Я вступила в схватку как раз в тот момент, когда он заколол второго сподвижника Донована. Прижал его к кирпичной стене и пронзил сердце явно с избыточной силой. Я явственно представила, как кол прошел сквозь сердце и вонзился в кирпичную стену, хотя вряд ли такое возможно. Он всецело сосредоточился на этом убийстве и не заметил, как Донован воспользовался мгновенным преимуществом. Дмитрию повезло, что я уже была свободна и прикрывала ему спину.

Я со всего маху врезалась в Донована, оттолкнув его от Дмитрия. Краем глаза я заметила, как Дмитрий выдернул кол и снова оттолкнул тело к стене. Тем временем мне удалось отвлечь внимание Донована. Сейчас передо мной стояла трудная задача — увертываться от него, но не убивать.

— Дмитрий! — закричала я. — Помоги мне!

Не знаю, что он там делал, но спустя несколько мгновений он возник рядом со мной, вскинул кол, с ревом прыгнул на Донована и свалил его на землю. Я вздохнула с облегчением, но вдруг заметила, что кол Дмитрия нацелен прямо в сердце Донована.

— Нет! — Я рухнула на землю, стараясь одновременно удержать Донована и оттолкнуть руку Дмитрия. — Он нам нужен! Не убивай его!

Судя по выражению лица Дмитрия, я даже не была уверена, слышал ли он меня. Его глазами смотрела сама смерть. Он жаждал убить Донована, и внезапно это желание стало для него важнее всего.

По-прежнему прижимая Донована к земле одной рукой, другой я дала Дмитрию пощечину, не по той стороне лица, куда врезала ему раньше. Не думаю, что в своей адреналиновой ярости он ощутил боль, но удар все же заметил.

— Не убивай его! — повторила я.

На этот раз мой призыв дошел до него. К сожалению, наши разборки дали Доновану пространство для маневра. Он начал вырываться и почти преуспел в этом, но потом мы с Дмитрием вместе прижали его к земле. Невольно вспомнились те моменты, когда я допрашивала стригоев в России. Тогда требовалась целая группа дампиров, чтобы удержать одного стригоя, но Дмитрий, казалось, обладал сверхъестественной мощью.

— Сначала надо его допросить…

Я оборвала себя, увидев, что делает Дмитрий. Схватив Донована за плечи, он встряхнул его с такой силой, что тот ударился головой о бетон.

— Где Соня Карп? — взревел Дмитрий.

— Не… — начал Донован, но своим увиливанием почти исчерпал терпение Дмитрия.

— Где она? Я знаю — тебе это известно!

— Я…

— Где она?

На лице Донована возникло выражение, которого я никогда не видела ни у одного стригоя: это был страх. Прежде я считала, что эта эмоция им просто недоступна; или если доступна, то возникала лишь в сражениях друг с другом. Какой может быть страх, если имеешь дело с жалкими дампирами?

Но, ох, Донован боялся Дмитрия! И я тоже, честно говоря.

Глаза с красными ободками были широко распахнуты и полны отчаяния и ужаса. Донован выпалил несколько слов, и почему-то я не сомневалась, что он не врет, — слишком велик был его страх. И конечно, было ясно, что ничего подобного он не ожидал.

— Париж! Она в Париже!

— Господи! — воскликнула я. — До Парижа нам не доехать!

Донован покачал головой — насколько это было возможно, учитывая, что Дмитрий продолжал его трясти.

— Это маленький городок… в часе езды отсюда. Крошечное озеро. Рядом с ним голубой дом.

Расплывчатые указания.

— Тебе известен адрес…

Дмитрий, по-видимому, посчитал, что выданной информации нам хватит. Не успела я договорить, как он загнал кол в сердце Донована. Стригои издал ужасный, душераздирающий вопль — и умер. Я вздрогнула. Сколько времени пройдет, прежде чем кто-то, слышавший все это, вызовет полицию?

Дмитрий выдернул кол и снова вонзил его в Донована. И еще раз. Несколько мгновений я просто в ужасе смотрела на него, потом схватила за руку и принялась трясти, хотя, по-моему, с тем же успехом могла трясти стоящее рядом кирпичное здание.

— Он мертв, Дмитрий! Он мертв! Прекрати! Пожалуйста.

На лице Дмитрия все еще сохранялось это ужасающее выражение — ярость, приправленная отчаянием. Именно отчаяние подсказывало ему, что если он уничтожит Донована, то, может быть, уничтожит все плохое в своей жизни.

— Он мертв! Прекрати, пожалуйста! Он мертв!

