До крайности обескураженный, он вернулся в Нью-Йорк, где муж и жена провели беспокойную неделю. Однажды вечером случился маленький инцидент, показавший до какой степени были натянуты их нервы.

Когда они возвращались после обеда домой. Энтони заметил на перекрестке бродячую кошку, крадущуюся вдоль изгороди.

— Когда я вижу кошку, мне всегда хочется ее пнуть, — от нечего делать сообщил он.

— А мне они нравятся.

— И однажды я поддался этому желанию.

— Когда?

— А, давно… Мы еще не были знакомы. Однажды ночью вышел на улицу в антракте. Ночь холодная была, как сейчас, а я слегка на взводе — это вообще был один из первых случаев, когда я напился, — добавил он. — Бедная нищенка искала место, где бы поспать, я думаю, а у меня настроение было дурацкое, вот и пришло в голову пнуть ее…

— О, бедная кошечка! — воскликнула Глория, искренне тронутая.

Вдохновленный собственным рассказом, Энтони принялся развивать тему.

— Да, я поступил некрасиво, — признал он. — Бедная зверюшка обернулась и жалобно смотрела на меня, словно надеясь, что я возьму ее на руки и приласкаю… Это был почти котенок, он ничего не успел понять, когда огромный башмак, явившись невесть откуда, опустился на его тщедушную спину…

— Боже мой! — крик Глории был полон неподдельной муки.

— А ночь была такая холодная, — продолжал он злорадно, нагнетая мрачность в голосе. — Я думаю, он ждал хоть какого-то участия, но получил в ответ только страдания…

Внезапно он умолк — Глория всхлипывала. Они дошли до дома и когда поднялись в квартиру, она бросилась на диван и принялась рыдать так горько, словно была уязвлена в самое сердце.

— Бедная кошечка, — жалобно повторяла она, — бедная, бедная… Ей было так холодно…

— Глория…

— Не подходи ко мне! Ради Бога, не подходи. Ты убил бедную беззащитную кошечку!

Растроганный Энтони опустился рядом с ней на колени.

— Господи, — говорил он. — Ну, Глория, милая. Ведь это неправда. Я все сочинил — от первого до последнего слова.

Но она уже не могла ему верить. В самих деталях, которые Энтони выбрал для своего рассказа, было нечто такое, из-за чего она плакала весь вечер, пока не заснула — о котенке, об Энтони, о себе, о всей боли, горечи и жестокости этого мира.

Старый Адам умер в конце ноября, в полночь, шепча своими истончившимися губами благочестивые комплименты своему Господу. Он, кому так много льстили, сам, растворяясь в небытии, льстил Всемогущей Абстракции, которую, ему казалось, должно быть чем-то разозлил в самые беспутные дни своей юности. Было возвещено, что он подписал что-то вроде перемирия с Господом, условия которого не обнародовались, хотя полагали, что в них включены крупные суммы контрибуций. Все газеты напечатали его биографию, а две поместили короткие редакционные статьи, где говорилось о его безупречной репутации, и его роли в драме индустриальной революции, вместе с которой он возрос. Сдержанно упоминалось о покровительствуемых и финансируемых реформах. И сквозь все газетные колонки, словно поджарые привидения, шествовали ожившие образы Комстока и  Катона Старшего .

Каждая газета отмечала, что усопшего пережил единственный внук, Энтони Комсток Пэтч из Нью-Йорка.

Похороны состоялись на фамильной делянке кладбища в Тэрритауне. Энтони и Глория ехали в первом экипаже, слишком обеспокоенные, чтоб ощущать нелепость всего происходящего, и оба отчаянно пытались хотя бы на лицах слуг, бывших с ним до самого конца, разглядеть отблеск того богатства, которое их ожидало.

В неистовом волнении они подождали ради приличия неделю, потом, не получив никаких сообщений. Энтони позвонил адвокату деда. Мистера Бретта не было в конторе — его ожидали через час. Энтони оставил свой номер.

Тянулся последний день ноября, снаружи было холодно и хрустко, в окна уныло заглядывало тусклое солнце. Пока они, делая вид, что углубились в чтение, ждали телефонного звонка, атмосфера внутри и снаружи, казалось, пропитывалась острым предощущением непоправимой, чудовищной ошибки. После неизмеримой бездны времени телефон зазвонил и Энтони, сильно вздрогнув, поднял трубку.

