— Что, не пускают?
Она уже не верила, что кто-нибудь в мире может помочь ей, и поэтому не ответила.
Иван Максимович погладил ее вздрагивавшую голову.
— Ты в каком классе?
— В пятом, — глухо ответила она, не отрываясь от лестницы.
— А пускают с восьмого! Это же на билетах написано. И сказала бы, что в восьмом!
— Она не поверит…
— А ты зачем пошла через главную дверь, где она стоит? Прошла бы сбоку, где одна билетерша.
Девочка еще крепче прильнула к лестнице.
— Пойди тихонечко, через дверь, которая сбоку. А я издали погляжу.
— Она меня запомнила. Я ей сказала…
— Что ты сказала?
— «Неужели вам не жалко людей?»
— А она?
— «Жалко… — говорит. — Поэтому пойди и продай билет».
Затишье, которое наступает в неизлившемся детском плаче, всегда бывает лишь передышкой. Неизвестно, думала ли уже сейчас девочка о театре и о спектакле, — в ее душе господствовало чувство несправедливой обиды.
— Я ее спросила: «Что случится, если я посмотрю эту пьесу? Ну что случится?..»
— А она?
— «Когда-нибудь ты поймешь!..» А я этого никогда не пойму.
Девочка, отпрянувшая было от лестницы, опять прижалась к ее перекладине.
— Я тебя через служебный вход проведу, — сказал Иван Максимович.
Девочка неохотно расставалась со своими переживаниями.
Он объяснил ей, что через служебный вход проходят артисты, и главный режиссер, и он сам, директор театра. Тут девочка оторвалась от лестницы и взглянула на него недоверчиво. Он не был похож на директора: ни роста, ни статности, ни уверенности в движениях.
Он понял ее взгляд. И тихо сказал:
— Через пятнадцать минут начинается. Идем, а?
Они прошли мимо дежурной. Лица ее почти никогда не было видно: только лоб и очки. Она всегда читала газету и сообщала проходившим мимо нее последние новости.
— Вы читали? — спросила она. — Одна перуанка родила четверых!
— Ну, что-о же вы?.. — застенчиво произнес Иван Максимович, указывая на девочку. И объяснил: — Я вот тут… родственницу свою хочу провести.
— Проводите, пожалуйста, — разрешила дежурная.
Они прошли по длинному служебному коридору и очутились в фойе.
Ребята не могут оставить без внимания никакой неожиданности или необычности: они с удивлением смотрели на мужчину и девочку, которые пересекали фойе в плащах.
Спустившись в вестибюль, Иван Максимович сказал:
— Ну вот… Сдай свой плащ в гардероб. И все в порядке.
Он облегченно вздохнул, обернулся — и увидел ее.
Это была заведующая педагогической частью Валентина Степановна. Девочка тоже увидела ее — и замерла, окаменела, Иван Максимович развел руки в стороны, будто хотел сказать: «Не пускайте лучше меня!»
Валентина Степановна поймала отчаянный девочкин взгляд.
— Раздевайся и иди в зал, — мягко сказала она, — раз директор тебе разрешил!
— Да, я считаю… — начал Иван Максимович.
— А с вами мы еще побеседуем! — тихо, но внятно произнесла заведующая педагогической частью.
Беседа произошла сразу же, как только девочка скрылась из виду.
— Я отвечаю за воспитательное воздействие наших спектаклей, Иван Максимович. Оно может быть со знаком плюс или со знаком минус. И тут возрастное соответствие играет колоссальную роль!
— Благодарю вас, Валентина Степановна. От имени дирекции… За то, что вы всегда на посту!
— Не отшучивайтесь, мой друг. Законы педагогики со служебного входа не обойдешь!
Он покорно склонил голову, зная, что еще никто не уходил от нее, не выслушав всего, что она хотела сказать.
— Во взрослом театре, Иван Максимович, год или даже десять лет не имеют существенного значения. Нельзя, конечно, сказать, что человек в тридцать семь лет понимает больше, чем в тридцать четыре года. Но в детском возрасте каждый год — это эпоха! И ваша доброта в данном случае может обернуться жестокостью.
Он мягко и согласно кивал в такт резким словам Валентины Степановны, все время думая о том, что девочка, рыдавшая возле лестницы, уже наверху.
