Но Мэри не двигалась с места.

— Вы сейчас совсем не похожи на тех персидских шахов из книги, — робко заметила она, — а японцы…

Доминик приподнялся, опираясь на локоть.

— Опять японцы? — проворчал он. — Мне казалось, с этой темой мы уже покончили!

— Да, но… — Мэри прикусила губу. — Понимаете, для меня это все настолько в новинку… Разрешите мне пока просто посмотреть на вас и… и… может быть, вы позволите потрогать?

Герцог окинул ее взглядом, в котором снисходительная улыбка смешалась с восхищением, затем лег и прикрыл глаза рукой.

— Только осторожно, милая, — проговорил он, — не делай резких движений и, ради бога, не оцарапай меня.

— Спасибо вам! — пылко ответила Мэри.

Осторожно, кончиком пальца она коснулась напряженного мужского естества, провела пальцем вверх и вниз, удивляясь силе, твердости и шелковистой гладкости пышущей жаром плоти.

Тихий стон сорвался с уст герцога.

— Вам больно? — воскликнула она, отдергивая руку. — О, простите! Я больше не…

К ее удивлению, герцог перехватил ее за руку и вернул обратно.

— Нет, сладкая моя, мне не больно… совсем не больно, — прошептал он. — А теперь обхвати его рукой и приласкай так, как сейчас делала.

— Не знаю… — неуверенно прошептала Мэри. Она уже не помнила, какое из ее движений вызвало столь бурные чувства, и боялась сделать что-нибудь не так.

И все же боязливо коснулась пальцами напряженной мужской плоти. Доминик вздрогнул и громко застонал… и девушка ощутила, как растет в ней ответное возбуждение. В потаенной глубине ее женского естества родился и рос теплый жар, а вслед за ним родилась странная, сладкая боль — словно ее телу чего-то недоставало… Мэри судорожно вздохнула, и дрожащие пальчики крепче сжали твердую горячую плоть.

Герцог стонал и корчился, словно в агонии, и Мэри начала серьезно беспокоиться.

— Уэстермир, вам плохо? — тревожно прошептала она. — Я могу вам помочь. Я ведь не так невежественна, как вы думаете; я читала медицинские книги и знаю, что надо делать…

Доминик отнял руку от глаз и поднял на нее удивленный взгляд.

— Да, — торопливо продолжала Мэри, борясь с собственным внутренним жаром, — я тоже чувствую возбуждение, но не такое болезненное, как у вас. Лежите спокойно, а я сяду на вас верхом и… и сама все сделаю.

Герцог открыл рот, закрыл — и с ревом вскочил с постели.

— Черт побери, женщина, ты думаешь, я соглашусь лежать, как колода, и смотреть, как ты сама себя лишаешь невинности?!

Мэри схватила его за руки, чтобы не свалиться с кровати.

— Ваша светлость, — воскликнула она, — я же с самыми лучшими намерениями… Мне просто стало вас жалко — не могу смотреть, как вы мучаетесь!

— Мучаюсь? — прорычал он. — Да, можно сказать и так! Это ты мучаешь меня, моя невинная Цирцея! Ты околдовала меня, лишила рассудка; никогда еще ни одна женщина не порождала во мне такой страсти! — Черные глаза его сверкнули. — Но клянусь богом, женщина, если ты еще раз посмеешь намекнуть, что я не способен лишить невинности собственную жену…

— Я вам не жена! — возразила Мэри.

— Скоро будешь, — ответил он и, стиснув ее в объятиях, страстным поцелуем впился ей в губы. — Нынче ночью, — продолжал он, переводя дыхание, — ты станешь моей женой — только моей, отныне и вовеки! И сделаю я это сам, без всякой твоей помощи, поняла?

С этими словами герцог уложил свою желанную добычу на постель и с самым решительным видом склонился над ней.

— Стойте, я так не согласна! — закричала Мэри. — Предупреждаю вас, Уэстермир, все должно происходить по взаимному согласию и со взаимным уважением, иначе я отказываюсь… о-о-о!

Все произошло в одно мгновение. Герцог крепко сжал ее в объятиях; Мэри задыхалась, таяла под жаркой тяжестью его властного тела. Пылающая жаром мужская плоть коснулась ее лона, а потом… потом…

Удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение! Они и вправду становились одним целым. Возможно ли это? Ведь они даже не нравятся друг другу, постоянно спорят и ссорятся! И все же…

Мэри обвила его шею руками.

