Роби объяснила, что у них нет другого выбора. Атаковать нужно этой ночью.

Завтра город падет. Они не смогут противостоять катапультам.

Они не смогут остановить десятки лодок. Не смогут задержать орков, когда те начнут взбираться на городские стены.

Завтра город падет, если они не атакуют этой ночью. Они могут выжить. Они выживут, если ее план удастся.

Они победят — ради Далигара. Ради детей, которые заснули этой ночью с мыслью, что завтра у них будет новый день.

Они победят, сражаясь вместо тех, кто бросил город, как старую тряпку. Они победят. Город выстоит и будет жить. И они будут жить вместе с ним.

Все лица были обращены в ее сторону: не только всадники, но и остальные горожане, стражники и даже церемониймейстер не отрывали от нее взгляда. Роби поняла, что нужно продолжать говорить. Сначала она повторила все, что говорили победоносные воины в их спектаклях на берегу моря. Что в грядущие времена всякий раз, как какая-нибудь земля будет окружена армией неслыханной силы и невиданного зверства, люди будут вспоминать о них, собравшись вокруг костров, и мужество будет вновь возрождаться от рассказов о защитниках Далигара, мчавшихся сквозь эту ветреную ночь.

Они победят.

Пусть каждый помнит, что вера с ними. Или в них? Нет, лучше, что вера с ними. Пусть не слишком ясно, зато хорошо звучит. Уж если на их стороне вообще никого нет, то пусть хоть вера примкнет к их рядам. Розальба задумалась, стоит ли пояснять, в кого или во что должна быть эта вера, но решила, что, о чем бы она ни говорила, лучше не вдаваться в подробности и не останавливаться на каких-то, быть может, спорных деталях.

Потом она перестала повторять заученные наизусть фразы и сама нашла нужные слова. Когда на них нахлынет страх, а он обязательно нахлынет, пусть каждый вспомнит лица дорогих ему людей, тех, за кого он сражается.

Сама Роби ни на мгновение не переставала думать о своей дочери.

Задолго до рассвета они уже были готовы. Перед тем как сесть на коня, Роби захотелось еще раз пойти поцеловать Эрброу. Это мог быть последний поцелуй. Она долго размышляла, но потом все же отказалась от этой идеи. Слишком велик был риск, что она потеряет мужество. Она вновь повторила себе, что ее дети будут жить. И она, и Эрброу переживут эту кошмарную ночь, и у них еще будет достаточно времени на объятия — вся жизнь.

Роби задалась вопросом, не повредит ли ей сейчас скачка галопом, и осознала, что у нее под сердцем был не кто иной, как ребенок Йорша. Словно последний из эльфов все еще был рядом с ней. Она — наследница Ардуина, во чреве которой был наследник эльфов, — она не могла не победить. «Я сражаюсь, чтобы побеждать» — так вот что значили эти слова! Кто уверен в победе, тот сражается без страха, а кто сражается без страха, непременно побеждает. Видение, четкое и ясное, снова возникло у нее перед глазами. Король улыбнулся ей.

Роби вскочила на коня, и из груди ее вырвался яростный крик:

— Я сражаюсь тем, что есть, и только для того, чтобы побеждать!

Омраченные лица ее убогой армии просветлели.

Никто не рассмеялся.

Роби попыталась вспомнить, что еще говорили древние королевы из придуманных Йоршем пьес и что могло бы звучать получше, чем: «Я сражаюсь тем, что есть, и только для того, чтобы побеждать».

— Я не более чем хрупкая женщина… — с трудом вспомнила она; никогда это не звучало так правдиво, как теперь. — Но у меня… но я… — Черт побери, что же там было Дальше? — Но у меня желудок короля…

Нет, все-таки не желудок. Что же они говорили? Она не слишком разбиралась в том, что касалось внутренностей, это Йорш был экспертом в анатомии, как, впрочем, и во всем остальном. Что же это был за орган, в котором, по мнению менестрелей, находилось мужество?

Ее слова понравились людям, хоть были и не совсем подходящими. Королева осмеливалась шутить. Это поразило всех, словно внезапный звук рога, и воодушевило даже лучше, чем девиз Ардуина.

— Я не более чем хрупкая женщина, но у меня легкие короля… — сделала она еще одну попытку.

— Да-а-а-а-а! — заорала толпа.

