Вот и сегодня с утра меня вызвал к себе Фаттахов и от министра попросил меня, чтобы я со всей ответственностью подошёл к раскрытию этого преступления.

— Пойми меня, Виктор, — сказал Фаттахов. — Помочь нужно министру, необходимо поднять его авторитет в глазах Президента республики и Председателя Совета министров.

— Хорошо, Ринат, я всё сделаю, чтобы раскрыть это преступление, — ответил я.

Сейчас, находясь в своём кабинете, я тщательно готовился к разговору с Лобовым. Я вытащил из сейфа своё оперативное дело и положил его перед собой.

Раздался стук в дверь. Я поднялся из-за стола и направился к двери. Открыв дверь, я увидел Лобова и двух сопровождающих его сотрудников милиции.

— Ну, Лобов, давайте, проходите в кабинет — произнёс я. — Представляться я Вам не буду, Вы меня и так, наверное, хорошо помните. Мы с Вами встречались года полтора назад, в Челнах.

Он осторожно присел на стул и посмотрел на меня с вызовом.

— Вы что так напрягаетесь, Анатолий Фомич, бить Вас здесь никто не собирается, у нас здесь это не принято. Так что расслабьтесь. Предлагаю Вам просто поговорить по душам.

— О чём я должен с Вами говорить? О том, что Вы меня незаконно задержали, привезли в Казань, закрыли в ИВС? Об этом я должен с Вами говорить?

— Если хотите, давай поговорим и об этом, — произнёс я. — Вот видите, Анатолий Фомич, на моём столе лежит большое дело? Так вот, в этом деле — вся Ваша преступная жизнь. В нём сконцентрированы все документы, позволяющие мне утверждать, что Вы не совсем добропорядочный гражданин. Много грехов за Вами, Анатолий Фомич, ох как много.

Лобова словно прорвало. В течение часа он убеждал меня в том, что с его личным участием в городе открылись хлебопекарня, колбасный цех. Не забыл он упомянуть и о том, что он в течение последнего года очень много помогал малоимущим гражданам, в том числе являлся постоянным спонсором и городского отдела милиции. Я сидел в кресле и молча слушал его трудовую биографию. Наконец, видно, устав от рассказа, он замолчал и посмотрел на меня, рассчитывая увидеть мою реакцию.

— Анатолий Фомич, — произнёс я спокойным голосом. — Вот здесь у меня, в этом деле, лежит бумага, в которой один из Ваших работников утверждает, что по Вашему личному указанию два Ваших сотрудника, а именно Пухов и Гаранин, приобрели милицейскую форму на складе школы милиции. Что Вы скажете на эти показания?

Я заметил, как Лобов снова напрягся. Он повернул голову в сторону окна и стал что-то рассматривать за окном.

— Хорошо, Анатолий Фомич. Дело Ваше, можете молчать. Только я хотел Вас сразу же предупредить, в самом начале нашей беседы, что Вы обвиняетесь не в убийстве гражданина Шигапова, а в умышленном убийстве государственного служащего, депутата Государственного Совета республики. Вы, наверное, пока не в курсе, что два Ваших бойца расстреляли милицейский пост, в результате чего погибло четыре милиционера и ещё трое были ранены. А это уже не просто убийство, это террористический акт, то есть преступление против государства.

Лицо Лобова посерело. Однако нужно отдать ему должное, он держался пока неплохо. Немного подумав, я решил проверить его, используя уже давно проверенный способ.

— До Вас, Анатолий Фомич, ещё, наверное, не дошло, то, что я только что Вам озвучил. С Вами мне всё понятно. Будете Вы говорить или нет, за Вас расскажут Пухов, Гаранин и Ваш водитель Хлебников по кличке Батон, если мне не изменяет память. Сегодня их всех привезут в Казань. Я предлагаю Вам немного подумать о Вашей жене Валентине и Вашем ребёнке. Кем будет Ваша жена, женой террориста, врага народа? А ребёнок причём, в чём он виноват, в том, что его папа решил разобраться с Шигаповым? По-моему, Вы неглупый человек, и судьба Вашей семьи, наверное, Вам небезразлична. Скажу Вам, гражданин Лобов, сразу, что Ваша жена Валентина, по всей вероятности, будет привлечена к уголовной ответственности. Вы знаете, Лобов, что в Уголовном кодексе есть статья, которая обязывает каждого гражданина сообщать о готовящемся преступлении, а особенно о теракте. А это значит, Лобов, подсядет Ваша жена года на три-четыре. Ребёнка заберёт государство, поместит его в детский приют. Вот Вы плохо или хорошо, но воспитывались дома, при матери. Так почему Ваш ребёнок должен жить в приюте?

