— Да, участковый уполномоченный лейтенант….

— Анзор, привет, а подскажи мне — в трубке загремел голос начальника участковых майора Соломина: — куда ты дел трех человек, которых на комиссию должен был доставить.

— Как куда… — мысли зайчиком заметались в голове, в поисках верного ответа. Аслямов, пользуясь определенным бардаком в учетах и делопроизводстве МВД, уже не раз отпускал своих друзей, и друзей друзей, ведь двадцать пять рублей — это не деньги, это дружба.

— Ты их документы прямо секретарю, комиссии отдал?

— Конечно, как всегда. А что случилось?

— Да, тут главарь ППСников, при начальнике отдела, мне сказал, что ты людей за деньги отпускаешь. Мы конечно с ним часто ругаемся, но что-то его занесло. Ты вот что… ты сейчас зайди в комиссию, и мне принеси заверенную копию постановления о наложении штрафов, сейчас я тебе их фамилии зачитаю…. Но Анзор, если ты меня подставил опять, то не только мне подполковника задержат. У тебя же строгий выговор уже есть? Ну, ты понял. Давай, жду через три часа, на вечернем совещании у начальника мне эта выписка нужна.

Трубка, брошенная на телефон, на рычаг не попала, и монотонно испускала тревожные короткие гудки. Невысокий полноватый мужчина метался по помещению, собирая вещи и деньги. Даже за торт из кондитерского цеха отеля «SIBIR» секретарь административной комиссии не поставит печать на поддельную выписку, а значит, надо было решать вопрос кардинально.

Больше в Дорожном отделе лейтенант Аслямов не появился. Сначала земляки приносили больничные листы, выписанные на его имя, затем МВД Азербайджанской ССР истребовала его дело в связи с назначением на вышестоящую должность. А затем транспортную колонну роты специальной милиции, под командой старшего лейтенанта Аслямова, накрыли пакетом «Градов» батарея армянской милиции в районе Степанакерта.

Торговцы фруктами, безуспешно поискав свою «крышу», стали платить дворникам, посчитав, что это будет дешевле. Дворники аккуратно передавали часть денег рыжей почтальонше, пока осенью она не отказалась забирать деньги, сославшись на то, что я ушел с этой территории. Дворники пожали плечами, и стали забирать все деньги себе.

Глава двадцать пятая. День и ночь грохочет порт.

— Поганая какая-то столовка

— И не говори брат, но выбора то совсем нет — я запахнулся в мокрую плащ-палатку, но, не по сентябрьски ледяной дождь, казалось, выстудил меня насквозь.

— Ну да, попадалово — негромко перебрасываясь отрывистыми фразами, мы шли с напарником мимо замерших в ночном оцепенение многочисленных

домишек старой постройки, прилепившихся еще со времени основания города к территории речного порта. По велению судьбы и многомудрого начальства, сегодня нас выставили на улицу Заводскую, что уже больше века, под разными названиями, отделяла чопорный центр города от шумного, воняющего нефтью и сырой деловой древесиной, Речного порта. Что мы тут делали и кого пугали своим жалким мокрым видом, мы так и не поняли. Когда мы добрались до участка поста, многочисленные сотрудники местных предприятий уже покинули этот промышленный район. Жильцы нескольких жилых домов, разбросанных на этой промплощадке, в этот вечер предпочли сидеть дома, слушая из-за плотно закрытых рам завывание ветра, дующего с реки.

— Что, с Ленкой не помирился? — спросил я напарника, когда мы заскочили обсушиться в помещение единственного здесь гастронома.

— Нет, не звонит, не пишет.

— И в чем дело?

— Замуж хочет.

— За кого?

Димин взгляд подсказал мне единственно-правильный ответ.

— А ты что?

— Слушай, мне двадцать пять лет. Зарплата нищенская, образования нет, живу с мамой, балбес балбесом. Какой из меня муж?

— Просто встречаться она не согласна?

— Нет, говорит, что это потеря времени. Или-или. А у тебя с твоей как?

— Дим, с какой моей?

— Ну эта, Настя.

