— Получил мое заключение? — спросил Гроссман.

— Как раз читаю.

— И что думаешь насчет этого?

— Не знаю, — ответил Карелла.

— Сказать, о чем я догадался?

— О, мне всегда интересно выслушать неспециалиста, — ответил Карелла.

— Неспециалиста! Убить тебя за это мало, — засмеялся Гроссман. — Ты заметил, что отпечатки пальцев раввина есть на крышках банок и на лестнице тоже?

— Да, заметил.

— На крышках — отпечатки большого пальца, так что я думаю, что он надевал эти крышки на банки или же, если они были уже на банках, он нажимал на них пальцем, чтобы плотно закрыть.

— Зачем ему было нужно это делать?

— Может быть, он их переносил. За синагогой есть сарайчик для всяких принадлежностей. Ты это заметил?

— Нет.

— Эх ты, великий сыщик. Да-с, есть там сарайчик, ярдах так в пятидесяти[10] от самого здания, и за ним. Вот я и думаю, что маляр ушел, бросив все свои манатки на заднем дворе, а раввин как раз переносил их в сарай, когда на него напал убийца.

— Да, маляр действительно все оставил как было, это верно. Он собирался вернуться и доделать работу утром в понедельник.

— Да, да, сегодня, — продолжал Гроссман. — Но, может быть, раввину не хотелось, чтобы задний двор у него выглядел как свалка, тем более что это Пасха у них. Вот он и решил все снести в сарай для инструментов. Ну сам понимаешь, я просто фантазирую.

— Не шутишь? — сказал Карелла. — Я-то думал, это обоснованная научная дедукция.

— Да пошел ты к черту. На крышках-то есть отпечатки, поэтому вполне логично заключить, что он придавливал их. И отпечатки на лестнице есть — похоже, он ее нес.

— Тут в заключении сказано, что других отпечатков, кроме как раввина, не найдено, — сказал Карелла. — Это как-то странно.

— Ты не прочел все, — возразил Гроссман. — Мы обнаружили часть отпечатка на одной из кистей. И еще мы...

— А, да, — сказал Карелла, — нашел. Но знаешь, Сэм, это мало о чем говорит.

— Что же ты от меня хочешь? Тип рисунка на пальцах похож на тот же, что и у раввина. Но кусочек очень маленький. Этот отпечаток мог быть оставлен на этой кисти еще кем-нибудь.

— Маляром?

— Нет. Мы довольно точно убедились, что сам маляр работал всегда в перчатках. А иначе бы на всех инструментах было громадное количество однотипных отпечатков.

— Так кто же тогда оставил этот отпечаток на кисти? Убийца?

— Может быть.

— Но площадь отпечатка слишком мала, чтобы можно было сделать заключение?

— Да, Стив, уж извини.

— Так что твоя догадка сводится к тому, что после службы раввин вышел во двор, чтобы прибрать этот хаос. Убийца застиг его, заколол, устроил там страшную пачкотню и потом написал это "J" на стене. Так?

— Да, хотя...

— Что?

— Знаешь, около стены было очень много крови, Стив. Как если бы он подполз туда уже весь израненный.

— Может быть, пытался подползти к задней двери синагоги?

— Может быть, — сказал Гроссман. — Одно я тебе скажу, Стив. Тот, кто его убил, вернулся домой перемазанным с головы до ног. Вот это точно.

— Почему ты так уверен?

— А вся эта разлитая краска на земле, — сказал Гроссман. — Я убежден, что он швырял эти банки с краской в своего убийцу.

— Ну ты прямо ясновидец, Сэм, — сказал, улыбаясь, Карелла.

— Спасибо.

— А скажи мне еще вот что...

— Что?

— Ты когда-нибудь разгадал тайну хоть одного убийства?

— Да ну тебя, — сказал Гроссман и положил трубку.

Сидя вечером с женой у себя в гостиной, Мейер пытался отвлечься от телевизора с его телесериалом о полицейских и сосредоточиться на бумагах, которые он забрал из кабинета рабби Соломона в синагоге. Полицейские на экране забушевали, холостые пули летали во всех направлениях, убивая бандитов пачками. Зрелище захватывало даже такого профессионала, как Мейер, заставляя мечтать об этой чудной, романтической жизни, полной приключений.

