— Так вот всякий стрелец чем ни то занимается. Кто, как я, сапоги шьёт. Кто кузнечным ремеслом промышляет. Кто торговлишкой пробавляется. Потому — одним государевым жалованьем не прокормишься никак…

— Ну скорее же! — подгоняет Андрюшка.

— Сейчас, бита куда-то запропастилась…

Возится Демидка в телеге — биту никак не найдёт. А может, ещё оттого, что слушает в одно ухо взрослый разговор.

Дядька Михайла тюкнул последний раз молотком по сапогу, поднялся:

— Надобно твоими делами заняться. Схожу узнаю. Не слышно ли что в доме боярина твоего Гаврилы Романовича. Есть у меня среди дворни друг не друг, знакомый человек…

— Сам хотел просить… Не знал, возьмёшься ли. Путь не близкий. Разговор не простой.

— Чего толковать, — буркнул на ходу дядька Михайла, — свои люди — сочтёмся. В беду каждый попасть может. Ноне это дело не хитрое… Марья спрашивать будет, скажи, к вечеру вернусь.

И зашагал длинными своими ногами к воротам.

Только Демидка со двора следом за Андрюшкой — сзади отцовский голос:

— Фёдор, погоди!

Шагает себе Демидка, в ус не дует. Какого-то Фёдора зовёт отец.

А отец уже сердито:

— Кому говорят, постой!

— Тебя! — толкнул в бок Андрюшка. Спохватился Демидка: а ведь верно, Фёдор-то теперь он сам и есть. Опять забыл!

— Куда? — спросил отец.

— В бабки, с ребятами.

— Посиди во дворе покудова, до Михайлы.

Посмотрел Демидка на Андрюшку. Тот одно понял: не пускает строгий дядька своего племянника на улицу.

— Не горюй, — сказал. — Дело и здесь найдём. Айда-ка что покажу!

Повёл на огород. Присел возле бревенчатой баньки. Запустил руку под нижний венец. Вытащил чудну?ю доску — в клеточку разрисованную. Высыпал на неё горсть маленьких фигурок:

— Видал?!

— Что это?

— Не знаешь?

— Не…

— Шахматы!

— Чего?

— Игра такая. Заморская. Её, говорят, сильно царь любит.

— А ты умеешь?

— Ага!

Стал Андрюшка правила объяснять. Мудрено! Однако, хоть и не сразу, понял Демидка. Только как ни начнёт — всякий раз ему шах и мат.

Андрюшка посмеивается:

— Это тебе не в бабки играть. Думать надо…

— Неспособный я, видно… — огорчился Демидка.

— Чудак, против меня ни один мальчишка в слободе не устоит. Может, надоело?

— Не… — даже испугался Демидка. — Давай ещё!

Велик летний день. А не заметил Демидка, как солнце за крышу спряталось.

— Будет на сегодня! — смешал фигурки Андрюшка. — Чай, ужинать пора. Есть охота!

Демидка насчёт еды промолчал: на чужие харчи шёл.

Спрятал Андрюшка на прежнее место клетчатую доску с фигурками.

— Айда в избу!

Перемахнули для скорости через плетень.

Глядь, а во дворе неладное. Дядька Михайла и Демидкин отец стоят друг против друга, словно бугаи.

Потянул Андрюшка за рубаху Демидку:

— Сядь, не лезь на глаза!

Притаились возле плетня.

Донёсся голос дядьки Михайлы:

— В другой раз говорю: запрягай лошадь и поезжай со двора!

— Что случилось, Михайла? — спросил Демидкин отец. — Расскажи толком…

А дядька Михайла своё:

— Сей же час чтоб духу твоего здесь не было!

— Бог с тобой, беглых укрывать — дело, понятно, не похвальное. Только не неволил ведь, не обманывал.

— Не обманывал? — гневно крикнул Михайла. — Детскую байку рассказал, а я и уши развесил. От ребятишек корку хлеба оторвал. Как же — родственник в беде…

— Зря куском хлеба попрекаешь, кабы купить мог, не просил бы…

— Куда деньги-то дел?

— Ты мои деньги видел…

— Эх, Иван, не думал, что душа у тебя такая чёрная да лживая…

— Чего он твоего дядьку Митрофана Иваном зовёт? — шёпотом спросил Андрюшка.

— Погоди… — чуть выговорил Демидка.

