Хирург сел на лавку. Мельком взглянув на Лобова, который шагал по камере он, улыбаясь, произнёс:

— Сладенький, похоже, твоих подельников привезли в Казань. Все опера носятся, словно обкуренные.

Лобов на секунду остановился и, взглянув на Хирурга, спросил:

— Откуда ты знаешь, что это мои подельники? Что, у них на лбу это написано?

— Да я немного соображаю в этих делах. Ты ведь, насколько я понял, из Елабуги? И если опера не хотят их сажать к нам в хату, значит, они твои подельники?

— А кто тебе сказал, что я из Елабуги? — задал ему вопрос Лобов. — Наверное, сорока на хвосте принесла?

— Почему сорока? Мне об этом контролёр сказал, когда ты был на допросе. Ты, вообще-то, слышал когда-нибудь о тюремной почте? Если нет, то могу сообщить. Ты ещё на зону не поднялся, а там уже всё знают про тебя, где родился, где крестился. Вот тебя и встретят там, как прокричат о тебе в тюрьме. Хорошо скажут, хорошо и примут. Плохо скажут, будешь вечно в обиженных ходить.

Лобов остановился напротив Хирурга и посмотрел на него своим недобрым взглядом. Несмотря на то, что он невзлюбил этого человека сразу же, как вошёл в камеру, нужно было отдать ему должное, у него был громадный арестантский опыт, которого так не хватало сейчас Лобову. Ему не нравилось многое в этом человеке, его хамское отношение, от которого он уже давно отвык, его неприкрытое стремление стать паханом в камере. Особенно это чувство обострилось после того, как этот уже немолодой человек просто избил его в камере и он, намного моложе и, возможно, сильнее его, не смог постоять за себя.

— Скажи, Хирург, ты говоришь, привезли троих из Елабуги, кто они, ты случайно не знаешь?

— Откуда я могу знать? Да и зачем мне всё это? Вы там накосячили, похоже, в Елабуге, вы и разбирайтесь с властями. Меня дня через два погонят отсюда в следственный изолятор, и я забуду о тебе, пока ты не поднимешься отсюда туда. Вот там я с тобой и поговорю о жизни.

— Ты что меня пугаешь? Мне плевать на тебя, Хирург. Может, ты и в авторитетах там ходишь, только я тоже не из последних людей. Спроси об этом пацанов из 18-й колонии, они тебе расскажут, кто их грел там, за колючкой, кто им помогал деньгами и одеждой.

— А мне на них — три кучи. 18-я колония — это красная зона, и нормальных пацанов там нет. Ты понял меня?

— Причём тут красная, серая, чёрная зона? Что там, люди, что ли, не сидят?

— Может, там и сидят, но правят там — активисты. Нормальные пацаны этого бардака не потерпят. А если терпят, то значит — не пацаны.

Хирург поднялся со скамейки и лёг на свою койку. Лобов проводил его взглядом и сел на скамейку. Только сейчас он начал понимать, что то, что он делал до этого, было не совсем правильно по законам зоны. Теперь вся его дальнейшая жизнь зависела только от этого человека по кличке Хирург.

Лобов сидел в моём кабинете и с интересом рассматривал в окно парк «Чёрное озеро». Вместе с ним в кабинете сидел сотрудник убойного отдела Константин Павлович Гаврилов.

В это время, пока Лобов находился у меня в кабинете, я беседовал с Хирургом, которого подняли сотрудники из камеры в его отсутствие.

— Ну что, Гера, скажешь? — поинтересовался я у него. — Что из собой представляет этот Лобов?

— Виктор, ты правильно вычислил его. Он действительно является лидером этой группировки. Рассказал, что часто ездили в Менделеевск и грели 18-ю колонию. Держится пока спокойно, надеется, что у вас на него ничего нет. Единственное, на что повёлся, это на подельников. Думаю, что всё, что там произошло, это дело рук его ближайших товарищей. Если возьмёте их, то может поплыть и он. Здорово переживает за семью, это тоже его слабое звено.

Мы ещё поговорили с ним минут десять. Я попросил ребят покормить Хирурга и отвести его в камеру до того, как я закончу работать с Лобовым. Попрощавшись с Хирургом, я направился к себе в кабинет.

Лобов, не обращая внимания на мой приход, продолжал смотреть в окно. Отпустив Гаврилова, я сел в кресло и задал ему первый вопрос.

