Но это все проблемы португосов. У нас все складывалось отлично. Даже рабы нашлись в Порту - только не очень молодые ребята, не торговали детьми в Португалии, а рабство было, хоть порицалось. Кстати, это было странного типа рабство - рабы были обязаны работать на хозяина, а вот их дети уже рождались свободными. Мы пошныряли по рынкам, мастерским, узнали цены. За неделю мы разнюхали все нужные нам сведения. Придется нам на юг пробираться - никак мы рабов детей не найдем на севере.
Уже собирались отчаливать на сговоренное место, чтобы Витя нас подхватил и доставил до окрестностей Лиссабона, как я повстречал Белку.
Встретились мы в церкви, где и полагается встречаться молодым людям. Португальские женщины аристократки не носили мантилий, это была 'мавританская зараза', и вееров никаких не было в употреблении, как и всяких платочков на лице, уберегающих от загара. Встретились - я поклонился и посмотрел ей в глаза. А это было наглостью с моей стороны.
Мы уже поняли, что мы крутые, супер-пупер бонды, потому что мы удачливые штирлицы, а это вам не ежик чихнул. Нас здорово выручила задумка прикинуться монахами. В средние века жили дикие, абсолютно ушибленные на голову европейские дворяне - они не перенсили взгляда в лицо от простолюдинов. Это расценивалось как оскорбление, как вызов. Мы несколько подзависли от таких тонкостей. По мелочевке нас уже проверили, даже доверили пописать немного в местные хозяйственные списки, на уровне 'Принял три кувшина оливкового масла от Педру Гамарры из Порту'. А вот так серьезно мы не задумывались, насколько мы разные с местными. Мне все эти графья были по барабану - дикари они и буржуи. А выходило, что мы вечно нарывались на неприятности: глаза отводить... да бред какой-то.
В глаза я девушке посмотрел, красивые глаза, веселые, шальные. И улыбнулся с пониманием: наш человек, понимает толк в эротике, и флирте, кошачьей породы.
Вызнал имя. И дурканул не слабо. Гитару я увидел. Мы иногда уже рисковали и шастали по Порту в местном прикиде, все равно скоро уходить, не нужный нам город - крупный, нам помельче нужен городок для возможной базы в Португалии. Гитару я увидел пятиструнную, испанскую, с двойными струнами, строй был забавный, пришлось подстраивать под свою руку.
Жила моя отрада в высоком терему в пятидесяти километрах к северу от Порту, в городке Барселуш на берегу реки Каваду. Городок был основан еще римлянами. Именно отсюда разошлась по стране знаменитая легенда об ожившем жареном петушке, ставшем национальным символом Португалии. Легенда забавная.
Когда-то давно, шли паломники в Сантьяго-де-Компостела и остановились на ночлег в маленьком городке Барселуш, что на севере Португалии. Но тогда это был не просто городок, а столица первого графства независимой Португалии и резиденция основателя династии рода Браганса. Среди паломников был некий молодой галисиец, который очень понравился хозяйке постоялого двора, и она всячески домогалась его. Но паломник стоял на своем и отказал женщине. Разозленная хозяйка решила отомстить юноше и подкинула ему свое столовое серебро, а утром подняла крик: 'Украли, украли!'. Стали проверять всех постояльцев, и в скромной суме галисийца обнаружилась пропажа. Юношу схватили, и местный судья приговорил его к смертной казни (такие суровые законы были в Барселуше в то время). Перед казнью паломник попросил аудиенцию у того человека, который приговорил его к смерти. Последнюю просьбу узника уважили. Галисийца отвели в дом служителя Фемиды, где в этот момент шла дружеская пирушка. Здесь странник снова настаивал на своей полной невиновности. Когда он окончательно понял, что переубедить судью невозможно, то указал тому на блюдо с жареным петухом, и в отчаянье воскликнул: 'Я настолько безвинен, что когда меня будут вешать, этот петух закукарекает!'. Судья пренебрежительно отодвинул блюдо с птицей в сторону и, как ни в чем не бывало, продолжил трапезу. Но, когда наступил час казни, жареный петух вдруг ожил и прокукарекал. Потрясенный судья вскочил из-за стола и побежал на место казни. Там он увидел, что палач плохо завязал узел на шее осужденного и узник все еще жив. Несчастного немедленно освободили из петли и отпустили с миром.
