— Не торопи, — отмахнулся дядя Павел.

Однако он еще долго не решался пойти.

— Игра принимает затяжной характер, — поддел Борис дядю его же излюбленной фразой.

— Дорогой племянничек, — не отрывая глаз от шахматной доски, произнес дядя, — я уже давно хочу рассказать тебе поучительную притчу. Вот послушай и запомни ее навсегда… Когда-то в давние времена шахиншах очень любил, как и мы с Толей, игру в шахматы. Выбирая себе визиря, то есть самого высокого своего сановника, он устраивал для проверки довольно своеобразное испытание: приглашал всех претендентов к себе во время игры, и тех, которые выражали чрезмерное, ненужное волнение, вмешивались в игру и навязывали свои советы, шахиншах признавал недостойными звания визиря: он считал, что судьба его страны должна быть вручена только тому, кто способен вдумчиво и молчаливо наблюдать ход борьбы, проявляя таким образом и мудрость и выдержку…

— Хитро, — согласился Борис. — Но меня это не касается: я не претендую быть у кого-либо визирем. Я судья и как судья требую от вас не затягивать игру.

— Подожди, подожди, сейчас пойду, да так пойду…

Тем временем Тамара достала с этажерки альбом и карандаш. Посмотрела сначала на отца, потом на Бориса, затем перевела взгляд на Анатолия, начала внимательно изучать его лицо.

Темно-русые, густые, как щетка, волосы. Такие же густые, только гораздо темнее, почти черные неширокие брови над серыми глазами. Чуть заостренный нос как нельзя лучше подходил к его овальному лицу. Слева возле носа — большая родинка. А вот уши… «Ты гляди, раньше я и не замечала: одно больше, другое меньше. Почему так?..»

Тамара раскрыла альбом, нацелилась карандашом на бумагу. Поглядывая время от времени на Анатолия, она рисовала его портрет. Штрих за штрихом, линия за линией, и в альбоме уже появлялась голова. Еще не совсем похожая, но все-таки — Анатолий. Нарисовала левое ухо, слегка набросала правое и остановилась. Ей не хотелось рисовать его таким, какое оно есть: это каждый может заметить, и получится, будто она нарочно подчеркивает его недостаток, который, если не присматриваться, совсем незаметен.

По-видимому, под впечатлением рассказанной отцом притчи и сама припомнила историю, некогда ею прочитанную.

В какой-то стране однорукий царь заказал известному художнику свой портрет. Художник нарисовал царя таким, каким он был на самом деле, — одноруким. Царь очень рассердился и приказал сжечь портрет. Пригласили другого художника. Тот, наученный горьким опытом своего коллеги, нарисовал царя уже с двумя руками. Портрет не вызывал у царя гнева, но и не заслужил похвалы: слишком он был неправдоподобен. Тогда согласился нарисовать портрет царя третий художник. Его работа царю понравилась. На портрете царь был нарисован так, что своим туловищем он закрывал ту сторону, где была когда-то рука. Художник нашел выход — и царя не показал одноруким, и против правды не погрешил.

«Наверное, эту историю знает и наш фотограф с базара, — подумала Тамара. — Придет к нему фотографироваться человек с каким-то физическим недостатком, он и так его вертит и этак, лишь бы на снимке не было видно его недостатка».

— Все!.. Проиграли!.. Сдавайтесь!.. — как ошпаренный вскочил со стула Борис.

— Не кричи, прошу, — не подымая головы, проворчал дядя Павел. — Вижу, моя притча нисколько не повлияла на тебя.

Он нервно бегал глазами по фигурам, искал спасения. Анатолий был спокоен, улыбался. И Тамара поняла: отец проиграл первую партию.

Но больше в тот день им играть не пришлось.

— Что, тебя бьют, Павел? — неожиданно раздался в комнате густой бас. — Я почувствовал и прибыл на помощь.

Все повернули головы. В дверях стоял высокого роста грузноватый человек в военной форме, с двумя шпалами в петлицах.

— Тарас! — удивленно вскрикнул дядя Павел и бросился к военному.

Обнялись. Поцеловались.

— Каким ветром?

— Западным.

— Давно?

— Сегодня утром.

— Один?

— С супругою и детьми.

— Где же они?

— В Нижнем Булатце. К сестре приехали. Она там преподает. А я прикатил сюда — надо отметиться в военкомате. По дороге Нестор Малий встретился. Вспомнил тебя. Не утерпел я, давно ж не виделись, расспросил, где живешь, и айда…

— Молодец! Вот и молодец!..

