К сожалению, Джерард так сосредоточился на работе, что все остальные проблемы вылетели у него из головы. Он взглянул на Жаклин и ощутил, как она уходит в себя, прячется за привычный барьер, которым окружила свой мирок.
– Вы сможете справиться одна? Боюсь, Жаклин понадобится мне до конца дня. Нужно определить точную позу, прежде чем начинать портрет, и, как вы сами понимаете, закончить его необходимо как можно скорее.
– Собственно говоря, даже лучше, если Жаклин будет отсутствовать, – кивнула Миллисент и с решительным видом обратилась к племяннице: – Я не жила здесь, когда Томас исчез, так что мне будет легче придерживаться фактов и отметать любые домыслы. А без тебя им будет труднее предполагать какое-либо твое участие в этих печальных событиях. Как бы то ни было, вам обоим следует целиком посвятить себя портрету и предоставить разделываться со злыми языками мне.
Джерард улыбнулся и вопросительно глянул на Жаклин.
Она упрямо вздернула подбородок, помедлила и все же кивнула:
– Вероятно, вы правы, тетушка. Следует лишить их возможности часами перебирать свои ошибочные предположения и бессмысленные сплетни. Пусть занимаются этим в другом доме.
Но когда он повел Жаклин обратно в сад, та снова помрачнела. Он ничего не имел против: ее отчуждение не играло роли. Сегодня он работал с ее телом и позами, а не с лицом и выражениями.·Их он уже успел узнать. А вот ее тело ...
Ее смятение помогло, позволив ему сосредоточиться на фигуре, на контурах, линиях и изгибах, не возбуждаясь при мысли о ее безупречной прелести.
Он увел Жаклин в сад Посейдона и снова поставил у продолговатого пруда, в нескольких ярдах от входа в сад Ночи, а сам отступил и стал рисовать: не столько девушку – ее силуэт он набросал несколькими штрихами, – сколько окружающий пейзаж.
Только изобразил ее, стоящую прямо под арочным входом, как в раме.
Дневное освещение было идеальным: на виду оставался только вход. Остальное скрывалось в тени. На портрете все будет залито лунным светом, изобразить который труднее всего. Но сегодняшнее освещение помогло ему нарисовать все необходимые линии, очертить каждый лист на лозах, каждый изгиб ветки, каждый ползучий побег.
Набросав ее силуэт в зеленой раме, он велел ей сесть поблизости.
– Я работаю над фоном, пока что можешь отдохнуть: сейчас ты не нужна.
Буквально выдернутая из невеселых размышлений, Жаклин подняла брови. Судя по тону, определенно принадлежавшему не мужчине, а увлеченному работой художнику, она попросту ему мешала. Нет, она не возражает и даже рада отдохнуть, поскольку почти весь день провела на ногах.
Жаклин села на скамью из кованого железа, стоявшую перед цветочным бордюром, и, опершись на руку, стала наблюдать за ним.
Она воображала, что все это время будет гадать, как там справляется Миллисент в гостиной и каков настрой местных дам. К сожалению, все было известно наперед: они уверены, что она и с Томасом разделалась. И это ранило почти так же больно, как в то время, когда она, выйдя из глубокого траура, поняла, что о ней думают люди.
Но сейчас, глядя на Джерарда, она обо всем все забыла.
И думала о нем. Не только о прошлой ночи и наслаждении, которое он ей дарил, не только о его уверенности в том, что наутро она станет раскаиваться и жалеть, не о том факте, что она не чувствовала ни малейшего сожаления ... а о нем. О нем одном.
До чего же увлекательно следить за его лицом, манерой рисовать, держать карандаш... Для него создание портрета означает ее освобождение из странной тюрьмы, и осознание этого до глубины душ и трогало девушку.
По-своему это напоминало ей битву благородного рыцаря за ее честь и достоинство, и, как всякая оскорбленная дама, она не могла отвести глаз.
Наконец он отложил карандаши и стал рассматривать свои эскизы. Энергия, владевшая им, улетучилась: она чувствовала, что он доволен своей работой.
Соблазн был велик, но, помня о его предупреждении, она не попросила разрешения посмотреть.
Словно услышав ее мысли, он поднял глаза, подумал; сунул в карман карандаши и направился к скамье. Сел рядом и открыл свой альбом.