— Чему вы улыбаетесь? — спросила Валентина Степановна.
Ничего не ответив, он пошел в свой кабинет. По дороге он продолжал улыбаться. У него была такая манера: улыбаться наедине с самим собой — своим мыслям или воспоминаниям.
Возле кабинета он остановил мальчика и спросил:
— Ты первый раз у нас в театре?
— Первый, — ответил мальчик.
Это его огорчило. И он спросил у другого мальчика, который стоял рядом:
— А ты тоже первый раз у нас в театре?
— Ну что вы! — ответил мальчик.
Ему полегчало. Он посмотрел на мальчика с нежностью.
— А сколько раз ты был в нашем театре?
— В этом году?
Он готов был расцеловать мальчика.
— Нет, вообще…
— Я у вас все видел.
— Слушай, ты пить не хочешь? У меня есть нарзан.
— Ну что вы! Уже был звонок…
— А наши аквариумы тебе нравятся?
— Я всегда кормлю ваших рыб!
— Вот этого делать не следует. Это для них опасно.
— Я купил в буфете пирожок и покрошил…
Иван Максимович знал, что театральный буфет обслуживает теперь также и рыб, которые плавали в больших шарообразных аквариумах, стоявших в фойе.
Спектакль начался. И сразу же в дверь постучали.
— Пожалуйста, Николай Николаевич! — воскликнул директор. Он знал, что со стуком к нему в кабинет входит только главный режиссер театра.
Иван Максимович встал и пригладил рыжеватые волосы, обрамлявшие его мощную лысину.
В комнату вошел высокий немолодой человек с красивым, немного усталым лицом. На нем был черный парадный костюм и белая, до блеска накрахмаленная рубашка.
Иван Максимович застегнул свой выцветший пиджак на все пуговицы. И опять расстегнул его.
— Садитесь, Николай Николаевич. — Получив приглашение, главный режиссер сел. — Вы всегда словно бы на премьере…
— Да-а… — неторопливо согласился Николай Николаевич. — Вечером я прихожу в театр, как в театр. А не как на работу! Так уж у меня принято.
У него был глубокий, густой баритон, звучавший вроде бы извинительно: дескать, уж не взыщите, ничего не могу с собою поделать.
— За кулисами были, конечно?
— Как всегда… — опять вроде бы извинился Николай Николаевич. — Ничего не попишешь — не мог не зайти.
Перед каждым спектаклем он приходил за кулисы, спрашивал у актеров, как они себя чувствуют, и желал им успеха.
— Хочу сообщить вам новость, — сказал Николай Николаевич. — Он провел рукой по своим волнистым седым волосам. — Меня вызывают на комитет комсомола.
— Зачем?
— Хотят со мной побеседовать.
— С вами? О чем?..
— Точно не знаю. Но откликнулся сразу. И поверьте мне: с удовольствием! Ставка на молодежь — это беспроигрышная ставка. Может быть, их интересует моя следующая лекция?
— На тему?..
— «О культуре театра». Это вечная тема. Правда, я предвижу некоторые сложности.
Иван Максимович встал, готовый немедленно помочь главному режиссеру.
— Видите ли, некоторые теоретические положения моей лекции могут войти в противоречие с практикой нашего театра.
— Какие именно положения? — Иван Максимович всем своим коротким, но грузным корпусом устремился навстречу Николаю Николаевичу.
— Мы с вами единомышленники, — вполголоса, будто по секрету, сообщил главный режиссер. — Поэтому я иду на полную откровенность. Видите ли, я в своей лекции буду утверждать, что зритель не может быть с театром запанибрата. Театр — это таинство. Его порог переступают с благоговением. И артисты— это волшебники, с которыми нельзя встретиться так запросто, как с соседями по квартире. И директор театра — это тоже таинственная фигура. Ничего общего не имеющая с директором школы или, допустим, с директором библиотеки. И вдруг этот таинственный человек появляется в вестибюле после спектакля и спрашивает: «Ну как? Вам понравилось?» Все упрощается… Никакого таинства уже нет! Поверьте моему опыту: это не принято. Я говорю не о каких-нибудь циркулярах, а о своде традиций, что ли… Священных традиций театра!