«Сказать правду», то есть объявить сразу, что никого в живых нет и что спасать некого? Кому нужна была такая правда? Родственникам погибших? Они бы не поверили ни единому слову и все равно примчались бы в Видяево. И были бы правы, потому эта «правда» была бы неполной.

Стуки безусловно были, ибо первое, что станет делать подводник, оказавшийся в стальной могиле отсека - это бить железом в железо, надеясь, что откликнуться из смежных отсеков или услышат спасатели. Другое дело как долго эти стуки продолжались.

«Почему так поздно обратились к норвежцам за помощью?» - Этот вопрос задают почти все авторы писем. Если бы каждый из гневных вопрошателей поставил себя на место спасателей, возможно, обвинительный тон был бы на градус ниже. Примеряю ситуацию на себя: случилась беда - известно только то, что, лодка лежит на грунте и не подает признаков жизни. Задача: открыть кормовой рубочный люк. Действую, как учили - спускаю спасательный подводный аппарат (батискаф «Бестер» или «Приз») - слава Богу они под рукой и экипажи в строю, дело за малым - сесть на комингс-площадку, (которая вовсе не площадка, а широкое плоское кольцо из шлифованной стали), герметизировать место стыка, а потом открыть верхний рубочный люк. Мои люди и моя техника могут все это сделать. С какой стати мне заранее расписываться в собственной немощи, звать весь мир на помощь, если я знаю, что я могу это сделать сам? И мои люди это делают даже с помощью своей не самой новой техники - они стыкуют свои батискафы с кормовым люком и раз, и другой, и третий… Но тут выясняется невероятное - в толстенной стали комингс-площадки - трещина. Присос невозможен, открыть люк из переходной камеры аппарата невозможно, а значит невозможен и переход подводников, если они живы, из кормового отсека в спасательный аппарат. Я понимаю - это конец. Это приговор тем, кто может быть еще жив. Время вышло… Теперь открывание люка - это не спасательная задача, а техническая. Теперь его можно открывать с помощью водолазов-глубоководников - норвежских ли, китайских, российских. Российские глубоководники, оказывается, не вывелись на корню, они откликнулись из разных мест страны, куда их позабросила погоня за хлебом насущным. Нет сомнения - они бы открыли люк. Но лучше пригласить норвежцев, чтобы избежать тех обвинений, которые были брошены спасателям «Комсомольца» - вы отказались от иностранной помощи, дабы не раскрывать военных секретов. И я приглашаю норвежцев. А дальше начинается телевизионное шоу, смонтированное так, чтобы побольнее ткнуть и без того обескураженного российского спасателя. Нам показывают чудеса иноземной оперативности: на наших глазах в корабельной мастерской изготавливается «ключ» к люку - обыкновенную «мартышку», которая имеется на любом российском корабле - рычаг-усилитель нажима руки. Потом этот чудо-ключ спускают водолазу и тот открывает злополучный люк. Публика аплодирует норвежцам и клянет российский флот, что и требовалось режиссерам действа. За кадром же остается то, что заклинивший люк открывает вовсе не рука водолаза, оснащенная ключом-«мартышкой», а стальной манипулятор робота, который распахивает ее с усилием в 500 килограмм. Никто не говорит зрителям, что теперь, когда стало предельно ясно - живых в корме нет, люк этот все равно чем открывать - норвежским ли роботом или крюком российского плавкрана. Ибо теперь не страшно затопить затопленный отсек вскрыв оба люка без герметизации выхода из подводной лодки. Никто не сообщил, что норвежцы бились с крышкой люка почти сутки. На экране все было эффектно и просто: пришли, увидели, победили; спустились, сделали, открыли… Никто не сказал об огромной разнице в задачах, стоявших перед российскими акванавтами и норвежскими водолазами. Первые должны были обеспечить герметичный переход в лодку, вторые - открыть люк любым удобным способом, не заботясь о том, что при открытии его в девятый отсек ворвется вода… Попробуй теперь скажи, что это мы могли сделать и сами, пригласив российских глубоководников из гражданских ведомств - из той же Южморгеологии… Так почему же не пригласили? Да потому что норвежцы оказались ближе, да потому что над командованием флота, как дамоклов меч, висело заклятье - «вы из-за своих секретов побоялись принять иностранную помощь! Вам ваши секреты дороже матросских жизней!»

