— Ну, ты оптимист, я буду тебя сегодня задерживать, на днях обвинение предъявлю, тебе лет пять реального срока корячиться, а ты на совместную работу настроен. Коллегам расскажу, посмеемся.

— Я верю в высокий профессионализм и объективность работников советской прокуратуры, и я знаю, что вы больше не будете пытаться вести следствие незаконными методами.

— Ну-ну.

— Разрешите вопрос, гражданин следователь?

— Задавайте.

— А что у вас дела не сейфе хранятся, не положено же так.

— А! Это старые дела, довоенные и послевоенные еще. Их на сдачу в архив подготовили, а я попросил пока оставить, люблю старые документы почитать. А что, вы тоже интересуетесь?

— Ну конечно, это же очень интересно.

— Ну вот, если быстренько расскажите, как Сапожникова пытали — дам почитать.

— Нет, уж, спасибо, цена дороговата.

Потом в кабинет был призван несчастный Николай Сапожников. Почему несчастный? Потому, чувствую я, что счастья у Николая в дальнейшей жизни не будет. Я так прямо и сказал это, вслух. А когда следователь возмутился, пообещав подать, рапорт прокурору, что я запугиваю свидетеля, пришлось мне опять объяснять, что человек, давший явку с повинной, а потом от нее отказавшийся, теряет те поблажки, которые гарантирует закон при постановке приговора, в том числе и минимальный размер наказания. Человека, который так безответственно играет с законом, хорошо закончить свою жизнь не может. Что я неправильно сказал, товарищ следователь? Скажите Николаю. Пришлось Евгению Викторовичу подтверждать Николаю, что заявив о принуждении к подаче явки с повинной, льготы на минимальный срок он теряет.

— Но вы же обещали, Евгений Викторович!

— А что вы обещали, товарищ следователь?

— Так, все замолчали, тут вопросы задаю я. Сапожников, идите, ждите в коридоре. А с вами, Громов, приступаем к допросу. Где и при каких обстоятельствах вы познакомились Николаем Сапожникова?

— Товарищ следователь, можно я на крыльце покурю?

— Идите, Сапожников, курите, главное, далеко не уходите.

— С Николаем Сапожниковым я знакомились в процессе моей служебной деятельности. Николай неоднократно и незаконно, в ночное время, проникал через окно в жилые комнаты учащихся кооперативного техникума, совершал там мелкие кражи и другие противоправные деяния. В ночь со вторника на среду, около двадцати трех часов, Николай был задержан мною, при новой попытки проникновения. В процессе профилактической беседы между мной и правонарушителем, Николай заявил, что он желает сообщить о своей противоправной деятельности, в который он раскаивается и желает начать новую жизнь. В соответствии с уголовно-процессуальным кодексом, я как дознаватель получивший сообщение о преступлении, принял и оформил восемь протоколов явок с повинной о совершении Николаем и его знакомыми грабежей в нашем районе. Для ускорения процесса, оформление явок с повинной происходило в комнате сторожа автошколы ДОСААФ на улице Диктатуры. После оформления явок с повинной, я доставил Николая в Дорожный отдел милиции и передал его дежурному по отделу. Больше я Николай не видел.

— Хорошо — следователь старательно записывал мои слова: — А вот к нам в прокуратуру Дорожного района поступило заявление от гражданина Сапожникова, что явки с повинной были получены вами с нарушением закона. В частности, что вы незаконно задержали заявители и удерживали его в металлическом гараже, где пытали и избивали его, применяя физическое и моральное насилие. Явки с повинной он написал под вашу диктовку. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Ничего.

— Поясните.

— Поясняю. О том, что вам написал Николай, мне ничего не известно, ничего, из того, в чем он меня обвиняет, я не делал.

— Так и запишем. Скажите, Павел, а сколько времени вы оформляли явки с повинной?

— Не знаю, я очень быстро пишу.

— Понятно. Второй вопрос: Николая вы задержали после двадцати трех часов, после этого в час ночи, вы появились в отделе милиции, снялись со смены, а в пять утра были зарегистрированы явки с повинной в книге учета преступлений. Где всё это время находился Николай?

