— Нам следовало об этом подумать, — пробормотала Мэри.

— Папа слышал, — продолжала Пенелопа, — что все женщины и дети, работавшие на шахтах, уволены в одночасье. Случилось то, чего они и боялись! Пархем и Хетфилд попросту приказали им убираться вон. Уволили и Тома Грандисона — а ведь у него четверо детей и престарелые родители! Боже мой, — простонала она, — теперь бедняки нас просто возненавидят!

— Не все, — покачала головой Софи. — Не отчаивайся, Пенни. Том Грандисон сегодня приходил к папе в больницу и просил передать нам, что ни о чем не жалеет. Он понимает, что мы спускались в шахту не из пустого любопытства, а потому, что близко к сердцу принимаем невзгоды шахтеров и надеемся облегчить их участь.

Но Пенелопа по-прежнему сидела, поникнув головой, и на глазах у нее блестели слезы. Мэри кусала губы, невидящим взором уставившись в никуда.

Софрония, сидевшая между ними, чувствительно ткнула обеих локтями в бока.

— Да вы меня слышите? — требовательно спросила она. — Уэстермир приехал сюда. Увидит ли он женщин и детей в шахтах, поверит ли нашей истории — не так уж важно. Ведь нищета и страдания встречаются не только в шахте; они окружают нас повсюду. Пархем не может за одну ночь превратить Стоксберри-Хаттон в земной рай. Пусть над нами смеются — это ненадолго, надо просто стиснуть зубы и переждать. Лично я, — добавила она, — не успокоюсь, пока не увижу, как этот негодяй Пархем получит по заслугам. А если он ускользнет от герцога, я сама всажу ему нож в брюхо!

— Перестань, Софи! — воскликнула Пенни. — Меня в дрожь бросает от твоих разговоров о ноже и убийстве. Подумай, что будет, если тебя кто-нибудь услышит!

Мэри задумчиво кивнула; перед глазами у нее стояло благородное лицо герцога.

— Софи права, мы достигли своей цели, — медленно произнесла она. — Уэстермир приехал сюда и теперь своими глазами увидит, откуда берется его богатство. Пусть все получилось не так, как мы ожидали, но я только рада, что нам не пришлось прибегать к шантажу и угрожать публичным скандалом…

Она запнулась, сообразив, что скандал-то был, и немалый.

— Если Уэстермир и сейчас ничего не увидит, — храбро продолжала она, — значит, он просто бесчувственная, бессердечная скотина!

— Что он может увидеть из окна кареты? — возразила Пенелопа. — Кто-то должен показать ему!

— Кстати, Мэри, ты ведь все еще его невеста, — добавила Софрония.

Мэри вскочила.

— Опять вы за свое? — вскричала она. — Господи боже, мы сидим и ждем, когда на нас обрушатся страшные кары, а вы еще надеетесь, что я окажу благотворное влияние на этого упрямого, несговорчивого, невыносимого…

Она вдруг запнулась и несколько секунд молчала. Грудь ее тяжко и бурно вздымалась, на глазах заблистали слезы.

— Поверьте мне, — продолжала она уже спокойней, — я его хорошо знаю. Если бы Уэстермир сейчас был здесь, одному богу известно, какая буря обрушилась бы на нас за то, что мы осмелились проникнуть в его драгоценные владения, да еще и привлекли к нему внимание йоркширской прессы!

Во дворе послышался стук колес. Пенелопа, сидевшая у окна, отодвинула занавеску, выглянула наружу и издала радостный вопль.

— Едет герцог в открытом экипаже! С ним папа, он просто сияет. И твой отец, Мэри, и твой, Софрония. А главное, сам герцог с ними!

Софрония тоже подбежала к окну.

— Мэри, а ты и не рассказывала, что твой сиятельный жених такой красавец!

В дверях появился преподобный Фенвик; за ним шли Ангус Макдугал и доктор Стек.

Мэри бросилась в объятия отца.

— Папа, милый, — восклицала она, — прости, что я причинила тебе столько хлопот! Всему виной мой ужасный характер!

Преподобный Эусебиус Фенвик поцеловал дочь в лоб и мягко отстранил от себя. Позади нее едва не подпрыгивали от нетерпения Софи и Пенни, также стремившиеся найти утешение в объятиях отцов. На герцога, стоящего в дверях, никто не обращал внимания.

— Не надо, дитя мое, — успокаивал ее викарий. — Все хорошо, что хорошо кончается. Но теперь твоим подругам придется уйти. Кучер герцога развезет их и их отцов по домам.

