Дверь открыл Брэдшо. Обстановка в особняке сильно напоминала сумасшедший дом. В холле уже громоздились ящики, коробки и чемоданы; лакеи и горничные ошалело метались из комнаты в комнату.

– А вот и вы! – воскликнула Пейшенс, помахав им с галереи. – Какое счастье!

Поспешно сбежав вниз, она с одинаковым энтузиазмом стала обнимать Джерарда и Жаклин.

– Мы решили попрощаться с чудовищами, – пояснил Джерард.

Пейшенс прижала руку к сердцу.

– Если сумеете отвлечь их хотя бы на полчаса, я буду у вас в вечном долгу. Они желают помочь и уже успели довести половину слуг до безумия.

Жаклин, улыбаясь, шагнула к лестнице.

– Они в детской?

– Да. Идите наверх. Вы знаете дорогу, – бросила Пейшенс, поворачиваясь к подбежавшей экономке.

Они провели с детьми почти час. Джерард сидел с мальчиками на полу, рисуя и рассказывая о своих приключениях. Жаклин устроилась у окна, посадила Терезу себе на колени и, играя с лентами, развлекала девочку историями о принцессах и единорогах.

Перевязывая Терезе бантики в третий раз, Жаклин краем глаза наблюдала, как Джерард обращается с мальчиками. Похоже, они были большими друзьями и с Терезой тоже. Но малышка, очевидно, выбрала компаньонкой Жаклин и требовала всего ее внимания, в полной убежденности, что имеет на это право. Словно считала Жаклин кем-то вроде Джерарда, только в женском обличье.

Жаклин старалась не придавать большого значения поступкам маленькой девочки, но сделать это было сложно: в огромных голубых глазах Терезы сияла абсолютная уверенность ... а ведь она не видела Джерарда и Жаклин в другой обстановке. Неужели все так очевидно даже младенцам?

Наконец за детьми явились две няни и увели их обедать. Мальчики шумно попрощались. Тереза с достоинством кивнула:

– Приезжай вместе с дядей Джерардом, когда он навестит нас в деревне.

Жаклин, присев на корточки, дернула Терезу за косичку.

– Постараюсь, но у меня может не получиться.

Тереза было нахмурилась, но тут подошел Джерард, и девочка, сразу просветлев, взмахнула ручонками. Джерард послушно подкинул ее в воздух.

Жаклин поднялась. Тереза крепко обняла Джерарда и прошептала что-то на ухо. Он взглянул на Жаклин, потом на Терезу. Та положила головку ему на плечо.

– Хорошо, но ... – Он пощекотал малышку. Та взвизгнула. – Ах ты, дьяволенок ... я уверен.

Тереза хихикала и извивалась. Джерард поставил ее на ноги и подождал, пока она подбежит к няне. Уже в дверях она обернулась и послала поцелуи ему и Жаклин. Веселый смех еще долго слышался в коридоре.

Джерард, улыбаясь, взял руку Жаклин.

– О чем она спросила? – не выдержала девушка.

Джерард пожал плечами:

– Когда я в следующий раз приеду их навестить.

Ей хотелось допросить его как следует, но она не осмелилась. Это не игра. Не стоит торопить события, тем более что она еще не приняла решение.

Спустившись вниз, они попрощались с Пейшенс; та рассеянно обняла их, явно занятая своими проблемами.

– Увидимся на празднике лета, – пробормотала она, ни к кому в особенности не обращаясь. Поэтому Жаклин ничего не ответила, хотя слышала о летнем празднике, который устраивал клан Кинстеров в поместье герцога.

Они нашли Вейна в кабинете по уши погруженным в финансовые отчеты. Однако он улыбнулся, поднялся, пожал им руки и окинул Жаклин теплым взглядом, словно считал ее чем-то большим, чем просто другом.

Выходя из кабинета, Жаклин вдруг сообразила, что никто и не обращался с ней как с «другом» Джерарда. В таком случае кто она?

Но она еще не решила, кем может и кем согласна быть.

Они вернулись в вестибюль. Джерард помедлил посреди всего этого хаоса, огляделся и взял ее за руку.

– Пойдем ... я хочу тебе что-то показать.

Он повел ее в столовую, где вся мебель уже скрывалась под чехлами из голландского полотна. Они подошли к камину, над которым висела картина.

