– Некоторым удалось спастись, – проговорил жрец. – Часть хуминов вернулась обратно в лагерь, а часть – перешла ущелье. Отсюда, правда, их не видно.

Может, это все подстроено специально? И перешедшие попробуют найти другой проход? Вряд ли… Но стоит поговорить с ятру.

– Сколько их?

Видимо, жрец думал о том же.

– Около двадцати. Некоторые ранены. В северных башнях, конечно, не ожидали подобной прыти, но в конце концов поняли, что к чему, и постарались исправиться.

Что же, вполне может быть…

– Думаю, нам стоит прогуляться вниз, – заметил Обхад. – Нужно поговорить с горцами.

Джулах безмолвно пожал плечами и продолжал смотреть.

– Что там? – спросил тысячник, уязвленный этим молчанием.

– Хумины зашевелились в лагере. Похоже, они готовятся к осаде. Будут рубить деревья – и так далее. И… мне кажется, у них с собой есть пара небольших осадных машин.

– Странно было бы ожидать от них памятника Ув-Дайгрэйсу в полный рост, – хмыкнул Обхад.

Джулах дернулся.

Вот я и пронял тебя, парень. Лучше бы тебе не забывать о том, кто здесь кто.

– Ну, я думаю, пора отправляться вниз. Не хочу возвращаться впотьмах – на этой тропе вполне можно переломать себе кости.

– Мне кажется, это необязательно, – произнес Джулах.

Он оказался неожиданно близко к тысячнику, и это последнему очень не понравилось. Обхад привык слышать, когда кто-то к нему приближается.

– Что ты имеешь в виду?

Согласно своей раздражающей привычке, жрец промолчал и лишь начал потихоньку спускаться вниз, по тропе. Пройдя немного, он остановился и замахал беспорядочно руками, как будто внезапно двинулся умом и счел себя ветряной мельницей.

Вдоволь намахавшись, Джулах поднялся обратно.

– Неужели вы думаете, что нас оставили здесь без присмотра? – В его голосе не было и нотки насмешки, но – демон сожри! – именно насмешкой и тянуло от этих слов – как тянет из-под двери мясницкой кровью и смертью, пускай ты даже не видишь развороченных топором туш.

На сей раз настал черед Обхада молчать.

Чтобы не выглядеть… – демон! Этот парень начинает меня раздражать! – чтобы не выглядеть полным дураком, он отошел к краю Коронованного и взглянул на дно ущелья. Если никто не займется этим в ближайшее же время, вонь будет препаскуднейшая. Впрочем, гляди-ка, стервятники, кажется, уже здесь.

С небес, плавно и величаво, как вельможи, приглашенные на прием к Пресветлому, спускались грифы. Один, самый наглый, захлопал крыльями и упал прямо на зубец Коронованного, неподалеку от тысячника. Словно понимая, что люди нуждаются в ее помощи, птица не боялась стоявшего рядом Обхада и склоняла голову то на один, то на другой бок, приглядываясь к лежавшим внизу трупам. Выбрав подходящий, гриф опустился туда, где уже прохаживались его собратья. Поскольку пищи было много, они не торопились распарывать животы трупов и засовывать туда свои лысые головы, чтобы покопаться во внутренностях; довольствовались вырванными глазными яблоками… ну и всеми остальными «деликатесами».

В Юго-Восточной кто-то из молодых хотел было подстрелить нескольких птиц, но его одернули. Дайте Боги, чтобы хоть прилетевшие справились с «дохляками». Иначе через несколько дней (а при такой жаре и раньше) неприятный дух станет непременной составляющей бытия гарнизонов всех четырех башен.

– У нас гости, – тихо сообщил Джулах.

Тысячник обернулся.

Рядом со жрецом стояло трое ятру. Сколько вижу, столько удивляюсь. Ну почему они все – на одно лицо? Понятно, что на самом-то деле это только мое личное мнение – а все-таки…

– Да будет камень под вашими ногами прочен, – произнес один из горцев. – Все ли в порядке? Обхад рассказал о своих подозрениях. Ятру кивнул:

– Я передам Ха-Кынгу.

– Буду очень признателен.

– Это наш долг, – невозмутимо сообщил горец. – Если возникнут еще какие-либо сложности, зовите.

И они ушли, попрощавшись.

