Карие миндалевидные глаза – единственное, что напоминало о его финикийских предках, – вспыхнули.

– Добро пожаловать! – Его взгляд скользнул по ее белой шее и глубокому декольте. Желудок не составлял для него проблемы, он мог бы долго поститься* но только не его плоть.

Каролина расхохоталась. Она ожидала чего угодно, только не такого ярко выраженного интереса к своей персоне.

– Вы слишком легкомысленно принимаете меня.

Его брови сдвинулись. Эта женщина выбила его из седла. Что с ним случилось? За пятьдесят лет своей жизни он никогда не думал о женщинах. И в будущем не желал думать.

– Надеюсь, на вашем аппетите не отразится то, что я буду довольствоваться одними салатами? Врач предписал мне попоститься, а вы, должно быть, голодны. Всего несколько часов в Лондоне – и уже исколесили весь город в поисках друзей! Пойдем те же!

Рафаэль раздвинул перед ней портьеру – и они оказались в салоне. На овальном столе было накрыто на двоих. Тарелки и приборы поблескивали золотом. Каролина вдруг почувствовала, насколько она голодна.

Изящный слуга с коричневой кожей обслуживал их так быстро и незаметно, что это граничило с колдовством. Невидимые руки меняли тарелки, ставили новые бокалы, сохраняли ледяной воду в графинах. Каролина ела с нескрываемым удовольствием, на время забыв, зачем пришла сюда.

Так же бесшумно, как он приносил кушанья, слуга снова унес салатницы, блюда и тарелки, еще раз появился и поставил возле Санти медный таз на треноге. Эвкалиптовый аромат потянулся по комнате. Санти посмотрел на Каролину.

– Надеюсь, что герцог Беломер точно так же скоро будет моим гостем, как и вы. Поверьте, никто не сожалеет о его аресте больше, чем я. Я это воспринимаю так, будто разрушили произведение искусства.

Смысл его слов оставался непонятным ей.

– Через своего гонца вы предложили мне помощь, – перешла она к делу. – Какова цена ваших услуг?

– Минутку, графиня. Я сказал, произведение искусства. Произведение, которым я восхищался от всей души! Только француз мог разыграть перед миром эту блестящую комедию! Жиль де Ламар герцог фон Беломер – всеми любимый герой, последний рыцарь, защитник всех угнетенных – финансирует свои подвиги золотом, заработанным на работорговле.

Его слова не трогали Каролину. Пусть говорит, раскрывает перед ней свои сокровенные мысли. Тем легче ей будет потом выявить его слабое место.

– Это я называю совершенным злом, – продолжал Рафаэль. – Что такое мы, Санти, против него! Мы достигли богатства, заработали себе золотую сбрую. Но нам не хватает пары поколений предков, чтобы быть такими же изощренными. Работорговля в том виде, как мы ею занимаемся, – это нечто банальное! А еще существуют люди, считающие, что злу не нужна фантазия!

Он увлекся собственными рассуждениями. Чтобы сосредоточиться, подошел к картине, укрепленной на подставке из красного дерева, стоявшей у окна: это было его последнее приобретение, разысканное у старьевщика на Чипсайд, девичья головка кисти Рембрандта, выполненная на обратной стороне не имевшего никакой ценности портрета Нельсона. Он долго всматривался в картину, пытаясь успокоиться, однако ничего не помогало. Идея увести у герцога эту женщину будоражила его. Погруженный якобы в созерцание портрета, он видел на самом деле лишь ее. Санти дожил до пятидесяти лет, никогда не прислушиваясь к своему сердцу. Эта мысль отрезвила его. Он не для того приказал привезти ее сюда, чтобы совершать глупости, а для того, чтобы заключить с ней сделку.

– Вы хотели узнать цену, – повернулся он к Каролине. – Ну хорошо. Она невысока. Скажите мне, где мы можем найти Рамона Стерна.

– Я этого не знаю. – Каролина не была уверена в том, что эту ложь не выдал ее голос.

Рафаэль улыбнулся уголками глаз, вдруг чувственно заблестевшими.

– Чуть больше фантазии, графиня! Вы действительно не можете вспомнить? Неужели цена слишком высока – за свободу человека, которого вы любите? Или вас мучат угрызения совести?

