Даже ночью, ложась спать, я не стал снимать его. И опять долго не мог заснуть. Но на этот раз оказалось недостаточным просто сидеть и смотреть в окно. Как только на небе появилась полная луна, я понял, что должен быть там, в ночи, — подальше от этих тесных каменных стен.

Хотя никогда раньше мне не случалось проделывать ничего подобного, я решительно натянул бриджи с сапогами и так торопился, что времени на рубашку и куртку просто не осталось. Я выскользнул из Башни через Ворота — в это время часовые всегда спят. Оказавшись на открытом пространстве, я побежал. Моё тело целиком оказалось во власти дикого и безрассудного желания, уносившего меня всё дальше и дальше.

Я пересёк поле и оказался среди кустарника, окаймлявшего лес. Потом устремился вдоль ручья, пока не очутился на лужайке, над которой светила серебристая луна, отражавшаяся в запруде. Тут я сбросил одежду и нырнул в тёмные воды. Я набирал воду пригоршнями, расплескивая её вокруг себя. Пояс образовывал вокруг моего тела тёмную полосу, в то время как пряжка-голова снежного барса горела в сиянии луны ослепительно ярко, как ни один камень на свете. Он как бы вобрал меня всего в циркониевую пряжку — и теперь вокруг не существовало ничего, кроме дикой природы и головы снежного барса перед глазами.

Проснувшись на рассвете, я услышал пение птиц над головой. Лунное сияние ушло из запруды, хотя еле заметный серебряный диск всё ещё виднелся на западе. Я протёр глаза, не удивившись тому, что меня окружает, ибо во мне осталось воспоминание — воспоминание о дикой жизни прошедшей ночи. Я увидел, услышал и познал нечто значительное, восприняв всё это из чуждого мира, такого прекрасного и живого, какого я никогда не ведал ранее. Это была настоящая свобода, к которой я так стремился все прошлые годы. Вернуться в Главную Башню было равносильно заточению, но другого выбора у меня не было.

Чутье подсказывало мне, что если кто-либо проведает о моих ночных вылазках, мне не позволят поступать так в дальнейшем. Я должен вернуться к себе в комнату никем не замеченным. Пришлось сесть, дотянуться до одежды, лежавшей на расстоянии вытянутой руки, чтобы надеть её на мокрое от росы тело. Пояс на мне теперь был просто поясом, не больше. Даже камень на пряжке потускнел. И всё же, не удержавшись, я пробежался пальцами по меху.

Час был ранний. Я надеялся пробраться в комнату так, чтобы никого не потревожить. Меня вело шестое чувство, предупреждая об опасности. Я продвигался так осторожно, словно разведчик в неприятельском лагере, и вскоре добрался до Ворот, проскользнул в них и побежал к двери Башни. Мне оставалось лишь миновать вход в Башню Леди. Но кто-то преградил мне путь. То была Урсилла!

Встречи с ней избежать не удалось. Она подняла руку и указала на арку. Она молчала, я же переминался с ноги на ногу. Потом она кивнула на пояс, который виднелся из-под ремня бриджей, так как я был без куртки и без рубашки.

— Где ты это взял? — спросила она шёпотом, совершая магические пассы, чтобы выведать правду.

Не отдавая себе отчёта, я закрыл пряжку рукой. Мне явно угрожали. Я начал сердиться на самого себя, но старался вести себя сдержанно.

— Это подарок, — вежливо ответил я. — Леди Элдрис и Тейни вручили мне его в знак нашей помолвки.

Черты лица Урсиллы заострились, она стала похожа на злобно оскалившуюся собаку.

— Отдай его мне! — женщина даже протянула руку, путаясь сорвать с меня пояс. — Отдай его мне, Кетан!

Но, как она ни старалась, я не поддался её чарам и не повиновался.

— Нет! — отрезал я. Потом повернулся и побежал, не задумываясь о том, увидит меня кто-нибудь или нет. Только добравшись до комнаты, я остановился, потому что теперь был вне досягаемости Урсиллы. Опустившись на край своей узкой кровати, я постарался разобраться в той мешанине чувств, которая переполняла меня, чтобы понять, что же заставило бежать от Мудрой, словно то был не я, а перепутанное дитя.

