— Я и сам… Я вот как раз об этом…

Мы побежали. Предчувствие подсказывало мне, что станция должна показаться сразу же, как только мы обогнем сосновый лесок, в который упирался дачный забор. Но ведь, как я уже, кажется, отмечал, длинный путь может показаться коротким, а короткий — ужасно длинным, особенно если вое время поглядываешь на часы и прислушиваешься, не шумит ли вдали электричка. «Иногда электричка на минуту-другую опаздывает, — думал я. — Но если нужно, чтоб она опоздала, то обязательно придет вовремя или даже немного раньше…»

Покойник все время отставал. Предчувствие подсказывало мне, что он может рухнуть, упасть: в тот день страх совсем измотал Покойника. К тому же ему пришлось голым вылезать из подвала. И это окончательно подкосило его.

Покойник не рухнул, он вскоре присел на пень.

Наверно, среди молодого леска росла еще недавно могучая, старая сосна, но ее почему-то срубили: может, чтобы не выделялась или по какой-то другой причине. Пень был широченный, на нем вполне могли уместиться все шестеро. Но Покойник сел посреди, и никто, кроме него, не уместился. Впрочем, мы отдыхать и не собирались.

У Покойника все дышало: и нос, и грудь, и живот, и плечи… И даже ноги дышали. Вернее сказать, подрагивали.

Мы тоже остановились.

— Оставьте меня одного, — сказал Покойник таким голосом, словно был тяжело ранен. — Бросьте меня здесь. Нету сил…

— Я потащу тебя! — сказал Принц Датский и собрался уже взвалить Покойника на себя, но к ним подбежал Глеб.

— И я тоже его… чтоб легче…

В этот момент издали подала голос электричка.

— Из города… — сказал Глеб.

— Конечно. Для нашей еще рано, — согласился Принц Датский.

Наташа взглянула на свои часики:

— У нас есть семнадцать минут. Нет, шестнадцать…

Принц Датский и Глеб попытались схватить Покойника за руки, но он гордо отстранил их.

— Я сам!

— Пожалуйста, Гена… — тихо сказала Наташа. — Если можешь…

Покойник вздрогнул: давно уже никто из нас не называл его по имени. Мы просто даже забыли, что его зовут Генкой. Кажется, лишь в ту минуту Покойник по-настоящему понял, как волновалась Наташа. И он вдруг помчался вперед с такой быстротой, что мы с трудом за ним поспевали.

Ни одна детективная история не обходится без беготни и погони. И вот мы опять бежали… «Жалко, конечно, что нет погони, — успел я подумать. — Если б за нами по пятам гнался племянник Григорий, а мы бы успели вскочить в электричку и двери перед самым его носом захлопнулись — это было бы совсем здорово! Хотя ведь гнать человека, заставлять его мчаться вперед со всех ног, может не только плохое, но и что-то хорошее, благородное!»

Одних из нас гнала забота о Наташиной маме. А других, или, вернее сказать, другого, а еще точнее сказать, Глеба, я думаю, подгоняла совесть… Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что она в нем уже просыпалась. А предчувствие подсказывало мне, что скоро проснется совсем!

В тот день я все время о чем-нибудь думал, что-то замечал или предчувствовал… «Когда не происходит никаких интересных событий, то и интересные мысли не появляются, — рассуждал я. — Потому что нет никаких наблюдений… А когда происходит что-нибудь важное, мысли в голове прямо-таки теснятся. Поэтому в моей повести могло бы быть очень много лирических отступлений и разных раздумий. Но сюжет торопит меня, и от лирических отступлений приходится отступать… Да, именно события рождают умные мысли! Это я чувствую по себе. И это ведь тоже мысль! Мысль о мыслях!»

С этой мыслью я застыл, остановился как вкопанный.

Ноги мои сразу, без всякого предупреждения приросли к земле, и кто-то налетел на меня сзади. Но я даже не повернулся и не посмотрел, кто именно. А в того, кто налетел на меня, врезался еще кто-то… Все произошло так же, как бывает на шоссе, когда машина неожиданно тормозит.

Я смотрел вперед сквозь сосновый лесок. Он был молоденький, редкий, и сквозь него было ясно видно, что электричка подкатила к станции не из города, а с противоположной стороны. «Значит, та самая… которая в город. На которую мы спешим!» Я не успел еще как следует в это поверить, а электричка снова гуднула и тронулась.