— Алло, — голос его был напряжен и лишен всяких интонаций. — Да, я звонил. А кто это, будьте добры… Да… Ну, это касалось имущества. Естественно, я заинтересован, и я не получил ни слова о чтении завещания. Я подумал, может быть, у вас нет моего адреса… Что?.. Да…

Глория опустилась на колени. Интервал между репликами Энтони были словно турникеты, вертящиеся прямо у нее в сердце. Наконец она обнаружила, что без всякой мысли крутит большие бархатные пуговицы на диванной подушке.

— Это… это очень, очень странно… да, очень странно… это очень странно. Ни единого упоминания… ага, ни единого упоминания, ни… ага… и никакой причины?..

Голос его звучал слабо и как бы издалека. Она издала тихий, со всхлипом, крик.

— Да, я так и сделаю… Хорошо, спасибо… Спасибо…

Щелкнул рычаг. Взгляд ее, устремленный на пол, уловил, как его ноги пересекают узор солнечных пятен на ковре. Она поднялась, посмотрела прямо в глаза ему серым взглядом, и его руки сомкнулись вокруг нее.

— Родная моя, — голос его пресекся. — Он все-таки сделал это, черт его побери!

— А кто наследники? — спросил мистер Хейт. — Понимаете, когда вы так мало можете рассказать мне о деле…

Мистер Хейт был высокий, сутуловатый, с мохнатымн бровями. Его рекомендовали Энтони как хваткого и проницательного адвоката.

— Я знаю только в общих чертах, — отвечал Энтони. — Некий человек по имени Шаттлуорт, который был у него чем-то вроде любимчика, получил право распоряжаться всем как администратор, или опекун, или что-то в этом роде — всем, кроме прямых благотворительных взносов, содержания, оставленного слугам, и того, что отписано двум родственникам в Айдахо.

— Какова степень их родства?

— Не знаю, в третьем или четвертом колене. Я никогда даже не слышал о них.

Мистер Хейт понимающе кивнул.

— И вы хотите опротестовать условия завещания?

— Полагаю, что так, — покорно согласился Энтони. — Я хочу добиться наибольшего из всего, что возможно… хочу, чтоб вы сказали мне, что можно сделать.

— Вы хотите, чтоб отложили утверждение завещания?

Энтони помотал головой.

— Мне трудно ответить. Я понятия не имею, что такое «утверждение» завещания. Я просто хочу получить свою долю.

— Тогда, может быть, вы мне расскажете обо всем подробнее? Знаете ли вы почему завещатель лишил вас наследства?

— Ну… да, — начал Энтони. — Понимаете, он всегда был этаким вдохновенным борцом за моральные реформы, ну и всякое такое…

— Я знаю, — перебил мистер Хейт без тени улыбки.

— …и трудно предположить, что он был обо мне высокого мнения. Я не посвятил себя бизнесу, как он. Но я уверен, что до прошлого лета я все-таки был в числе наследников. У нас был дом за городом, в Мариэтте, и вот однажды вечером деду пришло в голову приехать навестить нас. А случилось так, что именно в то время у нас была довольно шумная вечеринка, на которую он и явился без всякого предупреждения. Ну, он окинул все единым взглядом, и с ним еще был этот человек, Шаттлуорт, развернулся и унесся обратно в Тэрритаун. После этою он ни разу не ответил на мои письма, не разрешил мне даже повидаться с ним.

— Он был сторонником сухого закона, не так ли?

— Он был все вместе взятое — настоящий религиозный маньяк.

— Как задолго до его смерти было составлено завещание, лишившее вас наследства?

— Недавно, я думаю, не раньше августа.

— И вы полагаете, что прямой причиной, лишившей вас наследства, явилось его негодование по поводу ваших недавних действий?

— Именно так.

Мистер Хейт задумался. На каких основаниях Энтони намерен опротестовать завещание?

— А разве здесь не прослеживается что-нибудь вроде злонамеренного влияния?

— Такое влияние может явиться основанием… но это в высшей степени трудно осуществить. Вам придется доказать суду, что такое давление было направлено именно на то, чтоб привести больного в такое состояние, когда он распорядился собственностью не по своей воле.