Стражи замерли, не столько повинуясь ее команде, сколько пытаясь сообразить, как действовать. Тем временем Таша начала медленно — очень медленно — пробиваться к выходу, волоча за собой Мию. Хорошо, что продвижение ей затрудняли кресла и вскочившие с них люди. Эта помеха давала стражам время разрешить тяжелейшую дилемму. «Они на первом месте». На кону стояла жизнь Мии — жизнь мороя. Нужно было не допустить гибели Мии и в то же время не дать вырваться на свободу вооруженному пистолетом воину, тоже морою.

Как выяснилось, Таша была в зале не единственным воином-мороем. Ей, можно сказать, не повезло с заложником; судя по блеску глаз Мии, та не собиралась сдаваться безропотно. Лисса тоже поняла это. С большой степенью вероятности одна из них должна была погибнуть, и Лисса не могла допустить этого. Если бы ей удалось поймать взгляд Таши, она заставила бы ее подчиниться с помощью принуждения.

«Нет, нет, нет!» — мысленно твердила я.

Меньше всего мне хотелось вмешивать во все это еще одного друга.

Мы с Лиссой одновременно заметили, как Мия напряглась, пытаясь вырваться. Лисса поняла, что больше тянуть нельзя. Я ощущала ее мысли, ее решимость, то, как вся она устремилась вперед с целью привлечь внимание Таши. Мне как будто удалось проникнуть не только в ее сознание, но и в тело. Я знала, что Лисса сделает, еще до того, как это произошло.

— Таша, пожалуйста, не…

Лисса метнулась вперед, оборвав свой горестный крик, когда Мия лягнула Ташу и вырвалась, соскользнув на пол. Таша, вынужденная действовать на два фронта, продолжала целиться из пистолета. Как только Мия ускользнула от нее, она два раза лихорадочно выстрелила — но не в подходящих стражей, а в быстро приближающуюся стройную фигуру в белом, которая только что взывала к ней.

Точнее, так оно и могло бы произойти. Как уже было сказано, я точно знала, где Лисса окажется в следующую секунду и что сделает. И в эти считаные мгновения, ненамного опередив ее, я вырвалась из рук удерживающих меня стражей и загородила собой Лиссу. Кто-то бросился следом, но опоздал. Вот тут Таша и выстрелила. Я почувствовала удар, жжение в груди, а потом не было ничего, кроме боли — такой всепоглощающей и сильной, что она была почти за пределами осмысления.

Я почувствовала, что падаю и Лисса подхватывает меня и кричит что-то — обращаясь не то ко мне, не то еще к кому-то. Поднялась ужасная суматоха, и я не заметила, что происходило с Ташей. Остались лишь я и боль, которую сознание пыталось отсечь. Вокруг, казалось, становилось все тише и тише. Лисса сверху вниз смотрела на меня и все кричала что-то, чего я не могла расслышать, — прекрасная, лучезарная, коронованная светом… однако со всех сторон к ней стягивалась тьма. И в этой тьме проступали лица… призраки и духи, всегда преследовавшие меня. Они приближались к ней, кивая, делая знаки…

Пистолет. В меня выстрелили из пистолета. Это было почти смешно. «Они только для вида», — думала я. Всю свою жизнь я осваивала рукопашный бой, училась увертываться от клыков и мощных рук, способных сломать мне шею. Но пистолет? Это так… ну, легко. Может, стоит оскорбиться? Этого я не знала. А какая разница? Этого я тоже не знала. В тот момент я знала лишь, что умираю.

Перед глазами все туманилось, тьма и призраки приближались, и я почти слышала, как Роберт шепчет мне на ухо: «Второй раз мир мертвых не отпустит тебя».

Прямо перед тем, как свет окончательно угас, я увидела рядом с Лиссой лицо Дмитрия. Захотелось улыбнуться. Мелькнула мысль — раз эти двое, кого я люблю больше всех на свете, в безопасности, я могу покинуть этот мир. В конце концов, смерть получит меня. И я выполнила свое предназначение. Защищать? Это я и сделала. Спасла Лиссу, как клялась делать всегда. Умерла в сражении. Никакой бумажной работы.

Лицо Лиссы блестело от слез. Я надеялась, что по моему лицу видно, как сильно я люблю ее. С последней искрой оставшейся во мне жизни я попыталась сказать Дмитрию, что люблю его тоже и что теперь он должен защищать Лиссу. Не думаю, что он понял, однако мантра стражей стала моей последней сознательной мыслью.