О, как часто жизнь преподносит нам неожиданности! События продолжали с головокружительной быстротой сменять друг друга.

Наташа поднесла часики к уху, и я заметил, что рука ее дрожит. Эта дрожь немедленно передалась мне. Но я дрожал внутренне, про себя, и не подавал виду.

В тот день дрожь уже не первый раз посещала нас всех. И было отчего подрожать!

— Идут… — сказала Наташа. — Я их утром по радио проверила.

Она оторвала часы от уха, на которое я смотрел. Никогда раньше я не замечал, что оно такое маленькое, аккуратное, плотно прижатое к волосам. Как мне хотелось, чтоб оно, это ухо, услышало что-нибудь приятное, радостное!

— Бывает, что электрички приходят раньше, — сказал я, — особенно если нужно, чтоб они задержались… Это я замечал. Но ведь не на четверть часа. Ну, на минуту, другую…

— Так что ж это было? — тоскливо вскрикнул Покойник. — Как тогда со скелетом? Галлюцинация?

— Не умничай, — сказал я. — Разберемся. Сегодня у нас…

Миронова подняла руку и торопливо, словно боясь, что ее кто-то опередит, подсказала:

— Воскресенье!

— Стало быть…

— …выходной день! — подсказала Миронова.

Я медленно рассуждал:

— А в выходные дни бывают…

— …дополнительные поезда! — поспешно закончила мою фразу Миронова. Когда нужно было подсказать учительнице или вообще начальству, она очень быстро соображала.

— Вот именно! — согласился я. — Это дополнительный поезд. Электричка в семнадцать ноль-ноль придет. Я же сам видел расписание… На станцию!

Мы снова сорвались с места и побежали. Я мчался быстрее всех: мне хотелось первому убедиться, что это был действительно дополнительный поезд, а не самый обыкновенный, не тот, который подчиняется ежедневному расписанию.

Только Глеб пытался меня обогнать. Я понял: ему хотелось отличиться, чтобы хоть чем-нибудь искупить… Все-таки я раньше других подлетел к окошечку кассы. Желание мое сбылось. Но уж лучше бы оно не сбывалось!.. Возле окошечка висел металлический щит с колонками цифр и словами «ежедневно», «по воскресеньям», «далее со всеми остановками»… Щит был разделен на две половины: «В город», «Из города».

Я забегал глазами по расписанию.

— Вот… Конечно! Семнадцать ноль-ноль!

— Это из города, — раздался за моей спиной тихий Наташин голос.

— Как? Разве? Не может быть! Слова вылетели у меня изо рта просто так, от волнения. Я и сам видел, что Наташа была права.

— А нам нужно было на шестнадцать сорок пять! Эта электричка как раз и ушла…

— Разве? Не может быть! Как же так?

— Следующая будет через четыре часа, — сказала Наташа. — По этой ветке поезда ходят нечасто. Совсем редко… Особенно осенью. Поэтому я и просила тебя посмотреть, когда мы приехали…

«Как же это могло получиться?!» — думал я, бессмысленно водя глазами по расписанию. Мне было стыдно обернуться и взглянуть на Наташу. — Утром я поспешил… Хотел поскорей выполнить ее просьбу. О, как мудра народная мудрость, которая учит нас: «Поспешишь — людей насмешишь!»

Но никто не смеялся.

— Мы доберемся до дому не раньше одиннадцати, — сказала Наташа. — А я обещала маме в шесть или в семь… Не представляю, что с ней теперь будет. Не представляю… Как же так, Алик?

— Разве не ясно? Если б он утром внимательней посмотрел, мы могли бы успеть, — сказал тот самый Покойник, который еще недавно прощался с жизнью в подвале. — Мы бы поторопились.

Какие жестокие сюрпризы порой подсовывает нам жизнь! Теперь получалось, что я во всем виноват. О Племяннике успели забыть. Забыли и о том, что я, подобно смелому Данко, осветил всем дорогу к спасению (этот свет ворвался в подвал, когда я подошел к щиту со словами «Не подходить!» и отбросил его). Забыли, что я, именно я вывел всех из подвала, подарил всем свободу и независимость! Независимость от Племянника, который бы еще неизвестно сколько держал нас в страшном плену.