к решению своих проблем.
— Старшина, поможете моим людям собрать беглых немецких коней, также нужно осмотреть убитых и раненых немцев, разоружить их, перевязочные пакеты изъять, самих оставить как есть, кому повезет, тот выживет, кто не выжил, не судьба.
Попырин, насмотревшийся на реалии войны, созрел для жестких решений больше, чем Дергачев.
— После этого обойдете ближайшие деревни, выясните, что там слышали о немцах, но главное, реквизируете все повозки и лошадей. — Продолжает он раздавать приказы. — А раненые ваши пусть присоединяются к нашим.
— Товарищ старший лейтенант, наша группа, конечно, поможет вам, чем сумеет, но у нас свое важное задание, и в остальном мы хотели бы сохранить возможность самостоятельных действий.
Если меня положат к больным в общую палату, вряд ли кому будут интересны мои ценные сведения по дислокации встречных и поперечных немецких подразделений, и корректировать огонь минометов мне никто не позволит, а без всего этого мы просто пропадем.
— У меня в батальоне триста штыков, из них полностью здоровых пятьдесят. — Посвящает нас в свои дела Попырин, чтобы мы прониклись и помогали ему сознательно. — Лежачих больше полутора сотен, многие ранены вчера и сегодня повторно, перевязочных материалов остро не хватает. Кроме того, позавчера к нам присоединились беженцы с разбомбленных поездов, отогнанных в тупик, чтобы пропустить эшелоны с военными грузами. Это почти пятьсот человек, в основном женщин и детей, конечно, и среди них тоже много раненых после вчерашних и сегодняшних обстрелов.
До вечера мои бойцы помогали окруженцам в сборе повозок и подготовке к движению. Немцы больше не пытались досадить нам, дополнительных сил у них в этом районе не было, а наличных явно не хватало, чтобы разобраться с нами. Будущие мои действия с трудом поддавались планированию, теперь, когда у нас снова были минометы, и пополнился запас мин, мы могли сильно поактивничать на немецких коммуникациях, и причинить массу неприятностей их тылам. Более того, можно, и даже нужно было вернуться к изначальной задаче, разгрому вражеских аэродромов. Уже несколько последних дней при движении на восток над нами перестали летать немецкие самолеты, и объяснение этому могло быть только одно, фашики все таки перебросили их ближе к фронту.