— Брат, я Настю приютил, потому что ее из общежития выгнали, а домой ехать она не хотела, по личным причинам. Она у меня жила, пока ремонт был в общаге. Неделю назад съехала. Все, отношений больше нет. Мы с ней друзья. Если ей будет нужна помощь, я ей не откажу. Если она мне будет полезна, возможно, она мне поможет. Мы нормально расстались, но расстались. Так что моя квартира пуста и холодна.

— Ладно, пошли, а то вон, местные алкаши при нас стесняются «бормотуху» взять.

К одиннадцати часам мы в конец продрогли, окоченели и проголодались, и я поставил вопрос ребром. Абориген Центра, Дима, пару минут поморщив лоб, сказал, что единственное место, где в это время можно пожрать, но именно пожрать, является рабочая столовая Речного порта. Огромный полутемный зал был стыл и мрачен. Я поковырялся в склизких, как сопли, макаронах, и политом жиром или другим каким-то маргарином, шницелем, колющем язык крупной сухарной панировкой, выпив еле теплый чай, мы вышли из столовой, в еще более мрачном настроении, чем были до этого. Как прожить оставшиеся полтора часа, было совершенно непонятно.

— Дима, если мы пойдем к отделу медленно-медленно, гусиным шагом, мы как раз к часу ночи придем на базу.

— Предлагаешь выдвигаться прямо сейчас?

— Дима, если мы не будем двигаться поступательно и постоянно, я застыну, как статуй, и тебе придется меня волочь на себе.

— Ладно, пойдем.

Подгоняемые порывами ветра от реки, мы шли мимо в сторону остановки электрички «Река- Центральная», мы шли мимо мрачных зданий старых особняков, со зловещими темными окнами многочисленных контор, единственным освещением которых были тусклые лампочки датчиков сигнализации. Неожиданно тишину этого спящего, замкнутого в себе мирка, разрезал горький всхлип. Плакал, определенно, человек. Плакал очень горько и беспомощно. Мы замерли на месте, пытаясь определить направление, откуда шёл звук.

— Вроде там — еле слышно шепнул мне Дима и махнул рукой. Когда мы настороженно вошли во двор купеческого особняка «Запсибречфлотснабсбыт», перед глазами открылась следующая картина: на высоком крыльце конторы, сваренном из чёрных металлических прутьев, стояли, прижавшись друг другу и прикрывшись большими кожаными портфелями, две молодые женщины в демисезонных пальто. В двух метрах от крыльца, глядя голодными глазами на повизгивающих от страха баб, сидел большой, почти черный, кобель немецкой овчарки.

— И что у вас тут происходит- громко гаркнул Дима, так неожиданно и резко, что все присутствующие вздрогнули. Женщины на крыльце, а это оказались две невысокие девушки, на вид лет двадцати пяти, что-то пытались объяснить, показывай руками на собаку. Но толи от холода, то ли от истерики, понятных пояснений мы не услышали.

— Что вы говорите нам ничего не понятно — я попытался подойти к крыльцу, игнорируя собаку, но только отчаянный прыжок назад позволил мне увернуться от щелчка клыков черного монстра. Девушки завизжали, а Дима, воскликнув «Да я тебя сейчас», оттер меня плечом, одновременно доставая пистолет из кобуры и обходя собаку сбоку, чтобы крыльцо не оказалось на линии огня.

— Дима, Дима, подожди не бери грех на душу. Хорошая собачка, хорошая — Я бездумно перекрыл Диме линию стрельбы, в два шага обогнув его вновь и, протянул открытые ладони в сторону пса, делая умильное лицо.

Собака, очевидно, знала, что такое огнестрельное оружие, она пятилась к крыльцу, скаля зубы и яростно вздымая мощный загривок.

— Дима, пистолет убери, пожалуйста, хорошая собачка, хорошая — вторая атака пса была мгновенной, на пределе своих сил, я успел согнуться в безумную букву «зю», и всего на пару сантиметров, мой пах разминулся с пастью зверя, ошибка грозила мне стойкой сексуальной дисфункцией.

— Ну что справился — ехидненько спросил Дима: — может быть, позволишь мне?

— Дай мне пару минут, потом я отойду.

Я судорожно думал, какую вещь в моём обмундирование жалко меньше всего. В голову ничего не приходило.

— Дима, помоги мне — я ухватил напарника за плечо, спрятался за него и стал конфузливо стягивать с себя сапог.