– Как гласит девиз «Тен Анлимитед Ньюс»: «Частная собственность не цель, а средство передвижения», – несколько не в тему, но сообразно думам своим скорбным, глубокомысленно изрекаю я товарищу по несчастью, – твоё высочество, как гадаешь, из этой аристократической задницы наружу пробраться можно?

– Конкретно из этой пещеры выход мне ведом. В глобальном же смысле, прочь с Акыра, увы… и ах—х. – Романов вздыхает и достаёт из—под стола пятый кувшин. – Милсдарь Убойко, а чей же родовой девиз ты изволил процитировать?

– Сетевой газеты вольных торговцев, – объясняю я. – Мы его обычно перефразируем. «Волка ноги кормят». А скажи—ка мне, твоё высочество, не обременю ль я тебя просьбой указать мне выхо…

В эту секунду нашу светскую беседу прерывает появление троих Личных Слуг. Так они в акырских кланах зовутся официально, а на самом деле – надсмотрщики они наши. Причём в прямом смысле смотрщики – слышать—то нас не могут. И говорить с нами не могут; потому один из вертухаев, которого царевич именует Дворецким, подваливает ко мне, бесцеремонно хватает за руку и вознамеривается уволочь. Ясный пень, такого простонародного обращения я не люблю, и пихаю «слугу» в грудину, да так, что он едва не грохается на пол пещеры.

– Ну ты, стервятник недоделанный, – угрожающе произношу, – ты лапокрылы свои не больно—то протягивай. Не то протянешь ноги, которых у тебя нет, но я предварительно приделаю, не переживай.

Он меня, само собой, не слышит. Но выражение моего лица ему и без слов всё рассказало в деталях и нюансах. Уж в чём—чём, а в физиогномике существ различных рас тюремщики наши глухонемые разбираются. Вынуждены. Потому Дворецкий крылышки боле не протягивает, отползает и жестом выразительно указует: на выход, мол, давай—давай.

– С вещами? – интересуюсь. Хотя какие у меня вещи…

Дворецкий нетерпеливо жестикулирует. Романов говорит мне:

– Иди, милсдарь Убойко. – Вздыхает руский цесаревич. – Похоже, обменивают тебя супостаты. – Вновь вздыхает. – Сызнова один—одинёшенек остаюсь…

– Ду—умаешь, твоё высочество?

– Ведаю. Господский Праздник в этом клане не скоро предвидится, так что… Ну ладно, бывай, милсдарь Убойко. Люб ты мне, приглянулся. Да и по крови, как—никак, родствен, брат—восславянин. Возьми на дорожку. – Он протягивает мне кувшин, и я принимаю подарок. Не обижаю отказом, хотя очень не хочется старика—русича лишать единственной радости, у него ёмкостей не так много осталось, а следующая поставка зерна из долины нескоро случится.

– Благодарю, твоё высочество. Ты вот что… – я отмахиваюсь от жестикулирующего Дворецкого. – …ты не помирай покуда, ладно? Даст Вырубец, я за тобой вернусь, дед. Понял? Буду жив, вернусь. Ты жди…

– Тем и жив лишь, – кивает царевич и с трудом подымается, оперевшись на каменную столешницу широкими ладонями и медленно вырастая из—за стола, – спасибо на добром слове, Солид Торасович, однако же не смущай старика. Не хочу я уж отсюдова… – он замолкает, и я почти зримо ощущаю борьбу двух противоположных желаний, постоянно ведущуюся в его душе. – Ступай с мирром, – продолжает бывший наследник Престола Руси. – И за мною не ворочайся, ежели что. О себе подумай.

Он принял решение, и столько твёрдости в его голосе, что я понимаю – уважать избранный старым узником вариант окончания жизни я просто обязан. Ясное дело, Великой Империей Русь давно правит другой Романов. И Никодим это прекрасно понимает…

В порядке бреда: вот бы вызволиться вместе с ним, и вернуть потерянного царевича на столичную планету Кремль, и возвести на трон. Имея такого кореша, можно его попросить, чтобы взял Стэп под руское покровительство, простил стэпнякам подлое предательство, некогда совершённое двуликим Тыщенко, и…

– Пускай тогда вместо меня остаток твоих дней скрасит приятная дама, – искренне желаю я Романову, и он так же искренне отвечает: – А вот за сие пожеланье превелико благодарю! Слово новичка приносит удачу, как сказал, так и сбудется.

