Ее сознание было похоже на пассажира, несущегося вперед в поезде, каковым стало ее тело. И в тот самый момент, когда она находилась на грани такого оргазма, который был способен утолить любые ее желания как женщины, он спросил ее о чем-то столь незначительном, что она в ответ смогла только всхлипнуть:

— Да. Да. Да.

А потом это всхлипывание переросло в крик удовлетворения и восторга.

— Да, — тихо сказала она. — Да, любимый. Все что угодно. Конечно, я вспомню. Что мне надо вспомнить?

— Твои показания, — сказал он.

— Ах, это, — сказала она. — Конечно. Что ты хочешь, чтобы я вспомнила?

— То, о чем ты дала показания, — сказал он. Он снова положил руку ей на шею. И ей захотелось, чтобы он руку никогда не убирал.

— Конечно. Но я их не помню. Я не помню ничего из того, что делалось на фирме, любимый. Я не помню. Когда я читаю показания, которые я дала, мне кажется, что все это говорил кто-то незнакомый. Я даже не помню, как я давала показания. Я не помню ничего из того, что происходило больше четырех недель тому назад.

— А что случилось четыре недели тому назад?

— Положи руку туда, где она только что была. О’кей. Вот так. Туда, где она только что была. Люди на меня смотрели. И задавали мне какие-то вопросы — странные вопросы про сделки с зерном. А я не понимала, о чем они толкуют. Они сказали мне, что я работала в компании, занимающейся торговлей зерном. Они очень рассердились. Я не знаю, почему они рассердились. Они спросили меня, кто меня подкупил. А я никогда не стала бы лгать за деньги. Я — не такая.

— Ты и в самом деле не солгала, — сказал мужчина с темными глазами, знавшими ее.

— Конечно же, нет, любимый! Я никогда не лгу.

— Этого я и боялся. Прощай.

— Постой! Куда ты? Разденься опять. Вернись ко мне. Постой! Постой!

Глэдис бросилась вслед за ним к двери.

— Я солгу! Если ты хочешь, чтобы я солгала, я солгу. Я выучу наизусть все, что там написано. Я все запомню. Я скажу все это слово в слово. Только не бросай меня. Ты не можешь просто так взять и бросить меня.

— Извини. У меня дела.

— Когда я еще найду кого-нибудь вроде тебя?

— Только не в этом столетии, — ответил Римо. На этот раз он не стал рассказывать о своей неудаче по телефону. Он настаивал на личной встрече со Смитом.

— В этом нет необходимости, Римо. Я знаю, что это не ваша вина. Для проверки одно из наших федеральных агентств, страшно встревоженное всем происходящим, обследовало двух свидетелей на детекторе лжи. Они тоже утверждали, что забыли собственные показания. И в обоих случаях детектор лжи показал, что они говорят правду. Они не лгут. Они и в самом деле забыли свои собственные показания.

— Великолепно, — сказал Римо.

— Великолепно? Это катастрофа. — Кто-то знает, как развалить всю нашу систему правосудия. А вместе с ней очень скоро развалится и вся страна.

— Очень скоро? Когда в последний раз вы звонили по телефону, Смитти? Если вы хотите увидеть развал в действии, вызовите монтера.

— Я хочу сказать, что у нас не останется никаких возможностей поддерживать законность и порядок, если кто-то будет заставлять свидетелей забывать их показания. Мы останемся без закона. Подумайте об этом. Если кто-то может стереть память свидетелей, то скоро в стране не останется ни одного свидетеля. Ни одного!

Римо подумал об этом. Он подумал о том, как бы кое-что забыть. Ему хотелось забыть свое детство в сиротском приюте. Ах, если бы только он мог забывать избирательно, подумал он, это было бы самое прекрасное из всего, что только может быть.

— Римо, вы слушаете?

— Я думаю, — ответил Римо.

Беатрис Пимзер Доломо была счастлива. Рубин Доломо, гений-руководитель “Братства Сильных”, духовная сила его, чувствовал себя почти достаточно хорошо для того, чтобы встать с постели. Уменьшение ежедневной нормы валиума до одной-единственной тройной дозы помогло, но вылезать из постели всегда бывало легче, когда Беатрис была счастлива. Все было легче, когда Беатрис была счастлива.

