– Джиджи у нас чувствительная и ранимая, мистер Джимми, – сказала Саша. – Зато я – человек реалистичный и приземленный. У меня ничто не вызывает тошноту. Так что, может, обсудим вопрос гонорара завтра в вашем офисе? Я вижу, нам уже несут обед, а мне совсем не хочется есть омара «фра дьяволо» и обсуждать финансовые дела одновременно.

– Мадам Айкхорн!

В четвертый раз за это утро администраторша третьего этажа отеля «Ритц» мадемуазель Элен постучала в дверь спальни Билли. Накануне горничные докладывали ей, что на всех дверях, ведущих в апартаменты Билли, висели таблички «Прошу не беспокоить», поэтому убрать в номере им не удалось. Само по себе это не было чем-то необычным – человек вполне может хотеть уединения, – но, с другой стороны, такой длительный отдых неизменно должен сопровождаться заказами по телефону еды в номер. Однако мадемуазель Элен справилась в отделе обслуживания в номерах и выяснила, что никаких заказов из этого номера не поступало с позавчерашнего дня. Когда она обратилась к консьержу, тот сказал, что мадам Айкхорн не покидала отеля с того момента, как в четверг незадолго до полуночи вернулась из Оперы. «А это означает, – быстро прикинула в уме мадемуазель Элен, – что самая странная и загадочная из постояльцев на моем этаже неотлучно находится в номере вот уже две ночи и два дня, да еще плюс сегодняшнее утро, не заказывая при этом никакой еды и не показываясь никому из обслуги».

Мадам Айкхорн уже давно жила в «Ритце», и все настолько привыкли к ее бессистемным отлучкам и возвращениям, что до этого момента ее затворничество воспринималось не более как очередной каприз. Однако сегодня уже пора было принимать какие-то меры.

Постучав еще раз, молодая женщина в изящном черном костюме вставила ключ в замочную скважину, но оказалось, что изнутри дверь закрыта на цепочку.

– Мадам Айкхорн! – прокричала Элен в узкую щель. – У вас все в порядке? Вы меня слышите? Это мадемуазель Элен.

– Уйдите и оставьте меня в покое, – донесся из глубины комнаты голос Билли. В комнате было абсолютно темно из-за плотно закрытых ставен и задернутых штор. А в Париже сияло полуденное солнце.

– Мадам, вы нездоровы? Я немедленно пришлю вам врача.

– Я совершенно здорова. Прошу вас оставить меня в покое.

– Но, мадам, вы больше двух дней ничего не ели.

– Я не голодна.

– Но, мадам…

– Отстаньте от меня! Что я должна сделать, чтобы мне дали здесь спокойно побыть одной?

Мадемуазель Элен тихонько закрыла дверь. По крайней мере, она жива – не утонула в ванне, не ударилась головой, поскользнувшись на мокром кафеле, и не лежит без чувств в своей постели. На какой-то миг у мадемуазель Элен отлегло от сердца, но она твердо вознамерилась держать ситуацию под контролем и отдала соответствующие инструкции персоналу третьего этажа. Им надлежало следить за номером и докладывать немедленно, если кто-нибудь будет входить или выходить. Ни одному человеку не позволено голодать в парижском отеле «Ритц» и – что еще хуже – спать на одних и тех же простынях две ночи подряд!

Свернувшись калачиком под легким одеялом, которое служило ей сейчас единственной защитой от жестокости внешнего мира, Билли безуспешно пыталась снова заснуть. Вернувшись из мастерской Сэма, она приняла лошадиную дозу транквилизаторов и снотворного, чтобы заглушить душевную боль. В мастерской она привела все доводы, какие способна была найти, в попытке объясниться с Сэмом, но с тем же успехом она могла бы обращаться к стенам. Все получилось так нелепо, так несправедливо! Она чувствовала себя внезапно покинутой, как если бы Сэм вдруг взял и умер у нее на руках. В отеле Билли сначала мерила шагами свои апартаменты, взывая опять к одним безмолвным стенам, как будто эта другая комната могла облегчить ее безнадежное отчаяние, дать ей утешение, подать хоть какой-то знак, что не все еще потеряно. Глаза ее были сухими. Наконец начали действовать таблетки, и она рухнула на кровать, провалившись в бесконечную ночь ужасного, обрывочного сна, а перед глазами у нее продолжало стоять лицо Сэма, когда он сказал ей, что она ему отвратительна.