«Они на первом месте».

Очнулась я не в мире мертвых.

И даже не в больнице и не в каком-нибудь другом медицинском учреждении — что, поверьте, происходило не раз. Нет, я пришла в себя в огромной, роскошной спальне с золоченой мебелью. На небесах? Вряд ли — с моим-то поведением. На постели с балдахином лежало золотисто-красное стеганое бархатное одеяло, настолько толстое, что могло послужить матрацем. На маленьком столике у дальней стены мерцали свечи, наполняя комнату ароматом жасмина. Я понятия не имела, где я и как оказалась здесь. Прокручивая в голове последние воспоминания о боли и тьме, я решила — хорошо уже, что вообще дышу.

— Спящая красавица проснулась.

Этот голос… этот удивительный голос, сладкий как мед, с мягким акцентом. Он обволакивал меня, и с ним пришло понимание невероятного: я жива. Я жива. И Дмитрий здесь.

Видеть его я не могла, но почувствовала на своих губах улыбку.

— Ты моя сиделка?

Судя по звукам, он встал с кресла и подошел. Господи, до чего же высокий! Он сверху вниз смотрел на меня, широко улыбаясь — большая редкость для него. С нашей последней встречи он привел себя в порядок, аккуратно завязал сзади каштановые волосы, хотя явно дня два не брился. Я попыталась сесть, но он остановил меня.

— Нет-нет, ты должна лежать.

Боль в груди подтверждала, что он прав. Сознание прояснилось, однако силы ко мне еще не вернулись. Я не знала, сколько времени прошло, но что-то подсказывало — тело выдержало нелегкую борьбу, не со стригоями, конечно, но с самим собой. Борьбу за мое выживание.

— Тогда подойди ближе, — попросила я. — Хочу видеть тебя.

Он задумался на мгновение и скинул туфли. Повернувшись на бок — что заставило меня поморщиться от боли — и слегка поерзав, я освободила место на краю постели. Он лег рядом, положив голову на мою подушку. Наши лица разделяло всего несколько дюймов.

— Так лучше? — спросил он.

— Гораздо.

Своими изящными длинными пальцами он отвел от моего лица волосы и погладил меня по щеке.

— Как ты?

— Есть хочу.

Он негромко рассмеялся и осторожно скользнул рукой по моему телу, остановившись на бедре; вроде как обнял меня.

— Естественно. Пока им удавалось вливать в тебя только бульон. Ну и всякое внутривенное питание. Думаю, ты подсела на сахар.

Я сморщилась. Терпеть не могу всякие иглы и трубки; хорошо, что, очнувшись, я ничего такого не увидела. (Иглы для татуировки — совсем другое дело.)

— Сколько я была без сознания?

— Несколько дней.

— Несколько дней… — Я вздрогнула и подтянула одеяло — мне вдруг стало холодно. — Я не должна была выжить.

Эти выстрелы… слишком сильные… слишком близко к сердцу. Или прямо в сердце? Я приложила руку к груди, не имея представления, куда именно попали пули. Болело все.

— О господи! Лисса исцелила меня.

Для этого она наверняка привлекла слишком много энергии духа! Не нужно было… она не могла позволить себе этого. Вот только… почему я все еще чувствую боль? Если бы Лисса исцелила меня, этого не было бы.

— Нет, она не исцеляла тебя.

— Нет? — До меня не доходило. Как еще я могла выжить? На ум пришел удивительный ответ. — Тогда… Адриан? Он не стал бы… после того, как я с ним обошлась… нет. Он не мог…

— Думаешь, он позволил бы тебе умереть?

Я не знала ответа. Пули наверняка давно удалили, но при мысли об Адриане сердце — выражаясь фигурально — заболело.

— Какие бы чувства он к тебе ни испытывал… — Дмитрий помолчал; в конце концов, это была деликатная тема. — В общем, он не дал бы тебе умереть. Он хотел исцелить тебя, но тоже этого не делал.

Как скверно, что я так плохо думала об Адриане! Дмитрий прав. Адриан никогда не покинул бы меня, руководствуясь чувством обиды.

— Тогда кто? Соня?

— Никто. Ты сама, надо полагать.