В сгустившейся темноте Милли все же увидела, как его ноздри гневно дрогнули. Что, получил? Ну конечно, ни одному мужчине, и уж тем более такому, как Чезаре Сарачино, самоуверенному и гордому, не нравится, когда его тычут носом в его грехи.

— Ни о чем таком я не думал и предложения тебе не делал, — пробурчал он и схватил Милли за руки. — И надо кое-что прояснить, а то, как я понимаю, ты решила, что я подлец. Во-первых, твоя сестра, как выяснилось, работала в ночном клубе в этом городе, но не секретаршей, как ты думаешь, а так называемой хозяйкой, это не считая побочного занятия, о котором не пишут в автобиографии. В клубе никто ничего о ней не знает и, судя по всему, никто ею и не интересуется. Ее не слишком-то любили. В Лондоне тоже расспросили работников магазина, где она работала до того, как уехала в Италию. И снова ничего. Ни у кого из ее коллег не было таких отношений с Джилли, чтобы поддерживать с ней связь. После этого поиски вернулись в Италию. Прости, но Джилли нравится мужчинам определенного сорта, а среди женщин популярностью не пользуется.

Милли, пытаясь осмыслить сказанное Чезаре — что, оказывается, ее сестра, такая живая и общительная, не пользовалась любовью своих сослуживиц, — даже не заметила, как он обнял ее за талию и ввел в комнату.

Усадив Милли в кресло, он присел на подлокотник соседнего. Падавший от висевшей над его головой люстры свет добавил блеска его черным волосам, проведя резкие тени на красивом мужественном лице.

Милли отвела глаза. Он потрясающе красив. Она ненавидит его за то, что он говорит об ее сестре, и все равно ее тянет к нему.

— Нет никаких сомнений, что она подделала подпись на чеках, — сказал Чезаре. — Эксперты почерковеды подтвердили мои подозрения. — Стараясь не смотреть на побледневшее лицо Милли, он продолжал: — И еще одно — я никогда не был ее любовником.

При этих словах Милли выпрямилась.

— Да вы же сами в этом признались! Помните, что вы мне сказали, когда я назвала вас «синьор Сарачино», а вы заметили, что я не вела себя так официально, когда лезла к вам в постель?

— Так и было. — Чезаре взял Милли за подбородок, заставляя смотреть на него. Голос его смягчился. — Не стану повторять, что она мне наговорила, когда заявилась без приглашения ко мне в спальню и стала раздеваться. Именно это я и имел в виду, так как тогда еще принимал тебя за твою сестру. Что я сказал ей — могу повторить. Я сказал, чтобы она убиралась с моих глаз, иначе вылетит с работы, пусть даже это расстроит бабушку. Я был взбешен тем, что она осмелилась явиться ко мне. Она меня нисколько не интересовала, да иначе и быть не могло. Вскоре после того случая, сообразив, как мне кажется, что ей ничего не светит, она исчезла. А через несколько дней, оформляя бабушкины счета, я обнаружил пропажу крупной суммы. Остальное ты знаешь.

Милли прикрыла глаза, стараясь удержать слезы, но напрасно. Она верила Чезаре. Да и зачем ему лгать?

Если посмотреть на сестру трезвым взглядом, то нельзя не признать, что именно она лишила маму ее родного дома и отложенных на черный день средств, все потратила и залезла в долги. А ее пустые обещания все вернуть, то, как редко она о них с мамой вспоминала, как будто они были ей совершенно безразличны, как будто то, что они живут в убогой квартире и еле сводят концы с концами из-за огромных долгов, не имеет к ней никакого отношения…

А что она говорила о мужчинах? Будто может заполучить любого, кого захочет. Без проблем.

Но не этого мужчину!

Эта мысль эхом отдалась у нее в мозгу словно благодарственный молебен. А этот мужчина вытирал пальцами слезы с ее щек, а она никак не могла успокоиться, и душа ее была полна чувств, которым она не могла подобрать названия, но были они глубокие и сильные.

— Прости, что расстроил тебя, cara. Но я должен был это сказать ради себя самого.

Ради него самого? Милли не успела воспротивиться и даже подумать о том, чтобы воспротивиться, как оказалось, что Чезаре стоит, наклонившись к ней, и поднимает ее на ноги, чтобы нежно прижать к себе.