Теперь, когда сон окончательно покинул ее, Билли чувствовала внутри ужасающую пустоту. Она ощущала свой мозг как голую равнину, опустошенную ветром, дождем и палящим солнцем, под лучами которого не могло бы выжить ни одно растение. Билли сейчас казалась себе такой вот раковиной, и ей было ясно только одно: в вопросах, связанных с мужчинами и деньгами, на ней лежит проклятие.

Ее горе не было просто всплеском эмоций. Она бы с радостью проплакала долгие часы напролет, если бы знала, что это принесет ей облегчение, но слез у нее не было. Вновь и вновь она вспоминала о тех обстоятельствах, которые привели к нынешнему ее плачевному положению. Билли навязчиво, не упуская ни одной детали, перебирала в памяти – и как будто проживала заново – те девять месяцев, что прожила с Сэмом, и год с Вито, пытаясь проанализировать каждую подробность своих взаимоотношений с ними. Когда ей удалось абстрагироваться от их столь различных характеров и сосредоточиться лишь на фактах, ей стала ясна фатальная истина: она – богатая женщина, а любить богатую женщину не под силу ни одному мужчине.

В тот момент, когда Сэм узнал, что она богата, он перестал воспринимать ее просто по-человечески. В ту же секунду он вычеркнул ее из своей жизни – иначе он не мог бы так страшно разозлиться, стать таким бессердечным, отказаться даже выслушать ее. Тот Сэм, которого она знала в минуты неподдельной страсти и любовных утех, никогда бы не сказал, что она ему отвратительна, – если бы в его глазах она не стала другим человеком, моментально изменившимся из-за своего богатства. Он отказался от нее, растоптал все чувства, которые она к нему питала, ибо почувствовал себя оскорбленным, подозреваемым, не внушающим доверия. Его гордость не вынесла этого удара, а для него гордость значила больше любви…

Вито тоже с самого начала возненавидел ее деньги. Он так и не смог поверить, что для нее они – не главное, и продолжал до конца считать их главным врагом, с которым ему не совладать. И что бы она ни делала, он смотрел на нее через призму ее огромных денег. Была ли она для него когда-нибудь просто женщиной, которая его любит? Аура богатства, от которой она попыталась оградить Вито, в конце концов погубила их любовь.

Вито обвинил ее в том, что она эксцентрична. Сэм обвинил ее в том, что она не видит в нем равного. Не будь ее денег, стали бы они так думать о ней?…

Даже если бы она знала ответ, даже если бы она точно знала, какова была бы Билли Айкхорн без всех этих денег, она никогда не сможет действительно быть такой ни для кого, кроме Джессики, Джиджи и Долли. Только женщина может воспринимать ее как подобное себе человеческое существо. И неудивительно – ведь она тоже женщина, и только женщина способна понять, что никакими деньгами не изменить этого основополагающего обстоятельства, этой, такой уязвимой, женской сути. Женщина, имеющая деньги, жаждет любви не меньше любой другой женщины! Почему мужчина не способен это понять?…

Зарывшись в груду смятых подушек, Билли с горечью призналась себе, что для женщины с ее проблемами невозможно найти подходящий выход из положения. Наверное, сто женщин из ста желали бы для себя таких проблем и отдали бы что угодно, лишь бы оказаться на ее месте. У нее было все. Какое право она имела желать еще большего? Ей следовало раз и навсегда отказаться от мучительных и безнадежных поисков, ей следовало отучить себя от мысли о любви. От мужчины нужно ожидать не больше, чем от путешествия в другую страну, – новизна, новая еда, новые пейзажи, новые обычаи, звук другого языка. Тогда она могла бы спокойно возвращаться домой, без ран в сердце, не чувствуя этой боли. Заниженные требования – так, кажется, это называется? Или это просто жизнь?…

За дверью спальни послышались приглушенные голоса. «Наверное, опять мадемуазель Элен, – подумала Билли. – В своем служебном рвении она готова даже дверь с петель снять. К черту их всех! Есть, в конце концов, что-нибудь святое в этом отеле?!»