Я внимательно посмотрел на Лобова и в какой-то миг увидел в его глазах слёзы.

— Нашёл я у тебя ахиллесову пяту, — подумал я про себя.

Любовь к семье и детям — характерная черта таких жёстких людей, как Лобов, и я решил сыграть именно на его любви к семье. Я приказал отвести Лобова обратно в камеру. Дожимать его сегодня, как показывала практика, было бесполезно.

Хирург лежал на койке и тупо смотрел в угол камеры. Впервые за долгие арестантские годы он почувствовал себя не совсем уютно в камере. Встреча со старым дворовым товарищем что-то изменила в нём. Ему в какой-то момент разговора с Виктором вдруг неожиданно так захотелось вернуться в это безмятежное детство, что он кое-как сдержал себя, чтобы не заплакать. Вот и сейчас, один в этой неуютной камере, он почему-то вновь, уже в который раз, подумал о своём детстве, о той свободе, которая не имела границ в виде барака и колючей проволоки. Он не видел Казань уже более пятнадцати лет и сейчас, находясь в казанском следственном изоляторе, остро ощутил огромное желание увидеть город своего детства. Снова, как в далёком детстве, пройтись по тихим и зелёным улочкам Адмиралтейской Слободы, окунуть руки в тёплые воды Волги.

За дверью раздались шаги. Хирург невольно напрягся и посмотрел на дверь. Лобов вошёл в камеру и, не обращая внимания на своего обидчика, взобрался на второй ярус. Судя по его внешнему виду, он был чем-то сильно озадачен и угнетён.

— Ну, как там, наверху? — поинтересовался Хирург у Лобова. — Наверное, весна, птицы поют?

— Пошёл ты на хрен со своими птицами, — ответил Лобов. — Мне бы твои заботы.

— Нехорошо грубить старшим, — сказал Хирург. — Ты плохо учишься, фраер. Пока научишься уважать, потеряешь много здоровья в лучшем случае, а в худшем тебя просто опустят ниже канализации.

— Слышь, ты, Хирург хреновый? Не лезь ко мне с вопросами, я не люблю этого.

— А мне лично плевать на то, что ты любишь. Главное, чтобы тебя не полюбили, ты понял меня? — произнёс Хирург и отвернулся к стене.

В камере повисла тягучая тишина, прерываемая громкой капелью. Это подтекал кран умывальника. Тишину в камере разорвала команда контролёра. Хирург встал с койки и молча направился к двери. Контролёр, гремя ключами, повёл Хирурга на допрос к следователю.

Лобов, проснувшись от шума закрываемой металлической двери, открыл глаза и молча уставился в потолок, стараясь понять, где он находится. Память медленно возвращала его к реальной действительности. Поняв, где он, Лобов заскрипел зубами. Ему не верилось, что всё хорошее, что было у него в последнее время, бесследно исчезло за этими серыми бетонными стенами.

Он проанализировал свой первый разговор с Абрамовым и остался им вполне доволен. Единственное, что его пугало, это судьба его жены и малолетнего ребёнка. Он не верил, что Абрамов реально осуществит свою угрозу, посадит жену, а ребёнка передаст в детский приют. Однако подобного развития событий он не исключал. Сейчас, лёжа на панцирной сетке кровати, он на миг представил себе эту картину. Перед глазами Лобова предстала его жена с красными заплаканными глазами, которая, протянув свои руки, тянулась к маленькому ребёнку. От этой нерадостной для него картины защемило сердце, и слёзы невольно заблестели у него на глазах.

— Нужно что-то делать, — подумал Лобов.

Он соскочил с койки и стал нервно шагать по камере. Лобов, который всегда учил своих подчинённых не сдаваться и не выдавать своих друзей, в каких бы условиях они ни находились, сам оказался в тупиковой ситуации. Он отлично понимал, что у милиции нет на него практически ничего, что могло бы его привязать к совершённым им преступлениям, однако стопроцентной уверенности в этом у него не было. Его по-прежнему беспокоила судьба Пуха и Гаранина. Именно эти два человека могли намертво привязать его к убийствам. Однако, судя по беседе с Абрамовым, он не знал, где они, и пользовался в разговоре с ним лишь общими сведениями. Его размышления были прерваны возвратом в камеру Хирурга.