Галисиец через некоторое время вернулся в Барселуш и поставил крест в благодарность 'сеньору Петуху'.
Барселуш славился своими мастерами гончарами, глиняные фигурки черного петуха стали делать только в двадцатом веке, но они приобрели известность. Таких же петушков захотели иметь жители окрестных городов. А кончилось тем, что расписной петух стал одним из символов Португалии. Ярко раскрашенные петушки продаются по всей Португалии как символ удачи.
Я узнал церковь, где стоял тот самый крест на удачу, сходил, поклонился, пожелал удачи Деве Марии, где бы она ни была. И отправился хулиганства безобразить и ночной покой смущать. Про серенады я не знал ничего, по ночам в Порту песен не распевали, но если я стану родоначальником новой традиции - это будет круто! Никаких таких пошлостей! Ничего бесстыдного, все пересочинялось изящно и волшебно. Я даже компаньона себе нашел! Заранее отрепетировал партию трубы из двадцати нот с местным мастером - ох, и понравилась ему музыка, но я его уговорил помалкивать в тряпочку, пока не исполним премьеру номера, не надо светиться. Песню для переделки я выбрал отличную, далеко ходить не надо, Битлы были те еще романтики. Их любовные песни потрясают своей гармонией сочетания тонкости и простоты. Вместо 'Мишель' начал с 'Изабель' и слово за слово подобрал текст. 'Изабель, так красива, что ангелы с неба поют для нее'. Главный финт был в припеве, в бесцеремонном душераздирающем восклицании: 'Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя!' - а потом наглый уворот от всех упреков и претензий, 'Господи, как я люблю стоять и молиться тебе, рядом с Изабель'. Дальше там шла очередная порция на тему 'чистая душа, чистая красота, ангелы в слезах, все счастливы, танцуем ламбаду'. И вопль о любви к Господу, пусть иезуиты и инквизиторы не привязываются - я пиар делаю, сына Марии я уважаю, честный бог.
Кстати, иезуиты еще не появились, школа такого шпионажа станет нашей школой. А вот инквизиция - работала исправно. Мы на самом деле не то, чтобы верили в Христа, но вот понимания, уважения и принятия всей полноты идеи христианства нам было не занимать. В глаза нам было бесполезно смотреть, выискивая ересь. Я вообще тупил напропалую, жаловался на язычников, только верой можно, только верой.
Подкрались мы с Никколой к стенам большого дома, замок, не замок, но неприятная громадина, хоть и украшенная завитушками и статуэтками. Как не украшай доспех воина цветочками, от этого он только нелепей выглядит. Здание сразу говорило: храню покой своих господ. Вот этот покой мы и нарушили. Только на величие гения Маккартни и Леннона можно списать наше спасение от неприятностей. Замки не спят, никогда не спят, даже ночью. За стенами слышны шаги караульных, свет факелов и фонарей мелькает иногда, там стукнуло, здесь пукнуло, не спят охранники.
После первых аккордов песни - а там шикарная, волшебная партия аккордов - все затихли, и не мешали мне петь во весь голос своего 'какой-ни-есть-вот-он-весь' баритона. В финале вступила труба... ох, молодец Никколо, я увидел, что мужчина плачет. Эти итальянцы совсем ненормальные на музыку. А потом мы дунули оттудова, со всех ног. Я выдал трубачу золотой, и разрешение дудеть мелодию где угодно, но строго указал: слова песни не менять, не надо шутить с такими вещами. Это вопрос диалектики, диалектического эстетизма, понимать надо. Но вся фишка в том и была. В двадцать первом веке фиговые песни о любви писали - мудрили слишком, сложно выражались. А вот Элвис, битлы и остальные гении пели простенькие слова. И найти эти простенькие слова совсем не просто, если возьмешься сочинить любовную песенку.
Никколо я оставил в Барселуше, а сам вернулся в Порту уже на следующий день, больно надо там томление изображать, да и не было никакого томления. С сексом в Португалии все было просто и отлично. Я отрывался в пригородных поселениях, с молодыми женщинами, по старой испытанной веками схеме: исповедь, отпущение грехов, и сразу, не отходя от кассы, новые грехи помогал нажить.
