— В Персии все возможно, — мрачно пробормотал Доминик, хотя полагал, что персидский художник проявил себя ничем не лучше японского.

На следующей картинке, слава богу, никто не качался на качелях и не стрелял из лука: шах со своей шахиней уединились на берегу ручья и занимались любовью в самой обычной, древней, как мир, позе. И все же, на взгляд герцога, этой гравюре недоставало романтики. Бог знает, в чем тут дело — может быть, в огромном тюрбане шаха и его вислых усах, а может, в неестественной улыбке персидской красавицы, но картинка эта вызвала у Доминика неприятное чувство.

«Никогда не видел, чтобы женщина в этот момент так глупо ухмылялась», — думал он.

Девушка, очевидно, почувствовала его неудовольствие.

— Ваша светлость, — начала она, — все это очень интересно, но должна признаться, что я не так невежественна, как вы полагаете.

Герцог уставился на нее, словно громом пораженный, и Мэри поспешно продолжила:

— Нет-нет, я, конечно, девственница. Но… я ведь рассказывала вам, что отец моей подруги Со-фронии Стек — доктор? У него много медицинских книг, в том числе и посвященных этой тематике. И мы с подругами из вполне понятного любопытства… короче говоря, мы изучили эти книги вдоль и поперек.

С этими словами она встала и сбросила халат, оставшись в одной ночной рубашке. И рубашка эта оказалась вовсе не так скромна, как сперва показалось Доминику. Несмотря на высокий ворот и длинные рукава, она почти ничего не скрывала.

Полная грудь, тонкая талия, широкие бедра, изящные босые ножки — все поражало герцога в самое сердце и пробуждало в нем почти невыносимое желание.

Мэри подошла к столу с закусками.

— Боже мой, — воскликнула она в восторге, — земляничные пирожные! Мои любимые! И бутерброды с цыпленком!

Ник не мог больше ждать, он вскочил и, подбежав к ней, оттащил от стола с угощением.

— Потом! — прорычал он. — Все потом!

Не в силах сдерживаться, он провел пальцами по ее нежной шее и почувствовал, как затрепетало в ответ ее тело. Дрожащими руками Ник нащупал крошечные пуговки на вороте рубашки…

— Мы уже начали? — прошептала Мэри, подняв на него лазурные глаза.

Сердце герцога гулко забилось в ответ на ее невинный, доверчивый взгляд.

— Да, радость моя, — глухо ответил он. — Мы уже начали.

Но тугие пуговицы никак не поддавались его усилиям. Доминик чувствовал, что чересчур замешкался; Мэри нетерпеливо вздохнула.

— Позвольте мне, — попросила она.

Он опустил руки — и через мгновение Мэри уже стянула рубашку через голову.

— Вот и все, — сказала она.

Ник застыл, словно мраморная статуя, весь обратившись в зрение. Впервые он видел свою невесту обнаженной — и не мог себе представить более прекрасного зрелища.

Все женщины, которых он знал до сих пор, не шли с ней ни в какое сравнение. Гордая посадка головы, каскад золотистых кудрей, крепкие, гордо поднятые груди, тонкая талия, округлые бедра, длинные ноги — все в ней было удивительно и неповторимо. Она казалась богиней, вышедшей из морской пены, чистым, неземным олицетворением красоты.

Щеки Мэри пылали стыдливым румянцем; но Доминик чувствовал, что вино и размышления о свободной любви придали ей смелости.

— Надеюсь, ваша светлость, — заговорила она, гордо подняв подбородок, — вы не собираетесь стрелять из лука?

— Что вы, моя милая, — хрипло ответил Ник. — У меня ведь и качелей нет!

Мэри села на кровать. Доминик смотрел на нее молча, чувствуя, как расплывается по лицу широчайшая и глупейшая улыбка. Впервые за много-много лет он потерял власть над собой: не знал, что говорить, что делать, знал только, что счастлив, как никогда в жизни.

Мэри подвинулась, освобождая ему место.

— О чем теперь поговорим? — лукаво улыбнувшись, спросила она.

Мэри знала, что от вина кружится голова и веселеет на душе. Но никогда ей не случалось слышать, что от нескольких бокалов кларета подкашиваются ноги, в груди начинают бить крыльями сотни бабочек и весь мир окрашивается в золотые и розовые тона.

