— Это не то, с чем ты должен чувствовать себя в согласии Ты должен чувствовать себя в согласии со мной. Именно из-за этого на тебя и свалились все эти неприятности. Именно из-за этого тебе приходится учиться заново А что же будет, когда ты останешься без меня?

— Наконец-то у меня наступит минута покоя, папочка, — ответил Римо.

— Самый полный покой обретаешь в смерти, — донесся из тьмы скрипучий голос.

Ветер шелестел темным кимоно говорящего. Это был старик с торчащими во все стороны и развевающимися на ветру, подобно вымпелам, жидкими волосами. Но тело его было крепче, чем фундамент того здания, на крыше которого они сейчас стояли Старик поднял вверх руку и оттопырил палец, оканчивающийся длинным, гладким, изогнутым ногтем.

— Смерть, — сказал Чиун, — это самое простое, что только есть на свете.

— Не беспокойся, папочка, — утешил его Римо. — Это же моя смерть.

— Нет, — возразил Чиун. — Теперь уже нет У тебя нет права умирать — не больше, чем было у меня до того, как я нашел Мастера, который займет мое место, — Мастера Синанджу.

Римо не ответил Он знал, что старик прав Он сам навлек на себя опасность, подставил свою сверхчувствительную нервную систему под радиоактивное излучение. В обычной ситуации он понял бы, в чем дело, почувствовал бы. Но, находясь во власти гнева, он потерял значительную долю своей чувствительности. Чиун говорил, что на это вещество наложено проклятие, а Римо в проклятия не верил, особенно в те из них, которые были занесены в хроники Дома Синанджу И он не слышал своего тела, которое могло предупредить его об опасности А когда его силы оказались подорваны, он стал еще менее способен чувствовать что-либо.

Чиун выходил его, но не позволял забывать, что хроники Синанджу могли предотвратить беду. Проблемы Римо с хрониками Синанджу начинались с Чиуна, потому что читать ему приходилось то, что написал Чиун, а чиуновы писания были слегка затушеваны. Например, Чиун нигде ни единым словом не упоминал, что его ученик не только не имеет никакого отношения к деревне Синанджу, но даже не является корейцем. Что он помогает не человеку с Востока, а белому.

Если кто-нибудь когда-нибудь прочитает хроники Чиуна, где американцы описаны как “счастливые, но нервные люди, скорые на гнев и не способные совладать с ним”, то Римо предстанет перед читателем как кореец. В творении Чиуна было немало намеков на любовь Римо к видам западного побережья Корейского полуострова, хотя Римо лишь раз посетил Синанджу, да и то — только для боя. Почти при каждом упоминании Римо Чиун подчеркивал его высокие скулы, столь не вяжущиеся с обликом белого человека.

А тот факт, что Римо сирота, давал Чиуну основания сомневаться в том, что его отец и мать не были корейцами.

— Я — белый, — не уставал повторять Римо. И это значило, что Чиун научил Римо всему, только не тому, как войти в историю Синанджу. И Римо по-прежнему не верил тому, что было написано Чиуном, хотя старик так прокомментировал его восхождение на крышу пятидесятиэтажного здания:

— Это искусство великого Вана Великий Ван научил нас восходить вверх по отвесным стенам. Если бы меня здесь не было, ты бы мог прочитать мои хроники и заново понять, как это делается.

— Если бы тебя не было рядом со мной, папочка, мне, вероятно, не пришлось бы заниматься чтением истории Синанджу. Впрочем, я и сейчас их не очень-то читаю.

— А не мешало бы, — наставительно заметил Чиун. В дверь, выходящую на крышу, кто-то бешено забарабанил.

— Эй, как вы сюда попали? Убирайтесь немедленно!

Римо подошел к двери, из-за которой доносился голос. Дверь была заперта. Он легонько сжал дверную ручку в ладони, а затем, удостоверившись, что замок врезан на ее уровне, дернул вверх. Металлические обломки полетели в разные стороны, как шрапнель, и дверь открылась. На крышу вышел охранник.

— Взлом и нарушение прав частного владения, — процедил он, увидев, что в двери больше нет замка.

— Я сломал замок только для того, чтобы впустить вас.