– Ты был прав, – сказал тысячник, – они действительно следят за нами.

Обхад ждал от жреца чего-нибудь вроде «ну, это же было ясно с самого начала» или «я и сам не был в этом до конца уверен», но тот лишь пожал плечами и, подхватив топорик, ушел подсобрать хворост на ночь.

До вечера было еще далеко. Но совершенно ясно, что сегодня сражений больше не предвидится (если ту бойню можно назвать сражением). А вот ночью следует быть настороже – скорее всего, хотя бы часть хуминов, что прорвались на север, попробует вернуться в свой лагерь.

Тысячник опустился на бревно у кострища и вспомнил о том, как «побывал» в этих краях прежде. Та история почти забылась за последовавшими событиями – а, видит Ув-Дайгрэйс, тех событий хватило бы на несколько неплохих жизней какого-нибудь обычного солдатика, еще б и осталось чуток, – забылась, но сейчас всплывала на поверхность памяти, как всплывает со дна Ханха крокодил, учуявший у берега слабую антилопу.

В те годы гарнизон Северо-Западной не знал особых «напрягов» в плане муштры и тому подобных рутинных вещей. То есть муштра, конечно, имела место быть (все-таки Хранитель Лумвэй – это Хранитель Лумвэй, не больше и не меньше), но муштра эта не отличалась особой суровостью, и при желании ее можно было избегать или, по крайней мере, не выполнять в полном объеме. Тренировки с оружием – статья особая, здесь редкий солдат захочет увильнуть, это – святое, но вот бесконечные построения и маршировки… Это, так сказать, на большого любителя.

Такому относительно вольному соблюдению устава способствовала и политическая обстановка. Хуминдар в те времена представлял собой сравнительно молодое государство, которое недавно поднялось на ноги и состояло из разнородных племен; и уж никаким образом не могло рассматриваться в качестве конкурента-противника Ашэдгуна. «Что? Хуминдар? Не смешите меня!» Первый (да и последующие) правители этой державы покорнейшим образом приглашали Пресветлых посетить хуминскую столицу и тем самым выказывали свое подчинение Ашэдгуну. Пресветлые ездили, принимали дары, благоволили. В обшем, на смену диким племенам (для обороны от набегов которых, собственно, и были построены башни) пришло цивилизованное (ну, почти цивилизованное) государство, с которым было выгодно поддерживать мирные отношения. Кое-кому, конечно, это не нравилось, но в основном ашэдгунцы смотрели на такую метаморфозу одобрительно. Наконец-то на континент-остров снизошел долгожданный покой.

Короче говоря, Обхад, оказавшийся в Северо-Западной, скоро заскучал. В ту пору, во времена своей взбалмошной юности, он с гордостью носил репутацию смельчака. А такие вещи, как репутация, требуют постоянного подтверждения. Возможности? Как правило, такие же зеленые одногодки, для которых все эти штуки с репутациями имеют значение, не оставляют вас без внимания, и подначек вы получаете более чем предостаточно. Главное, выбрать.

Обхад выбрал самую заманчивую. В конце концов, не много храбрости нужно для того, чтобы дерзить офицерам или во время переклички вместо слов «Я, есть!» изобразить «благородную отрыжку». Это все грошовые трюки, за которые сам себя перестаешь уважать. Будущему тысячнику требовалось нечто более значительное.

…О чем разговаривают солдаты в казармах? Правильно, о противоположном поле, для простоты именуемом бабами. Нет, не сомневайтесь, повара добросовестно подсыпают в суп специальный порошок, который обезвреживает определенное количество мыслей подобного направления. Но – во-первых, суп можно и не есть, только выловить куски мяса и всякой там зелени, а во-вторых, никакие порошки, будь они хоть трижды «специальными», не превратят нормального здорового мужика в полноценного импотента, чей круг интересов не простирается дальше «пожрать» и «помахать мечом». Так что как бы ни изощрялись повара вкупе с лекарями, разговоры в казармах имеют своим предметом прежде всего баб: воспоминания, советы, философские размышления по поводу и без повода, пересказы типа «а я вот слышал».

– А я вот слышал, – вздохнул Нирих, – у горцев каждый месяц в полнолуние – оргии. Собираются всем селением, и каждый выбирает ту, которую хочет. Ну и…