Должно быть, она слишком много выпила. А может быть, дело в том, что на ней ничегошеньки нет, а Уэстермир не сводит с нее глаз, и на лице его, обычно суровом и бесстрастном, за миг сменяется тысяча чувств.

— Хватит разговоров, — прошептал он хрипло, садясь рядом с ней на край кровати. — Перейдем к делу.

Плечи их соприкасались, шелк его халата ласкал кожу Мэри, а под шелком чувствовался жар его тела… Девушку бросало то в жар, то в холод, она не могла понять, нравится ей все это или нет, но знала одно: ни на что она не променяла бы эти волшебные мгновения.

— Или, может быть, у тебя еще остались вопросы? — пробормотал он.

Вопросы? Мэри не знала. Близость Доминика мешала ей мыслить здраво. Уголком глаза она заметила, что халат его снова распахнулся; взору Мэри открылись стройные сильные ноги, мускулистые бедра, а выше…

Выше скрывалось за полами халата то, о чем Мэри читала в книгах, то, что она видела на картинках, но никогда — в реальной жизни.

Ей вдруг стало страшно. Это не сон и не мечта, думала она; это все на самом деле. Через несколько минут они с герцогом Уэстермиром станут одним целым. Наступит «физическая близость», о которой она столько читала, но все же не представляла, что это такое.

— Нет, ваша светлость, — тихо ответила она, — я… у меня нет вопросов.

Не сводя с нее пристального взгляда, он поднес ее руку к губам. Нервная дрожь охватила Мэри. Герцог заключил ее в объятия. Она еще успела подумать, что неудобно обниматься, сидя рядышком на кровати, но в следующий миг губы его прикоснулись к ее губам, и Мэри забыла обо всем на свете.

Впервые в жизни она целовалась — страстно целовалась с мужчиной. Впервые прижималась к мускулистой мужской груди, обнимала возлюбленного за мощные плечи, робко и неумело отвечала на его яростный, требовательный поцелуй…

Язык его вдруг проник в ее влажный рот, и Мэри в изумлении отпрянула. Ничего подобного она не ожидала.

— Что это вы делаете? — воскликнула она. — Разве это… разве так положено?

Уэстермир, не отвечая, начал покрывать жадными поцелуями ее шею и плечи. Мэри почувствовала, что он дрожит.

Накрыв ладонями ее грудь, он нащупал маленькие тугие соски и принялся ласкать и теребить их, пока они не затвердели, словно бутоны, готовые расцвести. Мгновение спустя он коснулся соска губами — и у Мэри перехватило дыхание. Тело ее пожирал неведомый прежде огонь; она извивалась в сладкой муке, не в силах даже закричать — из уст ее вырывались только тихие сладостные стоны.

— Любовь моя, я не сделал тебе больно? — заботливо спросил он, отрываясь от ее груди.

Мэри подняла голову. Господи, что сталось с герцогом Уэстермиром? Сейчас он ничем не напоминал надменного и чопорного аристократа. Черные кудри его растрепались и в беспорядке падали на лицо; исчезла строгая складка рта, и в очертаниях влажных губ появилась чувственность. Глядя на него, Мэри не могла сдержать восторга — но в то же время ее пугала быстрота происходящего.

— Ангел мой, — хрипло прошептал герцог, — я тебя испугал? Прости, милая. Думаю, для начала мне стоит снять халат и сравняться с тобой в наготе.

Звучало это вполне разумно; но, когда Уэстермир сбросил халат и предстал перед нею во всем своем великолепии, Мэри почувствовала, что теряет рассудок.

Он был высок, широкоплеч, мускулист — но в то же время удивительно изящен. На груди и животе вздувались мощные мускулы; бицепсы поражали воображение. Грудь курчавилась мягкими темными волосами. Однако взор Мэри привлекала не грудь, не живот, не руки и не ноги, а совсем иная часть тела, гордо вздыбленная, пышущая страстью.

— Боже мой! — потрясенно прошептала Мэри. — Вы… он всегда… такой?

Секунду герцог озадаченно смотрел на нее, затем, рассмеявшись, лег на постель.

— Нет, милая, не всегда. Только когда мужчина очень сильно хочет женщину. А тебя, моя радость, я хочу безумно. Иди ко мне, — он протянул к ней руки, — ложись рядом со мной.