— Что вы творите? — жалобно простонала она.

— Делаю тебя своей, милая.

Доминик прильнул к ее губам — и весь мир исчез для Мэри, не осталось ничего, кроме его неистовых ласк.

— Сейчас будет больно, — прошептал он, на секунду отрываясь от ее губ.

Но Уэстермир ошибся: он был так нежен и внимателен, что Мэри почти не почувствовала боли.

— Я люблю тебя, Мэри, — шептал он. все глубже и глубже проникая в недра трепещущей девичьей плоти, — безумно люблю. Хочу, чтобы ты стала моей женой.

Этот шепот эхом отозвался у нее в ушах, а потом Мэри уже ничего не видела и не слышала.

Тела их сплетались на шелковых простынях в древнем, как мир, танце. Мэри смутно сознавала, что Доминик сдерживает себя, чтобы доставить ей удовольствие. Когда же наконец она зажмурилась и громко вскрикнула, достигнув вершины наслаждения, герцог дал волю страсти, и мощное тело его сотрясла волна бурного, неудержимого восторга.

Обессиленный и счастливый, едва придя в себя, он оперся на локти и затуманенным от наслаждения взором вгляделся в прекрасное лицо своей возлюбленной.

Прошло несколько минут, прежде чем их сердца забились чуть спокойней.

— О Уэстермир! — с трудом прошептала Мэри, блаженно ощущая, как наполняет ее плоть сладостная жаркая истома. — Это необыкновенно! Не понимаю, почему люди никогда не говорят об этом?

— Иногда говорят, любовь моя, — ответил герцог, отбрасывая с ее лица прядь влажных волос, — но таким языком, что тебе лучше этих разговоров не слышать. Солнышко мое, как я рад, что тебе понравилось!

— Понравилось? Не то слово! Это просто чудо!

Доминик осторожно приподнялся и сел на кровати, откровенно любуясь нагой, разметавшейся на постели красавицей. В черных глазах его все еще мерцал отсвет недавнего огня.

Удивительное дело — всего какой-нибудь час назад они были противниками, почти врагами, а теперь превратились во влюбленных. Более того — и вправду стали одним целым! Мэри смотрела на Доминика по-новому: его мускулистое тело казалось ей продолжением ее собственной плоти. Его боль стала ее болью, радость — ее радостью.

Доминик скользнул на простыни и снова сжал ее в объятиях.

— Хочешь еще чего-нибудь? — заботливо спросил он. — Вино, пирожное, бутерброд с цыпленком?

Мэри покачала головой и прижалась к нему, свернувшись клубочком. Не удержавшись, погладила его по мускулистому плечу — и он ответил такой же лаской.

— Я так счастлива! — прошептала она.

Уэстермир ее любит! Он хочет на ней жениться! Мэри закрыла глаза и предалась мечтам о будущем. Они будут работать вместе — заниматься научными исследованиями. Вечерами играть в шахматы… или нет, лучше пусть Доминик научит ее играть в вист. А по ночам… каждую ночь… От счастья у девушки перехватило дыхание.

И это еще не все. У них будут дети, много детей — бойкие упрямые мальчики с непослушными черными кудрями и умненькие синеглазые девочки. Богатство Уэстермира позволит отдать их в лучшие школы Англии…

Но вдруг Мэри застыла, словно громом пораженная.

«Прекрати! — властно приказал ей внутренний голос. — Остановись! О чем ты только думаешь?»

Девушка замерла в. объятиях недавнего возлюбленного. Боже правый, ведь ничего не изменилось! Герцог Уэстермир по-прежнему остается ее врагом!

А она… как могла она сдаться без борьбы? Все ее великие планы, все благородные намерения вылетели у нее из головы при одном его прикосновении! «Лучшие школы в Англии»! Господи, о чем она только думает?

«Только о нем, — ответила себе Мэри, освобождаясь из объятий герцога. — Я думаю только о нем».

Доминик уже крепко спал. Спутанные волосы его разметались по подушке, густые ресницы ложились мягкими тенями на гладкие щеки. Сейчас в облике его появилось что-то мальчишеское, трогательно-беззащитное. Девушка ощутила, как закипают в ее груди непрошеные рыдания.

Случилось самое худшее — она влюблена! Мэри Уоллстонкрафт ошибалась: любовь не возникает из дружбы и уважения, не строится на разумных началах — она налетает внезапно, как ураган, захватывает сердце и душу, и доводы разума против нее бессильны.