Добыча и награда самого романтического приключения в его жизни — Сара Липкин Мейер — сидела, поджав ноги, в кресле перед телевизором, вся ушедшая в липовые подвиги полицейских.

— Ууй, хватай же его! — закричала она, не выдержав, и Мейер повернулся, с любопытством посмотрев на нее, потом снова вернулся к бумагам раввина.

В бухгалтерской книге не было ничего интересного, и Мейер не мог почерпнуть из нее ничего, что было ему нужно. Рабби Соломон вел также календарь приходских событий, и Мейер просмотрел его, невольно вспоминая свою юность и всю ту оживленную деятельность прихожан, центром которой была соседняя с ними синагога.

"Двенадцатое марта, — шла запись в календаре, — очередной воскресный завтрак в Мужском клубе. Докладчик: Гарри Пайн, директор Комитета по международным делам Американского еврейского конгресса. Тема: «Дело Эйхмана».

Мейер скользил глазами по записям в календаре:

"Март, 12. 7.15 веч.

Собрание молодежной группы.

Март, 18. 9.30 утра.

Служба в честь бармицвэ у Натана Ротмана. После службы киддуш[11]. Открытое приглашение к участию в организации центра.

Март, 22. 8.45 веч.

Клинтон Сэмюэлс, доцент семинара «Философия в образовании» (Университет в Брандайсе), проведет обсуждение на тему «Проблема идентификации евреев в современной Америке».

Март, 26.

Радиостанция «Вечный свет». Вирджиния Мазер, «Поиски», биографический очерк о Лиллиан Вальд — основательнице еврейской общины на Генри-стрит в Нью-Йорке".

Мейер поднял глаза от календаря.

— Сара, — окликнул он ее.

— Чш-ш, чш-ш, сейчас кончится, — ответила она, ожесточенно грызя ноготь, не отрывая глаз от загадочно замолкшего экрана. Тишину взорвал оглушительный залп выстрелов, от которых едва не треснул экран телевизора. Послышалась музыкальная заставка телесериала, Сара глубоко вздохнула и повернулась к мужу.

Мейер с любопытством глядел на нее, как бы видя ее впервые, вспоминая ту далекую Сару Липкин много лет назад и думая, намного ли теперешняя Сара Мейер отличается от того далекого волнующего образа. «Губки Сары Липкин чудны, но до них добраться трудно», — распевали мальчишки ей вслед, и Мейер запомнил это двустишие и приступил к трудноосуществимому, впервые в жизни узнав, что в каждом фольклорном произведении скрывается зерно истины. Он глядел на ее удивленно поджатые губы и глаза, пытливо всматривающиеся в его лицо. Глаза у нее были голубые, волосы каштановые, и фигура была еще чертовски хороша, и ноги стройные, и он удовлетворенно кивнул, одобряя свой далекий юношеский выбор.

— Сара, идентифицируешь ли ты себя как еврейку в современной Америке? — спросил он.

— Что? — переспросила Сара.

— Я сказал...

— Ох ты! — воскликнула Сара. — С чего это ты вдруг?

— Этот рабби, я думаю. — Мейер почесал лысину. — Мне кажется, я еще ни разу так не чувствовал себя евреем с того времени... с конфирмации, я думаю. Странно.

— И не беспокойся об этом, — мягко сказала Сара. — Ты и есть еврей.

— Так ли? — спросил он ее, прямо поглядев ей в глаза.

Она ответила таким же прямым взглядом.

— Ты должен это решать сам, — ответила она.

— Да я знаю, что я... ну, я вроде как зверею, думая об этом парне Финче. А это ведь плохо, ты знаешь. В конце концов, может быть, он и не виновен.

— Ты так думаешь?

— Нет. Я думаю, что как раз он сделал это. Но кто думает это — я, Мейер Мейер, детектив 2-го класса? Или это Мейер Мейер, кого били гои, когда он был мальчонкой, и тот Мейер Мейер, который слышал, как дедушка рассказывает про погромы, иликоторый слышал по радио, что Гитлер выделывал в Германии, или который чуть не задушил своими руками немецкого полковника прямо перед...

— Этих двоих нельзя разделить, дорогой, — проговорила Сара.