Но адвокат четы Доломо не был счастлив.

— Не знаю, с чего это вы хихикаете, но федералы нас загнали в угол.

— Если только вам удастся избавиться от своих внутренних оков, вечно ведущих вас к поражению, вы будете просто излучать удачу и силу. Единственное, что стоит между вами и вашей новой динамичной жизнью, — это вы сами, — наставительно изрек Рубин.

— Вы хотите заполучить нового члена в свое Братство или вы хотите сами не попасть в тюрьму? — спросил Барри Глидден, один из ведущих специалистов по уголовным делам в Калифорнии.

Доломо наняли его, потому что он был известен как человек, не тратящий слов даром и ни перед чем не останавливающийся для того, чтобы защитить своих клиентов, разумеется, если клиенты ни перед чем не останавливались в том, что касалось оплаты.

Барри оперся руками о столик в прекрасно освещенной зале, окна которой выходили на великолепную усадьбу Доломо. Он уже вынашивал планы купить у них эту усадьбу, когда они окажутся за решеткой, и превратить ее в новый жилой комплекс. Здесь достаточно места даже для того, чтобы построить аэропорт, если понадобится.

— Дайте-ка я сообщу вам, двоим счастливчикам, что они собрали на вас. Просто так, на случай, если вы думаете, что ваши фокусы-покусы, приносящие столько денег, могут творить чудеса. Во-первых, у них есть аллигатор в бассейне того журналиста. Это — вещественное доказательство А. У них есть великолепная свидетельница, одна из ваших бывших Сестричек, которая утверждает, что вещественное доказательство А — это та самая штука, которую вы, Беатрис, велели ей сунуть в бассейн. Поскольку вам не удастся представить это как заботу о сохранении дикой природы и поскольку никто и никогда не поверит, что аллигатор перебрался из своего дома во Флориде в бассейн журналиста, привлеченный его отрицательной энергией, то у любого здравомыслящего жюри останется единственный вариант вердикта: покушение на убийство.

— Это была идея Рубина, — заявила Беатрис, представив все свое очарование, упакованное в открытую майку и слаксы.

Она знала, что Глидден точит зубы на ее недвижимость. Одна из последовательниц Рубина, кинозвезда, недавно уже получила предложение стать инвестором будущего жилищного комплекса. Глидден уже конкретно планировал совершить эту сделку. Но Беатрис не сообщила ему, что знает.

Она просто сказала, что если он проиграет дело, то его дети будут сварены в масле. Живьем.

Он заявил, что может отказаться вести дело. Она сказала, что всего лишь шутит. По большей части. Она очень кокетливо хихикала, говоря это. Барри Глидден вовсе не считал это достаточным поводом для веселья.

— В “Танце планеты Аларкин” существо, очень похожее на крокодила, убивает людей, от которых исходят отрицательные колебания, — заметил Рубин. — Животные чувствуют такие вещи. Их инстинкты значительно чище, чем извращенные продукты деятельности человеческого мозга.

— Его не интересуют твои книги. Рубин. Его интересуют деньги. Правильно? — спросила Беатрис.

— Меня интересует закон. Вы сажаете аллигатора в бассейн человеку, которого собираетесь убить. Я уже сколько раз говорил вам, Беатрис, что не из каждого дела вы можете выбраться с помощью угроз, членовредительства, денег, силы, ножа. Рано или поздно наступит время, когда мир доберется до вас. За этого аллигатора вам придется заплатить. Мы можем признать вину и подать ходатайство, и при хорошо поставленной защите скостить срок до шести месяцев. Это очень мягкое наказание за покушение на убийство.

— Никаких признаний и никаких ходатайств, — заявила Беатрис.

— Я не смогу заставить никого из присяжных поверить в этот вздор об этих ваших отрицательных колебаниях. Если вы не признаете свою вину, то придется оттрубить очень долгий срок. Присяжные не читают “Танцы планеты Аларкин”. А если бы и читали, то не поверили бы.

— Их внутренний пораженческий механизм запрограммировал их на неверие, — глубокомысленно изрек Рубин.