И эта картина мгновенно привлекла внимание Жаклин. Притянула словно магнитом. Перед ней был портрет Пейшенс, сидевшей в окружении всех троих детей. Не было никаких сомнений в том, кто был автором портрета.

Жаклин не могла оторвать глаз от лица Пейшенс. Отраженные на нем эмоции трогали сердце, успокаивали душу, позволяли верить, что этот мир хорош и все в нем будет хорошо, пока на свете существуют такие всепоглощающие чувства ...

– Из всех портретов с детьми, которые я писал, этот значит для меня больше других, – тихо пояснил Джерард. – Пейшенс много лет была мне вместо матери. Для меня этот портрет означал последний этап взросления. Словно изобразив на холсте ее любовь к детям, ту бесконечную глубину, которой не найти в других отношениях, я отпустил ее. – Его губы слегка дернулись, – И возможно, позволил ей уйти.

Жаклин ничего не ответила, продолжая смотреть на поразительный портрет.

– Должен признать, работая над ним, я много узнал о материнстве, – продолжал Джерард.

Он снова сжал ее пальцы; рука об руку они покинули комнату, попрощались с Брэдшо и вышли на улицу.

Только когда они вновь свернули на Брук-стрит, Джерард прервал молчание:

– Я иду в студию. Хочу, чтобы ты позировала остаток дня и вечер. Тебе придется извиниться и отказаться от всех приглашений, – сухо сообщил он и, не дожидаясь согласия, добавил: – Следующие два вечера ты тоже должна быть в студии, если хочешь, чтобы портрет вышел таким, как следует быть.

Вряд ли Жаклин могла что-то возразить: в конце концов, портрет нужен больше всего ей. Поэтому она кивнула и поднялась на крыльцо.

– Я скажу Миллисент, – пробормотала она, после чего пришлось послать карточки с извинениями тем дамам, чьи званые ужины и вечера она должна была посетить.

Он остановился в двери, встретился с ней взглядом. Его глаза полыхнули нестерпимым светом.

– Уже недолго, – пробормотал он.

Жаклин снова кивнула. Мастерс открыл дверь, и они вошли. Портрет скоро будет закончен, а потом они должны принять то, что уготовила для них судьба.

Днем Жаклин позировала у колонны. Джерард с головой погрузился в работу.

Перед тем как она заняла место у колонны, он позволил ей взглянуть на портрет. Жаклин поняла, что эти финальные сеансы будут решающими для впечатления, производимого портретом.

Она научилась молчать и уноситься мыслями далеко, оставаясь при этом совершенно неподвижной: рука поднята, голова наклонена под нужным углом. Выражение лица значения не имело; ее лицо и черты он напишет в самом конце, по бесчисленным наброскам, сделанным заранее. Поэтому ей было ни к чему следить за мыслями, тем более что сейчас Джерард сосредоточился на ее поднятой руке.

Эта сосредоточенность всегда интриговала ее, поскольку была куда глубже и знаменовала куда больше, чем обычное пристальное внимание. На ум приходили такие термины, как преданность, служение делу и одержимость работой, в сочетании с безжалостной, неумолимой решимостью. И он, увлеченный своей работой, все подчинял единой цели.

Изредка она поглядывала на него, упиваясь видом Джерарда, стоявшего за мольбертом в рубашке с засученными рукавами, бриджах и сапогах и орудовавшего кистями.

Уговорив его писать портрет, она не искала защитника. Но так вышло, что у нее этот защитник появился. Он предъявил права на звание, как рыцарь старых времен, поклявшийся оберегать ее честь, ее репутацию от всего мира. Именно с этим девизом он и приступил к ее портрету. И как в случае с Пейшенс и ее детьми, эта работа означала больше, чем просто изображение девушки. Он писал портрет ради нее, в ее защиту, и все же эта работа значила что-то и для него.

Возможность уничтожить тех, кто посмел ей угрожать.

Теперь, когда глаза Жаклин открылись, она увидела многое из того, чего не замечала прежде. Чувство собственника, рыцарство, желание уберечь были непоколебимыми, абсолютными и не знали границ. Невозможно представить, что, как только успех будет достигнут и все драконы издохнут в судорогах, он просто пожмет ее руку и уедет на белом коне.