Она ждала, опустив глаза в блокнот и быстро записывая.

— … то есть они, возможно… сомнительной репутации? Не актрисы ли? А впрочем, это все отставить. Пусть только подскажет, как их найти.

Полисмен Малой смог сообщить немного. Две дамочки, и он их быстро выставил со студии, будьте спокойны. Причем одна сердилась. Которая? Да одна из тех двух. У них машина стояла, шевролетка. Хотел даже номер записать. — Сердилась та, что покрасивей? — Вот уж не приметил.

Ничего Малон не приметил и не заметил. Даже на студии уже успели забыть Минну. За каких-нибудь три года. Что ж, по линии полисмена — все.

Мистера Джорджа Боксли Стар встретил отечески доброй улыбкой. Она выработалась у Стара из улыбки, так сказать, сыновней, когда Стар еще юнцом был взброшен на высокий пост. Первоначально то была улыбка уважения к старшим; затем вершить дела на студии стал все больше он и все меньше они, старшие, и улыбка стала смягчать этот сдвиг и, наконец, раскрылась в улыбку доброты сердечной — иногда чуть торопливую, усталую, но неизменно адресованную всякому, кто в течение данного часа не навлек на себя гнев Стара. Всякому, кого Стар не намеревался резко и прямо оскорбить.

Мистер Боксли не улыбнулся в ответ. Он вошел так, словно его втащили силой, хотя втаскивавших и не видно было. У кресла он остановился, но опять-таки точно не сам сел, а был схвачен за локти двумя невидимыми конвоирами и усажен. Он молчал насупленно. Закурил предложенную Старом сигарету, но и тут казалось, будто спичку поднесли некие внешние силы, которым он брезгливо повинуется. Стар смотрел на него с учтивостью.

— В чем-то неполадки, мистер Боксли? Романист молча поднял на Стара глаза, темные, как грозовая туча.

— Ваше письмо я прочел, — сказал Стар, отбросив любезный тон, каким молодой директор школы обращается к ученику, и заговорив «на равных» — с оттенком почтения, но и с достоинством.

— Я не могу добиться, чтобы сценарий писался по-моему, — взорвался Боксли. — У вас у всех отношение ко мне очень милое, но это прямо какой-то заговор. Вы мне дали в сотрудники двух поденщиков, которые меня выслушивают, а затем все портят — по-видимому, лексикон их не превышает сотни слов.

— А вы бы сами писали текст, — сказал Стар.

— Я и писал. Я послал вам фрагмент.

— Но там были одни разговоры, перебрасывание словами, — мягко сказал Стар. — Интересные, но только разговоры.

Лишь с величайшим трудом удалось двум призрачным конвоирам удержать Боксли в кресле. Он порывался встать; он издал негромкий, лающий какой-то звук — если смех, то отнюдь не веселый.

— У вас тут, видимо, не принято читать сценарии. В моем фрагменте эти разговоры происходят во время поединка. Под конец один из дуэлянтов падает в колодец и его вытаскивают в бадье. — Боксли опять пролаял-засмеялся и смолк.

— А в свой роман вы бы вставили это, мистер Боксли?

— Что? Нет, разумеется.

— Сочли бы это дешевкой?

— В кинематографии стандарты другие, — сказал Боксли уклончиво.

— А вы ходите в кино?

— Нет, почти не хожу.

— Не потому ли, что там вечно дерутся на дуэлях и падают в колодцы?

— Да, и к тому же у актеров неестественно напряженные лица, гримасы, а диалог искусствен и не правдоподобен.

— Отставим на минуту диалог, — сказал Стар. — Согласен, что у вас он изящнее, чем у этих поденщиков, — потому мы и пригласили вас. Но давайте вообразим что-нибудь не относящееся ни к плохому диалогу, ни к прыжкам в колодцы. Есть у вас в рабочей комнате газовая печка?

— Есть, по-моему, — сказал Боксли сухо, — но я ею не пользуюсь.

— Допустим, вы сидите у себя, — продолжал Стар. — Весь день вы дрались на дуэлях или же писали текст и теперь устали драться и писать. Просто сидите и смотрите тупо — мы все, бывает, выдыхаемся. В комнату входит миловидная стенографистка — вы ее уже раньше встречали и вяло смотрите теперь на нее. Вас она не видит, хотя вы рядом. Она снимает перчатки, открывает сумочку, вытряхивает из нее на стол…

Он встал, бросил на письменный стол перед собой кольцо с ключами.