— Это твоя? — кивнул военный на Тамару.

— Моя.

— Сразу видно. Вашего роду. Уже десятилетку закончила?

— Девять классов, — ответила Тамара..

— Один год пропустила, болела малярией… — пояснил дядя Павел. — Чего же мы стоим? Садись, Тарас.

Они уселись друг против друга.

— Марию видел?

— Нет.

— Была на веранде. Где же она? Наверное, в саду. Тома, позови.

Тамара пошла позвать мать.

— А это чьи бойцы? — поинтересовался военный.

— Этот — брата.

— Николая?

— Николая, — подтвердил дядя Павел. — Борис. А то его друг, Анатолий. Он только что разбил меня в шахматы… Никакого тебе уважения к старой гвардии…

— О, теперь упорная молодежь пошла, — улыбнулся военный.

На пороге появилась тетя Мария.

— Ой, кого я вижу! Залёта прилетел! — она всплеснула руками. — Здравствуй, Тарас! — протянула ему руку. И сразу же забросала вопросами: — Как живешь? Как Елена? Как дети? Где вы сейчас?

— Все живы-здоровы. Пять лет был на Дальнем Востоке. В прошлом году перевели на Западную Украину. Служу на самой границе. И Елена и дети при мне.

— До какого же ты чина дослужился? Майор, что ли?

— Майор.

— А мой все с паровозом дело имеет.

— Не с паровозом, а с паровозами, — уточнил военный. — Не прибедняйтесь. Уже все про Павла знаю. Работает приемщиком в депо, в Гребенке. Кривоносовец, награды, премии каждый год получает. Так?..

— Правда, — улыбнулась тетя Мария.

— Вот видите. Не зря я когда-то разведчиком был!

— А-а, — махнул рукой дядя Павел. — Наговорил тебе Нестор…

Анатолий и Борис направились к двери.

— Вы не уходите, — остановила их тетя. — Я набрала клубники, попробуйте. Тома! Где ты?

— Я здесь, мама! — отозвалась с веранды Тамара.

— Помой клубнику, угости ребят и нам принеси. Пожалуй, я тебя, Тарас, сначала другим попотчую…

Тетя бросилась в погреб, а ребята вышли из хаты.

У двора стоял зеленый шарабан[4], в который была запряжена сытая гнедая лошадь. Крепкий парень-возчик рвал под забором траву. Лошадь поглядывала в его сторону в ожидании лакомства.

— Наливайко! — Борис сразу узнал паренька. — Ваня!

Возчик расправил спину, повернулся к ним лицом.

Ребята хорошо знали друг друга. С давних пор повелось, что между подростками Осовцов, южной окраины Лубен, и пригородным селом Нижний Булатец каждый год шли отчаянные бои. Вожаком осовчан три года подряд был Борис. Его называли Чапаем. Это имя Борис заслужил своей ловкостью и отвагой. Учеба давалась ему легко, и, хотя получал он не только отличные и хорошие отметки, был любимцем учителей, славился и сообразительностью, и спортивными успехами. Борис никогда не грустил, никто не видел его печальным или вялым. Полный энергии мальчик зажигал своим веселым настроением друзей. К тому же, если добавить, что он хорошо играл на баяне и что отец, рабочий станкостроительного завода, иногда разрешал сыну ездить на своем мотоцикле, то станет ясно, почему Борис имел некоторые преимущества перед своими одноклассниками. Правда, он этим никогда не кичился: охотно учил ребят играть на баяне, а на мотоцикле почти не ездил один: всякий раз посадит за спину пассажира и мчится с ним по притихшим вечерним улицам Осовцов. Дальше ездить не осмеливался — не было водительских прав.

«Люблю быстроту, — признавался он товарищам. — Обязательно буду машинистом!»

Вот Борис и верховодил босоногой ватагой осовчан.

Не менее ловким и таким же отчаянным и смелым был вожак и у нижебулатцев — Иван Сацкий.

Иван мечтал стать трактористом или шофером, помогал родителям по хозяйству. Даже во время каникул не отдыхал, а работал в колхозе ездовым или пастухом… Его знали как честного и прямодушного парня, для которого чувство справедливости всегда было превыше всего. Иван никогда не кривил душой, говорил, что человек с детства должен приучаться к правде.