А дядька Михайла продолжал:

— Я тебе не господь бог. Не дудья, одним словом. И доносить не буду. А со двора поезжай…

— Твоя воля, — согласился Демидкин отец. — Однако совесть моя перед тобой чиста. Как было всё, так и передал. Об одном прошу: скажи, что в боярском дому говорят…

Помолчал дядька Михайла, словно бы и не знал, уважить просьбу Демидкиного отца или нет. Потом сказал-таки:

— Приказчик приезжал. Вчера лишь обратно уехал. Винился: недоглядел за боярским добром. Ивашка Мартынов, сказывал, поболе ста рублей серебром украл, а сам с сыном Демидкой сбежал. И чтоб следы замести, боярские хоромы сжёг. А в тех хоромах бояринова мать престарелая сгорела… Вот что, Иван, про твои дела известно…

В комок сжался Демидка. Будто сон дурной приснился. Хоть за ногу себя щипли.

Долго из-за плетня ничего слышно не было. Потом Демидкин отец сказал, как всхлипнул:

— Хочешь верь, Михайла, хочешь нет. Не было ничего такого. Не грабил и не поджигал. Богом тебе клянусь, памятью жены, жизнью своей… И денег у меня, кроме тех, что показывал, не было и нету.

— Кто ж боярские хоромы поджёг?

— Того ведаю не больше, чем ты…

Словно кто пинком вышиб Демидку из-за плетня.

— Я знаю! — закричал.

Оглянулись дядька Михайла с отцом.

— Помнишь, тять, я человека возле нашей избы видел, Евлампием показался?

— А ведь и верно…

Принялся Ивашка Мартынов все события последних дней вслух вспоминать. Демидка то и дело своё слово вставляет. Припомнили, как Евлампий к дядьке Степану приходил. Рассказал про Сычовы намерения. Тогда ещё подумал Демидкин отец: с чего бы?

Теперь ясно стало. На побег толкал. Чёрное своё дело хотел на другого свалить.

Стоит Ивашка Мартынов сам не свой. Мысли путаются. За побег — жестокое наказание. А тут и грабёж, и поджог, и убийство выходят. За такое — казнь смертная.

Заторопился:

— Собираться надо, Демид. Едем…

Принялся Лешака запрягать — руки не слушаются.

— Куда поедешь-то? — спросил дядька Михайла.

— Свет велик…

— Оставайся уж… Пропадёшь один. Без денег ведь…

Обернулся отец, кольнул:

— На награбленное проживу. Сам сказывал: поболе ста рублей из боярского дома унёс…

— Не поминай, Иван. Такое услышать, у кого хочешь вера пошатнётся. Хуже уезжать-то. Москва — город большой. Затеряешься, словно травинка сухая в стоге сена. В любом другом месте приметнее будешь.

Тётка Марья есть позвала.

Невесело прошёл ужин. Дядька Михайла с Демидкиным отцом словом не перебросились. Демидка всё думал: что ж теперь с ними будет? Один только Андрейка точно на иголках сидел. Шутка сказать, какую тайну узнал!

Потащил после ужина Демидку за баню:

— Расскажи!

— Чего рассказывать… — начал Демидка неохотно. А потом помаленьку разошёлся.

Андрюшка глазами хлопает:

— Ух ты! А дальше-то что? Я б ему…

— Только ты про всё это молчок! — предупредил Демидка.

— Могила! — пообещал Андрюшка.

Спать Демидку уложили на пол. С одного бока Андрюшка, с другого — отец. Жестко и непривычно Демидке. Однако быстро уснул. Не слышал, как ворочался отец, как встал и, осторожно ступая босыми ногами, вышел во двор.

Тоска щемила сердце Ивашки Мартынова. Тяжело легло на плечи чужое преступление. Чужое! Да поди докажи, что оно чужое! И того не ведал Ивашка, что придётся ему скоро самому провиниться против государева слова, царского указа…

Утром выбежал во двор Демидка. Лешак запряженный мокрыми губами шевелит. Отец в телегу сенца подкидывает. Возле отца дядька Михайла.

— Оно вроде и опаски большой нет. А погодил бы ты, Иван, на люди ехать.

— Не таракан я, Михайла, — отозвался отец, — у тебя за печью прятаться. Съестного добывать надо. Не век на чужой шее сидеть.

— Ноне на моей шее долго не усидишь, — с горечью сказал дядька Михайла. — Сам видишь…

— Больно тонка, погляжу, у мужика шея стала, — вздохнул Демидкин отец.

— Куда ты? — спросил Демидка у отца.

— На Пожар! — ответил Андрюшка, который и про Демидкиного отца, казалось, знал больше, чем сам Демидка.