– Я же сказала вам, что ничего не знаю. Они стояли друг перед другом. Рафаэль Санти все еще улыбался. Он взял ее руку и склонился над ней.

– Принимать вас – для меня большая честь! И не раздумывайте чересчур долго, цена может подняться.

– Я засну с этой мыслью.

– Да, поспите.

Когда он произносил эти слова, в его чертах появилась опасная напряженность. Рафаэль вдруг преобразился. Взгляд его стал бессмысленным и жестоким… Но Каролину это не испугало. Все, что усыпляло его сознание, его бдительность, было ей только на руку. Пусть его вожделение сопровождает ее, лишь бы ей удалось избавиться от его шпиков.

Подрагивающий свет почти захлебывающегося в масле фонаря мелькал на улице, такой узкой, что Каролине казалось, будто она задевает плечами стены домов. Подслеповатые оконца молча таращились на нее. Она отослала экипаж, не желая иметь соглядатаев. Шум отъезжающей кареты только что стих, а ей казалось, что целый океан отделяет ее от города с его пестрой ночной жизнью, по которому она только что ехала. Поплотнее закутавшись в накидку, она поспешила Дальше. Требование Санти напомнило ей об обещании, данном Рамону Стерну. Она невольно оглянулась, проверяя, нет ли за ней слежки. Покинув дом Рафаэля Санти, она трижды меняла экипажи. В последнее время Каролина стала недоверчивой и осторожной. Она ускорила шаги. Было так темно, что ей приходилось лишь догадываться, куда ступала ее нога. Ни в одном из домов не горел свет. У нее появилось фантасмагорическое ощущение, что днем эта улица не существовала, что она была порождением ночи. Приди она сюда завтра, этих домов уже не будет. Она никого не желала встречать на своем пути, но теперь ей казалось, что, если бы она сейчас увидела человека, это произвело бы на нее невероятное впечатление.

Каролина нырнула в уходящий вверх по склону холма переулочек. Почти сельская глушь, тянувшаяся вдоль Темзы, неожиданно сменилась одним из тех кварталов, что с утра до ночи наполнены аппетитными ароматами, где в каждом доме располагается кабачок, кофейня или винный погребок.

Из трактира вышли двое оживленно разговаривающих мужчин. Ярко освещенные круглые окна отбрасывали на мостовую пестрые узоры. На доске, прикрепленной возле двери, были вывешены названия напитков, из заведения доносился гул голосов. Каролина почувствовала, что мир вновь становится реальным и обретает привычные краски. Лучше всего было бы спросить здесь дорогу.

Привыкнув к прохладному ночному воздуху, она чуть не задохнулась от густого табачного чада, который в жаре раскаленной изразцовой печи приобрел саднящую сухость. Все взгляды были устремлены на обитую латунью стойку из черного дерева и высокую фигуру человека в расшитом серебром сюртуке, стоявшего там и что-то внушавшего хозяину.

– «Кларе»! Мой дорогой Финч! Сколько раз я вам говорил, что, пока у вас нет этого вина, вы никогда не станете первой таверной Лондона.

Каролина, подошедшая к стойке, тут же различила в его английском французский акцент. Вышивка на воротнике и манжетах его сюртука изображала маленькие лилии. Лишь французские пэры имели право так расшивать свою парадную одежду. Однако от ее глаз не укрылись и те места, где нитки вытерлись и потеряли свой блеск.

Хозяин бросил вопросительный взгляд на свою жену, сидевшую за высокой конторкой. Словно не замечая его, она продолжала сидеть, уткнув нос в расходную книгу, и тем не менее мужчина явно понял, что это означало. Он повернулся к французу.

– Месье Альфонс, у меня есть «Кларе», но я вынужден настаивать, чтобы вы сначала заплатили.

Француз не казался оскорбленным. Как близкому человеку, он положил руку на плечо хозяину.

– Что же мне, высоким господам из Адмиралтейства воду из Темзы наливать? Речь идет о славе Англии! А вы сможете сказать: моим вином был скреплен договор. Завтра я все оплачу!

Хозяин освободился из дружеских тисков.

– Я слишком часто верил вам на слово и простил двадцать гиней.