В конце концов каким-то чудом мне удалось докричаться до Дмитрия. Его движения замедлились, а потом он и вовсе замер. Сжимающая кол рука упала вдоль тела, взгляд был устремлен на то, что осталось от Донована… Зрелище было не из приятных. Ярость на лице Дмитрия полностью уступила место отчаянию и безнадежности.

Я мягко потянула его за руку.

— Все кончено. Достаточно.

— Нет, недостаточно, Роза, — прошептал он; печаль в его голосе убивала меня. — Никогда не будет достаточно.

— Сейчас достаточно.

Я притянула его к себе. Не сопротивляясь, он выронил кол и уткнулся лицом мне в плечо. Я тоже бросила кол, обняла Дмитрия, притянула ближе к себе. Он крепко обхватил меня руками. Ему так нужен был контакт с живым существом! Он об этом не догадывался, но я-то понимала.

— Ты единственная… — Он прижался ко мне. — Единственная, кто понимает. Я не могу объяснить никому… только тебе. Только тебе я могу рассказать, что чувствую…

На мгновение я закрыла глаза, потрясенная его словами. Может, он и поклялся в верности Лиссе, но это не означало, что он полностью открыл ей свое сердце. С давних пор мы всегда действовали согласованно, всегда понимали друг друга. И все это никуда не делось; неважно, были мы вместе или нет; неважно, встречалась ли я с Адрианом. До встречи со мной Дмитрий всегда глубоко запрятывал свои чувства. Я думала, теперь он снова замкнулся, но, по-видимому, он все еще доверял мне, чтобы открыть то, что разъедало его изнутри.

Я открыла глаза и встретилась с его мрачным взглядом.

— Все в порядке, — сказала я. — Я здесь. И всегда буду с тобой.

— Знаешь, они мне снятся. Все невинные люди, которых я убил. — Его взгляд переместился к телу Донована. — Мне кажется… Может, если я уничтожу очень много стригоев, ночные кошмары прекратятся. И я наконец поверю, что мне среди них не место.

Я взяла Дмитрия за подбородок и повернула лицом к себе, в сторону от Донована.

— Нет. Ты должен уничтожать стригоев, потому что они зло. Потому что это наше дело. А если хочешь, чтобы ночные кошмары прекратились, ты должен жить. Это единственный способ. Сегодня мы могли умереть, но уцелели. Может, умрем завтра, не знаю. Имеет значение одно: сейчас мы живы.

Я говорила бессвязно и сама это понимала, но со времени его возвращения мне никогда не приходилось видеть, чтобы Дмитрий так сильно пал духом. Он признавался, что пребывание в состоянии стригоя убило почти все его эмоции. Это было не так, осознала я. Все, что составляло его внутреннюю суть, никуда не делось, просто выходило наружу взрывами — в моменты гнева и отчаяния, вот как недавно. Или когда он защищал меня от стражей. Прежний Дмитрий был жив, просто оказался заперт внутри, и я не знала, как помочь ему выйти наружу. Это как бы… ну, не соответствовало моей природе. Из нас двоих слова мудрости и понимания всегда находил Дмитрий, не я. Тем не менее сейчас он меня слышал. Мне удалось завладеть его вниманием. Что я должна сказать? Как донести до него свои мысли?

— Помнишь, что ты говорил раньше, в Рубисвилле? — спросила я. — Жизнь складывается из мелочей. Нужно научиться ценить все эти мелочи. Вот единственный способ исправить то, что стригои сделали с тобой. Единственный способ вернуться к настоящему себе. Ты сам сказал, что сбежал со мной потому, что хотел снова ощутить мир. Его красоту.

Дмитрий снова дернулся в сторону Донована, и снова я помешала ему.

— В этом нет никакой красоты. Только смерть, — сказал он.

— Это справедливо только в том случае, если ты позволишь этому взять над собой верх, — сказала я в отчаянии, остро чувствуя, что наше время истекает. — Найди что-нибудь одно. Что-нибудь прекрасное. Что угодно. Что-нибудь такое, что даст тебе почувствовать — ты больше не один из них.

Теперь он пристально всматривался в мое лицо. Меня охватила паника. Я ничего не добилась. А между тем нужно было убираться отсюда, независимо от того, в каком он состоянии. Он пойдет со мной, без сомнения. Это я уже усвоила — что боевые инстинкты Дмитрия продолжают действовать. Если я скажу, что надвигается опасность, он мгновенно среагирует, насколько бы ни погрузился в самобичевание. Но мне не хотелось этого делать. Не хотелось, чтобы он уходил отсюда в таком отчаянии. Будет лучше, если он покинет это место, на один шаг приблизившись к тому человеку, которым может быть. И еще мне очень хотелось избавить его от ночных кошмаров.