Милли могла бы попятиться, если бы захотела. Но она не хотела.

— Ты всегда переоценивала свою сестру, — произнес Чезаре, удивляясь сдержанности, с какой обнял ее, чтобы поцеловать. Надо подождать, пока она свыкнется с тем, что узнала о сестре.

— Да, наверное, — согласилась Милли. — Она была всегда сильнее меня, в детстве заботилась обо мне, говорила, что, если кто пристанет из мальчишек, чтобы сказала ей, она с ними разберется.

Таким образом она обеспечивала свое командное положение, подумал Чезаре, который был уверен, что Джилли ничего не делает без задней мысли.

— Она не боялась отца, — продолжала вспоминать Милли. — Он считал, что мы должны во всем слушаться его, и ей порой доставалось. А вот с мамой… мамой она вертела как хотела. — Да так, что довела ее до беспросветной нужды, подумала она с гневом, вспомнив, как они экономили на всем, чтобы уплатить за квартиру и купить продукты.

Словно устыдившись этой мысли, она торопливо добавила:

— Когда вы пришли и стали угрожать, я решила, что должна помочь ей. Мы близнецы и тесно связаны друг с другом.

Только связь эта односторонняя, подумал Чезаре, но сказал совсем другое:

— Если хочешь, я не стану подавать на нее в суд, когда найду ее, а уж найду непременно. Но я ее припугну, чтобы ей неповадно было впредь хватать все, что плохо лежит.

Милли поверила, что так он и поступит. Возможно, Джилли действительно присвоила чужие деньги, была невнимательна к ним с мамой, поступила нечестно… но, может, это все от отчаяния? Нет, это не оправдывает ее, но она все-таки сестра, и Милли была нестерпима сама мысль о том, что Джилли окажется за решеткой.

— И еще одно… — Милли ощутила теплое прикосновение его губ сначала к одному глазу, потом к другому, и все ее тело отозвалось на эту ласку. — Я купил эти вещи, потому что заметил, что тебе неудобно в одежде Джилли. И сюда тебя привез вовсе не для того, чтобы соблазнить, хотя, скажу честно, очень хочется.

Милли широко раскрыла глаза и прочла в его взгляде жадное, откровенное желание. И была потрясена, поняв, что только этот мужчина, единственный на свете, пробудил в ней такую жажду любви, что она готова отдать ему всю себя, и к черту все, что бы ни случилось потом.

— И тебе тоже. — Его руки поглаживали ее налившиеся груди, и Милли с трудом перевела дыхание, пытаясь справиться с собой, не дать себе потерять себя… ей вспомнилась Джилли… и туман рассеялся, она вновь была на земле.

— Это не должно было случиться, — прошептала Милли, борясь с собой.

Чезаре, касаясь губами ее губ, пробормотал:

— Слушай свое сердце, а не разум.

Именно здесь и таилась угроза! Чувствуя, как всю ее заливает мучительное до боли томление, и стараясь уцепиться хоть за что-то, чтобы не потерять окончательно способность мыслить, она проговорила:

— Ты забыл, я не Джилли.

Чезаре поднял голову.

— Я ничего не забыл, cara mia.[11] Если бы ты была Джилли, меня бы не было здесь. Я бы не хотел тебя как ни одну женщину на свете.

Он еще теснее прижал ее к себе.

— И больше не сравнивай себя с ней. Ты прекрасна, а ей никогда не быть такой. Красота светится в твоих глазах. Она простой металл, а ты золото.

У Милли закружилась голова. Всю жизнь ее сравнивали с Джилли, и всегда получалось так, что с нее надо брать пример. Нет, специально Милли никто так не говорил, но стоило сестре войти в комнату, как все оживлялись, и она оказывалась в центре внимания.

Ну а Милли и не завидовала сестре, просто соглашалась с тем, что та лучше ее и этого не изменить. И вот сейчас… сейчас этот красивый и умный мужчина ставит ее на первое место!

Милли с замиранием сердца обняла его за шею, уже не пытаясь скрыть от самой себя, что любит Чезаре. Любовь настигла ее, и она никогда не пожалеет об этом, даже если узнает, что он ничего такого не чувствует.