И я ухожу прочь, конвоируемый собственными слугами. Не оглядываюсь. Но почему—то абсолютно уверен – долго ещё старик будет стоять, опираясь ладонями о край стола, и смотреть в черноту пролома, в которую меня увели коллекционеры.

Прощай, брат—восславянин. Не поминай лихом.

Уже идя к выходу, я сокрушённо вспоминаю о том, что так и не узнал у русича, правда ли то, что в столице Руси памятник стоит моему прямому предку и его героическим сотоварищам.

…Меня обменяли. Конечно же, меня обменяли, прав оказался мудрый ветеран.

Снаружи царит ночь; и хорошо, а то б ослеп я на хрен. За миновавшие несколько суток глаза приспособились к свеченью плесени, и теперь бурно протестуют даже против тусклого лунного света. Выбравшись по извилистым норам из недр горы, я моментально ощутил усиление «внутреннего ощущения» членов Экипажа, но определить вектор местонахождения не сумел. Похоже, мои повсюду, со всех сторон… Неужто и в этом царевич прав оказался, всех захватили и в клановые коллекции рассовали?!! Ох, не дай—то Вырубец…

Но что касается справедливости древней формулы: «Новичкам – везёт!», лично я убеждаюсь – и вправду везёт. Тот экземпляр, на который меня обменяли, я, щурясь от света, засекаю лишь мельком, но убеждаюсь – дама! Ещё и какая! Мальнаранка. Почти человек—женщина! Нескучная старость Романову обеспечена. А там, глядишь, юркая и ловкая мальнараночка даже ухитрится расшевелить давно поникший…

– Залезать! – на ломаном спаме гавкает, грубо толкая меня в спину, конвоир, и я чуть не падаю. Этот уже не вертухай.

Солдат, похоже; увешан весь ножиками, арканами, дротиками, дубинками, дхоррзнаетчемещё. И здоровенный жлобяра. Раза в полтора крупней Дворецкого. И разговаривает вдобавок. Лучше б молчал. Но если говорит, то – и слышит?

Вываливаю на него весь свой запас спамских ругательств, добавляю залп на интерлогосе, и на долю секунды замысливаюсь: не изрешетить ли ещё и всем богатейшим арсеналом матерного коруса? – но решаю остановиться. Не поймёт ведь, не оценит настоящего искусства…

– Залезать! – лаконично реагирует рукокрылый жлоб, и так меня лупит промеж лопаток, что я волей—неволей «залезаю» в эту вонючую корзину, то бишь влетаю в неё кувырком. Кувшин с глухим «бум—м!» ом брякается наземь.

– Ну ты, мурло пернатое, – злобно ворчу я, переворачиваясь на спину и пытаясь высвободиться из вороха грязнючих тряпок; ими устлано дно этой напрочь антигигиеничной плетёной коробенции. – Ты что ж это, быдло стервозное, подарка меня лишило… я ж хотел пузырь на сувенирную полочку в каюте поставить, дхорр тя сотри… представитель братского народа, стэпнякам ближайшего по крови, со мной поделился последним, а ты… Да я ж тебе за это…

Но я не успеваю ничего «ему за это» сделать, потому что корзинища вместе со мной рывком поднимается в воздух.

Выпутавшись из вонючих лохмотьев, я высовываю башку и провожаю взглядом быстро уплывающую твёрдую поверхность. Шесть канатов тянутся сверху к корзине, справа и слева по три, и шестёрка Рабов уносит груз в ночное небо. Меня прорывает, и это самое ночное небо оглашается витиеватыми матерными руладами – я таки решил продемонстрировать своё неплохое знание коруса. Весьма, ясный пень, близкородственного моему родному наречию.

…Несут меня всё выше и выше, и я заключаю – обменялись с каким—то вышним кланом. Из обрывков информации, сообщённых мне стариком Никодимом, я уже соорудил—набросал для себя примерную картинку акырского варианта цивилизации.

Насколько я понял, пещерная клановая культура этой сплошь гористой планеты за богов почитает, ясный пень, горы. Конкретные горы, с именами, самые высокие, наверное, или ещё по каким—то критериям выделяемые из общей массы…

Раньше тут обитали две чётко сегрегированные расы – господ и рабов, и вместе они составляли акырский социум. Господа, похоже, со временем выродились—вымерли, как это часто случается с аристократами, а более живучее быдло осталось, ясный пень, без панов. А холопам, в силу их рабской натуры, до зарезу необходима ходячая харизма. Можно было бы провести определённую аналогию – собакам нужны хозяева; но почему—то не хочется обижать пёсиков.