— А как ты сам здесь оказался?

— Вам не понять, — сказал Римо.

— Посмотри на его скулы, — показал Чиун на охранника. — Самый обыкновенный белый. Разве он поймет?

— Кого это вы, кретины, называете обыкновенным? — разозлился охранник.

— Он хочет сказать совсем не то, что вы подумали, — попытался успокоить его Римо.

— Скулы! Ты на свои посмотри. Ты же похож на этого старого косоглазого!

Охранник принял боевую стойку. Руку он держал на дубинке. Весил он не меньше, чем Римо и Чиун вместе взятые Он не сомневался, что дело будет решено одним ударом. Его ударом.

Когда старик сделал шаг в его сторону, он поднял дубинку, готовый со всей силы обрушить ее и вбить старику голову в его развевающийся халат. И вдруг он почувствовал что-то у себя на щеке, и рука его непроизвольно опустилась. Губы. Затем послышалось чмоканье. Старикашка поцеловал его в щеку, как раз когда он собирался старикашку прибить. А затем, совершенно незаметно, старикашка переместился к нему за спину.

— Я отблагодарил его в соответствии с западными обычаями, — объяснил Чиун свой поцелуй — первый в жизни.

Дом Синанджу допускал нежности, но не те, что приняты на Западе. Но радость в сердце Чиуна требовала выхода, и он поцеловал белого громилу в синем костюме охранника с серебряным квадратным значком на груди.

Охранник каким-то образом упустил старика, но его молодого сообщника он упускать не собирался. Он в раздражении вертел дубинкой — еще бы, хотел образумить старика, а получил звонкий поцелуй в щеку. Римо поймал дубинку и толкнул ее вперед, как турникет в метро.

Ему надо было догнать Чиуна. Сила противодействия мало что значит для человека, у которого все до единой клеточки тела находятся в полной гармонии. Эффект же, произведенный этой силой на охранника, был сопоставим со столкновением с тяжелым грузовиком. Столкновение с Римо подарило ему раздробленный таз, разошедшиеся позвонки, вывихнутые плечевые суставы и отняло добрых полчаса времени, которые он провел без сознания на крыше.

Римо последовал за Чиуном.

— Этот охранник плохо видит в темноте, — заметил Римо.

— Он белый. И его зрение — это зрение белого человека.

— Ты говорил, что у белых странные глаза, что они плохо видят, потому что круглые окуляры не дают такого же четкого изображения, как удлиненные.

— Он видел вполне прилично, — буркнул Чиун, прибавив скорость.

Римо шел за ним следом. Чиун спускался по лестнице быстрее, чем скоростной лифт, быстрее, чем спринтер на финишном отрезке дистанции, — пролет за пролетом на десятый этаж. Кимоно развевалось у него за спиной, и весь он был исполнен непередаваемой грации. Вернувшись к себе, Чиун прямиком направился к чернильнице и свитку, и на устланном коврами полу в своем временном пристанище в многоквартирном доме в Майами-Бич Чиун, Мастер Синанджу, записал свои впечатления от сегодняшнего вечера, не обращая внимания на протесты Римо.

“И вот, все эти долгие годы Мастер Синанджу работал с новым Мастером по имени Римо в стране, давшей ему приют. Мастеру Чиуну стоило немалых трудов разыскать Римо. И он сразу же заметил разницу между ним и другими белыми”, — писал Чиун с невероятной скоростью, но при этом каждый выведенный им иероглиф был совершенен, строчки шли ровно, будто он писал по линейкам. В эти рассветные часы на Мастера снизошло вдохновение. И сердце его было преисполнено радости.

“И вот, однажды ночью простой белый, поставленный стражником, дабы охранять один из малозначащих замков для простого люда, заприметил Чиуна и его ученика Римо. И в красных лучах утреннего солнца, когда круглые глаза видят предметы более четко, чем нормальные, он увидел то, что Чиун приметил много лет тому назад. Он обратил внимание на скулы и глаза Римо. И заметил несомненное сходство.

Даже самый никчемный белый не может не разглядеть в Римо идеального корейца, даже самый ничтожный белый неизбежно увидит это. И этот стражник сообщил об этом Чиуну.