— Где находился Николай? В одиннадцать вечера я его действительно задержал. После этого мы разговаривали во дворе дома рядом с общежитием, примерно додвенадцати часов двадцати минут ночи. Я пошел в Дорожный отдел, мы договорились, что после часа я приду. Мы продолжим разговор, разговаривали во дворе еще около двух часов, потом он рассказал мне о совершенных грабежах. Какие у вас ещё вопросы, товарищ следователь?

— Скажите, Павел, а какой смысл Николаю признаваться в грабежах, чтобы потом отказаться?

— Не знаю, зачем он совершает такую глупость. Возможно, кто-то из его друзей, с антисоциальным поведением, дает ему неправильные советы. У меня нет никаких мыслей на этот счёт.

— Понятно. Распишитесь и ждите в коридоре.

Через пару часов, в коридор, где по-прежнему компанию мне составлял конвоир — сопровождающий, вышел следователь, одетый в лёгкую курточку и с папкой подмышкой:

— Ну что Громов поедем, будем делать проводку, искать место, где ты над парнем издевался.

— Я с вами поеду только после того, как вы сообщите моему руководству, что я нахожусь у вас, а то меня за прогул уволят, у нас, в милиции, с этим очень строго.

— Я, Громов, когда вас задержу по сто двадцать второй статье процессуального кодекса на трое суток, тогда и уведомляю ваше руководство, что бы оно характеристику на вас в дело готовило.

— Нет, товарищ следователь, так дело не пойдёт. Проверка показаний на месте процедура добровольная, либо вы уведомляете мое руководство, что я у вас, либо я не даю согласие на участие в проводке.

— Какой ты душный, Громов, как с тобой бабы живут.

— Ага, а вы, гражданин следователь, такая лапочка. Тут какой-то фуфлыжник, который всемером, с такими же, как он, гражданам, каждый вечер, по голове стучали, решил всех обмануть, а вы тут как тут, хотите честного мента на пять лет в «красную» зону отправить. А хотите услышать, как я про их грабежи узнал? Они меня в десять вечера, недалеко отсюда, тоже пытались лишить наличности, только я от них ушел. Так с чего мне вам хоть в чем-то навстречу идти? Я чувствую, что в этом здании у меня друзей нет. Короче, либо звоните моим начальникам, либо задерживайте меня, либо я пошёл на работу.

— Слушай, вот ты что, дурак? Ты что нарываешься? Хочешь, чтобы я тебя задержал — задержу прямо сейчас, а показания на месте можно и без тебя провести.

Я, устав перепираться, пожал плечам и отвернулся. Но следователю было необходимо, чтобы я поехал с ним в гаражный кооператив. Наверное, он думал, что я, чем ни будь, выдам безликий гараж, в котором вся стена залита брызгами крови Сапога, а под потолком до сих пор светит фонарик, с моими отпечатками пальцев.

Устав буравить меня взглядом, Евгений Викторович, ругаясь под нос, прошел в кабинет и, демонстративно оставив дверь открытой, продиктовал по телефону дежурному по РОВД телефонограмму, для моих командиров, что Громов участвует в следственных действиях и на службе сегодня не появиться. Надеюсь, что сотрудник прокуратуры не ломал комедию, разговариваю в гудящею телефонную трубку. Мы поехали на двух машинах, в первой я, следователь, мой конвоир. Во вторую села честная компания из Сапожникова, эксперта-криминалиста из нашего Дорожного отдела, двое понятых, и оператор с камерой. Высадившись из машин среди рядов, тянущихся на сотни метров металлических гаражей, все в ожидании уставились на Сапожникова, а он как-то стух, покраснел и заскучал.

— Ну, Сапожников, давайте показывайте, где всё происходило?

— Я не знаю, тут должен быть гараж, открытый.

— Ну, пойдите, посмотрите, может быть, что-то вспомните.

Побегав минут десять мимо одинаковых железных ворот, Сапожников вдруг радостно закричал:

— Ура, ура, нашёл!

У меня, в тревожном предчувствии екнуло сердце. Не должен был этот гад ничего найти. Но с другой стороны, ночь, темнота, стресс. Теоретически, мог я что-то пропустить. Ну и ладно, будем посмотреть, а потом отбиваться. Все с любопытством двинулись к парню, который радостно стоял над каким-то темным предметом и возбужденно махал руками.