Это тоже было не то, но звучало отлично. Если для нее внутренности не слишком отличались друг от друга, то народ Далигара, видимо, совсем в них не разбирался.

— Я не более чем хрупкая женщина, но у меня печень короля.

Это было уже ближе. Толпа заревела с силой урагана. Вот оно, нужное слово. Хотя нет, ей пришло в голову еще кое-что.

— Я не более чем хрупкая женщина, но у меня сердце короля! — заорала Розальба, королева Далигара. — В моей груди бьется сердце Ардуина! Я одержу победу! Ради моих детей, ради вас! Мы победим!

И слова ее перестали быть просто словами. Они стали реальностью. Страх исчез. Вокруг бурлили возгласы толпы, наполняя Роби силой. В ней билось сердце Ардуина. Как и он, Розальба одержит победу.

В это мгновение, вероятно разбуженный голодом, Ангкеель вылетел из окна королевских покоев, где спала Эрброу. Он величественно опустился Роби на плечо; его появление было встречено всеобщими радостными криками. Королева-ведьма, наследница Ардуина, вооруженная эльфийским мечом, с орлом на плече и с короной, сиявшей в темноте собственным светом, — по крайней мере, все символы были на их стороне. Может, и вера тоже, что бы это ни значило. Они сражались, чтобы победить.

Горящие плоты были спущены на воду, и одновременно опустился малый подъемный мост. В отличие от южного моста, огромного, опускавшегося медленно и со скрипом, этот был небольшим, бесшумным и легким в управлении. В придачу он находился в тени и не был освещен ни факелами на городских стенах, ни огнями биваков.

Орки заметили всадников лишь тогда, когда те пересекали подъемный мост. У стражников было достаточно времени, чтобы поднять его обратно задолго до того, как первый из орков смог бы приблизиться и коснуться его ногой. Розальба услышала, как мост захлопнулся за ее спиной, и с ужасом осознала, что оказалась среди врагов, в ловушке. Перед ее глазами снова возник Король и улыбнулся. Она успокоилась. Все должно было получиться. Она сражалась, чтобы побеждать.

Розальба продолжала скакать вперед. Как и у других всадников, у нее в мешке было пропитанное горючей жидкостью знамя и с десяток флаконов с духами. Роби бросила один из них в изгородь загона с козами, но промахнулась, и склянка упала, не разбившись, на мягкую землю. Вторая попытка — склянка выпала у нее из рук. У Роби вырвалось проклятие. Несмотря на хмель, орки начали просыпаться и хвататься за оружие, чтобы остановить нападавших. Следующий флакон со звоном разбился о деревянную изгородь; скакавший следом за Роби всадник поджег загон факелом. В то же мгновение с южного берега донесся оглушительный грохот: один из плотов выполнил свое назначение и взорвался. Перепуганные козы прыгали через изгородь в дым и темноту и разбегались во все стороны, добавляя к грохоту и воплям, раздававшимся среди орков, свое испуганное блеяние.

Главной проблемой оставался огонь. Не только орки, но и сами атакующие могли оказаться в ловушке, окруженные пламенем.

Роби увидела, как трое ее всадников подожгли лодки орков.

Залитые духами, легкие челноки из выделанной кожи загорались, словно сухие листья. Избавившись от лодок, на которых орки могли пересечь воды Догона, город увеличивал свои шансы на спасение. Один из всадников пал, пронзенный тучей стрел, но двое других смогли скрыться под покровом дыма.

Розальба узнала убитого кавалериста — высокого и молчаливого юношу, которого она уже видела раньше. Она вспомнила его темные глаза и осознала, что больше они ничего не увидят. До этого момента он был всего лишь пешкой на шахматной доске, одним из всадников, с которыми она должна была идти в атаку. Но когда она увидела, как он упал, пешка вновь стала человеком: тем самым, высоким, с веснушками и темными глазами. Наверняка в Далигаре его ждали мать и отец, возможно, жена или невеста, может, даже дети, к которым он уже никогда не вернется. Снова в ней родился страх. Всем своим сердцем Роби пожелала быть как можно дальше отсюда, вместе с дочерью, в безопасности за городскими стенами, но само воспоминание об Эрброу придало ей силы: ее страх превратился в ярость. Те, кто ждал погибшего юного кавалериста, должны были узнать, что он пошел на смерть во имя любви к ним.