Образ российского спасателя отпечатан ныне в общественном сознании в самых черных тонах: беспомощен, неразворотлив, преступно нетороплив… Плохо оснащен - да, все остальное - ложь! Развернулись и вышли в точку работ в рекордные сроки, работали под водой за пределом человеческих возможностей, рискуя собственными жизнями. О какой «преступной неторопливости» адмиралов можно говорить, если в организации спасательных работ принимал участие офицер оперативного отдела штаба Северного флота капитан 1 ранга Владимир Гелетин, чей сын старший лейтенант Борис Гелетин находился в отсеках «Курска»? Родители погибших подводников создали свою комиссию по оценке спасательных работ, куда вошли три бывших флотских офицера. По распоряжению адмирала Попова они были доставлены на вертолете в район спасательных работ. Вернувшись в Североморск, они поблагодарили комфлота за все то, что было сделано для спасения их сыновей, увы, не увенчавшегося успехом.

Во время молебна в импровизированном Видяевском храме у отца штурмана с «Курска» случилась клиническая смерть. Его откачали. Но целых 80 секунд его душа общалась с душой сына.

Удивительно, что подобная катастрофа не произошла раньше. Может быть, потому, что ныне флот стал гораздо активнее выходить в море, а силы-то подточены годами общего лихолетья. Трагедия “Курска” - это расплата за тихое удушение флота под видом реформ. Так же как кислородное голодание приводит к необратимым поражениям организма, так и затянувшееся безденежье ВМФ дало свои злокачественным последствия. Флот и так продержался на энтузиазме офицеров и выносливости матросов целое десятилетие. Но всему есть предел…

Всякий раз, бывая на кораблях сегодняшнего флота, я поражаюсь тому, что они несмотря ни на что все еще выходят в море. И каждый такой выход - это героизм, за который приходится порой платить страшной ценой.

Российское общество должно, наконец, понять, что оно обретается в великой морской державе. Великой даже в грандиозности своих морских катастроф, не говоря уже о своих великих бесспорных достижениях, о которых оно не знает, да и знать, похоже, не желает. О них у нас сообщают шепотом, зато о катастрофах трубят во все иерихонские трубы… Сегодня каждый россиянин просто обязан знать имена своих подводных ассов, первопроходцев и мучеников так же, он уже усвоил имена поп-звезд и футбольных форвардов. “Жеватели котлет, читатели газет” по-прежнему полагают, что Баренцево море также далеко от них, как и Чечня.

Когда ядерный флот выходит в море - это действующий флот. Любая потеря действующего флота - боевая потеря.

Герой Советского Союза подводник Магомед Гаджиев, сложивший голову в арктических морях, сказал вещие слова “Нигде не такого равенства перед судьбой, как на подводной лодке: либо все побеждают, либо все погибают.”

.В мирные послевоенные годы подводников и подводных лодок в России погибло больше, чем в русско-японскую, первую мировую, гражданскую, советско-финскую войны вместе взятые. Что же это за такие «мирные» годы? Есть у них более жесткое и точное название - Холодная война в мировом океане. Именно так - с прописной буквы и без кавычек - пишут эти слова американцы. А они знают в том толк.

В ходе этой необъявленной, но тем не менее реальной до сводок многочисленных жертв, войны мы потеряли пять атомных и шесть дизельных подводных лодок. Противостоящие нам ВМС США - две атомных субмарины. Все это надо брать в расчет, чтобы понять что именно могло послужить причиной катастрофы «Курска», ибо Холодная война в океане вовсе не окончена, как о том поторопились возвестить некоторые политики. Слежение и выслеживание российских подводных лодок по-прежнему продолжается, разве что с большим для противника удобством - на выходе из баз и в полигонах боевой подготовки.