— Вытряхивает две десятицентовые монеты и пятак — и картонный спичечный коробок. Пятак она оставляет на столе, десятицентовики кладет обратно в сумочку, а черные свои перчатки несет к печке, открывает дверцу и сует внутрь. Присев на корточки, достает из коробка единственную спичку. Вы замечаете, что в окно потянуло сквозняком, — но в это время зазвонил ваш телефон. Девушка берет трубку, отзывается, слушает — и произносит с расстановкой: «Я в жизни не имела черных перчаток». Кладет трубку, приседает опять у печки, зажигает спичку — и тут вы вдруг быстро оглядываетесь и видите, что в комнате присутствует еще и третий, следящий за каждым движением девушки…

Стар замолчал. Взял ключи, спрятал в карман.

— Продолжайте, — сказал Боксли, улыбаясь. — Что происходит затем?

— Не знаю, — сказал Стар. — Я просто занимался кинематографией.

— Но это мелодрама, — возразил Боксли, чувствуя, что выходит из спора побежденным.

— Не обязательно, — сказал Стар. — Во всяком случае, никто не метался, не гримасничал, не вел дешевых диалогов. Была всего-навсего одна — плохая — строчка диалога, и писателю вашего калибра нетрудно ее улучшить. Но я сумел вас все же заинтересовать.

— А пятак зачем? — уклонился Боксли от подтверждения.

— Не знаю, — сказал Стар. И вдруг рассмеялся:

— А впрочем, пятак — для кинематографичности.

Боксли наконец освободился от своих невидимых конвоиров. Он вольно откинулся на спинку кресла.

— За что вы мне, черт возьми, платите? — спросил он со смехом. — Я ведь не разбираюсь в этой хиромантии.

— Разберетесь. — широко улыбнулся Стар. — Иначе не спросили бы про пятак. Они вышли в приемную.

— Знакомьтесь, мистер Боксли. — Стар указал на большеглазого брюнета. — Это мистер Майк Ван Дейк. С чем явился, Майк?

— Да просто так, — сказал Майк. — Заглянул проверить, не обратился ли ты в миф.

— Ты бы шел работать, — сказал Стар. — А то меня уже неделю не смешат комедийные кадры.

— Боюсь, как бы нервы окончательно не расплясались.

— Ты все же формы не теряй, — сказал Стар. — Ну-ка, блесни перед публикой. — Он повернулся к Боксли. — Майк у нас гэгмен — выдумщик трюков. Я еще пешком под стол ходил, а он уже делал здесь кино. Майк, покажи мистеру Боксли двойной мах с брыком, смыком и учесоном.

— Прямо здесь? — спросил Майк.

— Да, здесь.

— Места мало. Я хотел к тебе насчет…

— Места достаточно.

— Ладно. — Майк огляделся, примериваясь. — Кто-нибудь дайте выстрел.

Кейти, помощница мисс Дулан, взяла плотный бумажный пакет, дунула в него, расправила.

— Эта выдача относится еще к кистонским временам, — сказал Майк мистеру Боксли.

— «Выдача» — значит фортель, номер, — пояснил Стар. — Джорджи Джессел острит насчет «геттисберской выдачи» Линкольна.

Кейти зажала зубами надутый пакет. Майк встал спиной к ней.

— Готов? — И пакет звучно лопнул, сплющенный ладонями Кейти. В тот же миг Майк ухватил себя обеими руками за ягодицы, подпрыгнул, выбросил сперва одну ногу вперед, затем другую, разъезжаясь как бы для шпагата, дважды при этом взмахнул руками, как хлопает крыльями птица…

— Двойной мах, — сказал Стар.

… и чесанул через распахнутую рассыльным сетчатую дверь, мелькнув на прощание в балконном окне.

— Мистер Стар, — сказала мисс Дулан. — На проводе Нью-Йорк, звонит мистер Хэнсон.

Десятью минутами позже Стар нажал кнопку, и мисс Дулан, войдя, сообщила, что в приемной ожидает актер-звезда.

— А вы скажите, меня нет — ушел через лоджию.

— Хорошо. Он на этой неделе уже четвертый раз приходит. Он чем-то очень удручен.

— А он не сказал хоть намеком, что ему от меня нужно? Может быть, ему к мистеру Брейди?

— Он не сказал. У вас сейчас начнется совещание. Мисс Мелони и мистер Уайт сидят уже у меня. Мистер Брока ждет рядом, у мистера Рейнмунда.

— Давайте мистера Родригеса, — сказал Стар. — Предупредите, что я смогу уделить ему всего минуту. Вошел актер-красавец; Стар принял его стоя.