Софи и Пенни прощались с Мэри со слезами, словно не надеялись больше ее увидеть.

— Мужайся, Мэри, — шепнула на прощание Пенелопа. — Представь, как бы держалась на твоем месте мисс Уоллстонкрафт!

Дверь за ними закрылась. Герцог подошел к камину и, повернувшись к Мэри и ее отцу спиной, принялся рассматривать латунный подсвечник, томик Вергилиевых «Метаморфоз» и вазу с сухими цветами, которые стояли на каминной полке.

— Мэри, — вполголоса обратился к девушке отец, — его светлость хочет поговорить с тобой и попросил моего позволения сделать это наедине. Я буду у себя в кабинете.

Мэри вцепилась ему в руку.

— Папа, не уходи! — прошептала она. — Ради бога, не оставляй меня на растерзание хищнику!

— На растерзание? — поднял брови викарий. — О чем ты говоришь, помилуй, какой хищник? Я дважды разговаривал с Уэстермиром: он производит впечатление благородного человека. Кроме того, позволь напомнить, он твой жених. В беседе со мной он упирал именно на это. Не волнуйся и поговори с ним спокойно, — добавил он. — Насколько я понял, он уважает твои убеждения и намерен впредь прислушиваться к твоему мнению.

«Уважает твои убеждения»!

По спине у Мэри пробежал холодок. Один бог знает, что наговорил Уэстермир ее отцу!

Преподобный Фенвик вышел. Беспомощно проводив его взглядом, Мэри повернулась к герцогу.

Несколько мгновений они молчали, не сводя друг с друга глаз. Мэри смотрела на герцога со страхом, словно на хищного зверя; лицо Доминика было, как всегда, непроницаемо.

Огромный и широкоплечий, он, казалось, заполнил собой всю гостиную. Под его пронзительным взглядом Мэри дрожала как осиновый лист. Девушка заметила, что герцог постригся: черные кудри его больше не спускались на плечи. С модной «классической» стрижкой он стал еще красивее — хоть это и казалось невозможным.

Наконец Мэри сделала реверанс (колени у нее подгибались) и молча указала герцогу на кресло. Она хотела бы заговорить, но горло у нее перехватило, и с губ не могло сорваться ни звука.

Герцог как будто и не заметил ее жеста.

— Ты очень хорошо выглядишь, — заметил он, — даже несмотря на платье. Не могу поверить, что текстильные предприятия на Британских островах по собственной воле окрашивают ткань в такой цвет!

Мэри не верила своим ушам. Герцог не заговорил ни о приключениях трех девушек в шахте, ни о шуме в йоркширских газетах, ни даже о ее ночном побеге из его постели!

— Это мое лучшее голубое платье, — сдавленным голосом ответила она. — Я… у меня есть второе такое же, зеленого цвета.

Губы Доминика сжались в тонкую линию.

— Не сомневаюсь. Но скоро мы это исправим — я привез с собой из Лондона твой гардероб.

Мэри мгновенно обрела дар речи.

— Я не собираюсь носить ваши платья! — выпалила она. — Как вы смеете! Вы обращаетесь со мной, как… как со шлюхой! Нет, с меня хватит! В Лондоне я проявила слабость, но больше это не повторится. Выкладывайте, что вы там хотели сказать, а затем потрудитесь убраться из моего дома!

Он нахмурился еще сильнее:

— Ты вовсе не шлюха, Мэри, и, пожалуйста, не говори о себе в таких выражениях. Ты — моя невеста, твой отец дал согласие на брак, о помолвке уже объявлено в церкви, и та ночь… гм… одним словом, я считаю, что теперь наши судьбы связаны навсегда.

Мэри зажала уши ладонями.

— Прекратите, я не хочу этого слышать! Вы зря тратите время. Я никогда, слышите, никогда не выйду за вас замуж!

— Это и не нужно.

Наступило молчание.

— Что значит «не нужно»? — осторожно поинтересовалась Мэри.

— Сегодня утром в разговоре с твоим отцом я заверил его, что глубоко уважаю тебя и ценю твои прогрессивные убеждения, — заговорил герцог, глядя куда-то поверх ее головы. — Должен признаться, что в твоих взглядах на брак и в самом деле есть доля истины. Мне не раз приходилось видеть, как рушатся семьи из-за того, что между партнерами нет ни уважения, ни доверия. Многие мои друзья давно расстались бы с женами, если бы не закон и не светские условности. Так что я согласен на твои условия. Поскольку последние… э-э… последние события показали, что и уважения, и взаимного влечения между нами достаточно, я предлагаю тебе жить вместе без церковного благословения.