— Анатолий Фомич, вчера после обеда были доставлены два ваших подельника, Пухов и Гаранин. Сегодня я ожидаю приезда вашего водителя Хлебникова. Так вот, Гаранин вчера сообщил в своих показаниях, что по Вашему указанию он и Пухов получили на складе школы милиции милицейскую форму. Эту форму они якобы использовали при покушении на Шигапова.

— Я не верю, Гаранин не мог этого сказать, тем более в отношении меня. Вы врёте!

— Анатолий Фомич, почему Вы считаете, что эти люди лгут и оговаривают Вас? Ведь совсем недавно Вы им верили и полностью доверяли им? Тот же Пух, как Вы его называли, не скрывает того, что он и Гаранин расстреляли милицейский пост, а затем ещё ранили несколько сотрудников милиции. Сами подумайте, зачем им оговаривать себя, для того, чтобы их расстреляли?

Лобов пристально посмотрел мне в глаза и, улыбаясь, произнёс:

— Поймите, меня, всё, что Вам рассказали эти два дурачка, это их проблемы. Я к этим проблемам никакого отношения не имею. Я там, где всё это произошло, не был и ни в кого не стрелял. На моих руках нет крови этих несчастных людей.

— Может, Вы и правы, считая, что на Вас нет крови этих людей, однако я думаю об этом совершенно по-другому. Со слов тех же самых задержанных, именно Вы, Анатолий Фомич, сунули им в руки эти автоматы и пистолеты, из которых, как я говорил, они застрелили столько людей. Может, Вы забыли, но именно Вы отдали приказ на ликвидацию Шигапова.

— Это всё слова. Организуйте мне очную ставку с этими людьми, пусть они при мне всё это повторят.

— Здесь я решаю, когда и что проводить. Хотите очную ставку, она будет, но не сегодня и не завтра. Мы сначала закрепим все их показания с выездом на место, а уж потом организуем вам очную ставку, если она понадобится для следствия. Кстати, Хромов задержал Вашу супругу, пока только на трое суток. Я не знаю, что у вас произошло с ним, но он настроен очень решительно. Ввиду того, что родная сестра Вашей жены сильно пьёт и ведёт аморальный образ жизни, шансы у неё на усыновление вашего ребёнка просто минимальны. Вы, наверное, понимаете, что свобода Вашей жены зависит только от Вас, Анатолий Фомич. Если Вам жену не жалко, то пожалейте хотя бы своего ребёнка.

Лобов выслушал меня молча. Только перекатывающиеся на скулах желваки говорили о том, что он явно волновался. Он снова начал мне рассказывать о своей трудовой деятельности, о своём меценатстве, но я остановил его и, вызвав конвой, отправил его в камеру.

Лобов шёл по коридору ИВС, внимательно вглядываясь в металлические двери камер. Где-то там, за одной из них, находятся его товарищи Пух и Гаранин, от показаний которых теперь зависела его личная жизнь и судьба его семьи. Информация о задержании его жены начальником городского отдела милиции не вызывала у Лобова особого сомнения. Он ещё с момента своего задержания предполагал, что Хромов обязательно воспользуется этой ситуацией, чтобы хотя бы этими действиями отомстить ему за ранее нанесённые обиды. Сейчас, вышагивая по длинному коридору ИВС, он старался вспомнить, какие же такие сильные обиды он нанёс Хромову, который, словно трус, решил свести счёты с его семьёй. О том, что Хромов мог догадаться о том, что наезды ребят на его любовницу Вершинину, организовал Лобов, было маловероятным. О них, кроме него, Гаранина, Пуха и Чёрного, больше никто не знал, и Хромов при всём своём желании узнать просто не мог сделать это чисто физически. Вдруг Лобова осенило, он понял, что Хромов догадался, что жалоба, поступившая в МВД на него, была инициирована Лобовым и больше никем другим.

Лобов остановился около металлической двери камеры. Контролёр открыл дверь и втолкнул его внутрь. В тусклом свете электрической лампы он увидел лежавшего на койке Хирурга. Лобов прошёл в камеру и сел на лавку.

— Слушай, Лобов, — произнёс Хирург. — Похоже, твоих пацанов час назад увезли в Елабугу на следственные действия. Беда у тебя, Лобов.