– Я хочу, чтобы ты поняла основную идею, над которой я работаю.
Жаклин пораженно уставилась на него.
– Но я думала, что ты никогда никому не показываешь свои наброски.
Губы Джерарда дернулись, но голос оставался ровным. Разве что чуть раздраженным:
– Обычно так и есть, но в твоем случае все иначе. Ты достаточно артистична, чтобы увидеть то, что я вижу и пытаюсь запечатлеть.
Она кивнула и взялась за альбом.
– Так вот что ты пытаешься запечатлеть ...
Она осеклась, увидев первый лист: ее силуэт под входом в сад Ночи. Далее следовали различные детали арочного входа в нескольких ракурсах.
Теперь стало очевидным, почему он редко показывал наброски. Жаклин по достоинству оценила его веру в то, что она сумеет понять его замысел и соединить все эскизы в одно целое, чтобы получить идею готовой работы.
– Я в ужасе убегаю из сада Ночи, – вымолвила она, неожиданно ощутив всю силу его замысла. И взглянула на вход, позолоченный закатным солнцем. Сзади теснились таинственные, гнетущие и одновременно манящие тени.
Наблюдая за ней, Джерард понял, что она оценила эскизы. Он нарушил свое до сих пор нерушимое правило, не желая скрывать от нее, что портрет будет обладать достаточной силой, чтобы развеять все злые слухи о ее стремлении убивать. Потому что лучше всяких слов и доказательств возвестит о ее непричастности к преступлениям и убедит людей изменить свое мнение. Мало того, он побудит их начать розыск настоящего убийцы.
И ее вера в то, что это произойдет, крайне важна для его работы. Жаклин поможет привнести в портрет истинную жизнь, сделать его подлинным шедевром. Лучшим его произведением. Он хотел ее одобрения. Ее поддержки. И осознание этого потрясло Джерарда. Он постарался поскорее выбросить из головы эту кощунственную мысль.
– Но ты еще не нарисовал меня под аркой. Я готова позировать именно там.
Джерард покачал головой:
– В этом нет необходимости. Я стану рисовать тебя в мастерской. Мне нужно, чтобы сцена была залита лунным светом. И хотя я нарисовал достаточно пейзажей, чтобы знать, как это делается, с людьми все гораздо сложнее. Мне придется писать тебя при свечах, а уж потом преобразить их теплое сияние в холодный лунный свет. Приготовься к тому, что тебе придется нелегко. Такая поза достаточно сложна, и часами стоять неподвижно – испытание не из приятных.
Жаклин сделала забавную гримаску и оглянулась на сад Ночи.
– Спасибо за предупреждение. Ты уверен, что это самый лучший фон?
– Совершенно уверен.
Оба оглянулись, заслышав шаги, доносившиеся со стороны сада Весты.
– Барнаби, – кивнул Джерард, захлопнув альбом.
– Интересно, он уже успел побывать в доме?
Барнаби вышел на тропу и, увидев парочку, широко улыбнулся:
– Ричардс так и сказал, что вы должны быть здесь. Я решил, что после всех утренних трудов не должен больше подвергать свои нервы тяжкому испытанию: если верить тому же Ричардсу, в гостиной собралась целая орда местных дам.
Опустившись в траву перед скамьей, он тяжело вздохнул, растянулся как ни в чем не бывало, скрестил руки на груди и закрыл глаза.
Джерард, ухмыльнувшись, толкнул приятеля носком сапога.
– Лучше доложи, что ты узнал в Сент-Джасте.
Барнаби так помрачнел, что и без слов стало ясно: вряд ли он принес хорошие новости.
– Бред какой-то! Просто невероятно! Лично я совершенно не могу взять в толк, как это люди приходят к каким-то идиотским выводам на основе всего одного, абсолютно незначительного факта. Что бы там ни было, а всей округе известно одно: Томас исчез, и последней, кто его видел и провожал, была Жаклин. Если бы я сам не был свидетелем, ни за что не поверил бы, как широко и быстро распространяются подозрения против вас! Как оказалось, мне пришлось быть крайне осторожным в словах, высказываниях и, самое главное, реакциях на ... – Явно выведенный из себя, он широко взмахнул руками. – На этот вполне установленный факт. Но ... но заверяю, мисс Трегоннинг, я был самим воплощением благоразумия. Однако это крайне угнетало и выводило из себя.