Чувство свободы, с которым я проснулся, исчезло. Вместо него появилось чувство разочарования, сменившееся страхом. Я в клетке, и Урсилла попытается удержать меня в ней. Она сделает всё, чтобы подобная ночь не повторилась. В этом я был уверен так твёрдо, словно кто-то написал приговор горящими рунами на стенах передо мной.

Пояс!

Я расстегнул его и поднёс голову снежного барса к глазам. Камень погас и казался тусклым. Но Урсилле не отобрать его у меня! Этого я не допущу! Он мой и только мой, принадлежит мне, как ничто другое. Я сразу понял это, как только увидел его в первый раз среди сокровищ Ибикуса. Ну и что, если Леди Элдрис решила использовать пояс в собственных целях! Для меня это ничего не значит. Я снова застегнул его на себе и проверил, действительно ли защёлкнулась пряжка.

Пусть Урсилла и обладает Силой, отобрать у меня пояс она не сможет. Не знаю, почему, но я был уверен в этом.

Однако от Мудрой Женщины так просто не отделаться. В полдень принесли записку. Мы с Пергвином в это время дрались на мечах, и я получил заслуженную похвалу от своего наставника, мастера владения оружием. Он чаще указывал на недостатки, чем хвалил, поэтому я просто ликовал. Быть может, пояс поможет мне завоевать уважение среди товарищей. Я пребывал в отличном расположении духа — его не омрачило даже желание моей матери увидеть меня.

Я пересёк двор в полной уверенности, что все это — затея Урсиллы, и что в тех комнатах, где правит Мудрая Женщина и где находится средоточие её Силы, мне придётся несладко. Но я уже был не маленький мальчик, которым можно помыкать и который боится ослушаться. В ту минуту я в полной мере ощутил себя хозяином своей судьбы и своей жизни.

Проходя мимо дверей Леди Элдрис и Тейни, я не услышал ни звука. Я поднялся в покои, где правила моя мать при поддержке Урсиллы. В комнате, куда завела меня служанка, не было ковров. Сквозь отворённые окна проникал дневной свет и вливался запах сена с полей, раскинувшихся внизу.

Но при этом обстановка поражала богатством. Кресло моей матери с высокой спинкой было завалено подушечками, и на спинку был накинут Плащ Рода, как и у Леди Элдрис. А на стенах вместо ковров висели пергаменты с нарисованными на них прекрасными птицами и животными, столь отличными от тех, что мне доводилось видеть воочию. Яркие краски подчёркивали их оперение, рога, клыки и прочее, заставляя рисунок переливаться на свету, словно драгоценные камни.

Моя мать сидела на кресле, держа на коленях палитру и кистью нанося на холст лёгкие мазки краски. Она не подняла головы при моём появлении и не удостоила меня словами приветствия.

Я давно привык к подобного рода встречам — до тех пор, пока Леди Героиз не нанесёт завершающий мазок, она не прервёт своего занятия. То, что она была совсем одна, удивило меня, так как я ожидал увидеть рядом с ней Урсиллу, но Мудрой Женщины в комнате не оказалось.

Леди Героиз нанесла последние два мазка и отложила палитру в сторону. Она изучающе посмотрела на меня.

— Ты — глупец! — наконец воскликнула моя мать.

К такого рода приветствиям я тоже привык, поэтому её слова не вызвали у меня чувства протеста, я испытывал лишь желание побыстрее перейти к делу и получить объяснение по поводу того, почему вдруг меня называют глупцом.

— Ты позволил им приручить себя, словно пса из своры Лорда, — холодно продолжала Леди Героиз. — Почему мой сын так недалёк умом, что не понимает, когда служит целям других… — она пожала плечами. — Что сделано, то сделано… но всё равно это можно поправить.

Я ждал. Моей матери всегда нравилось приближаться к основной теме разговора вот так, издалека. Когда я был ребёнком, такие маневры делали своё дело: чем дольше она не обвиняла меня в конкретном проступке, тем больше я начинал нервничать.

Теперь же, спустя столько лет, я научился скрывать свои чувства до тех пор, пока Леди Героиз не произносила главного.