— Что вы, Уэстермир! — послышался рядом любимый голос. — Все было просто замечательно! И, знаете, оказывается, у меня они тоже есть!

— Кто «они»?

— Животные инстинкты.

— Я боялся, что испугал тебя, — с облегчением произнес Доминик и усталой рукой погладил ее золотистые, влажные от пота кудри. — Никогда бы себе не простил, если бы моя прелестная цыганочка осталась мной недовольна!

Наступило долгое молчание. Тишину в спальне нарушало только тяжелое дыхание и стук двух сердец — такой громкий, что, казалось, он разносился по всей комнате.

— Мэри, почему ты сбежала от меня в Лондоне?

Девушка повернулась к нему. На нее смотрели черные, как полночь, глаза… а по щекам у любимого была размазана помада, которой Мэри накрасила соски! Девушка невольно захихикала.

— Прости, — шепнула она, целуя его в кончик носа и гладя по всклокоченным волосам. — Но ты весь в помаде! Такой смешной — словно мальчик, которого мама поймала за банкой варенья!

— Как ты додумалась нарядиться цыганкой? — спросил герцог.

— О, это долгая история. Платье и украшения одолжила мне Софрония, а ей они достались от матери. Не правда ли, ваша светлость, — протянула она дразнящим хрипловатым контральто, — наши английские цыганки не уступают тем, которых вы имели случай видеть в далекой Испании или в Египте?

Но герцог вдруг схватил ее за руку.

— Мэри, — заговорил он серьезно, — ты не ответила на мой вопрос. Почему ты сбежала от меня, ничего не объяснив, даже записки не оставив? Тебе не понравилось? Близость со мной показалась тебе отвратительной, и ты бросила меня, чтобы не проходить через это еще раз?

Он тяжело сглотнул и сознался:

— Мне даже думать об этом было страшно.

Мэри отвернулась и вздохнула.

— Уэстермир, — жалобно протянула она, — может быть, отложим этот разговор до другого раза?

— Нет!

— Вы не должны ни в чем себя винить. Та ночь была необыкновенной, потрясающей, я и вообразить себе не могла такого наслаждения!

— Почему же тогда?..

Мэри упрямо молчала. Не могла же она, в самом деле, объяснить герцогу, что бежала не от него, а от самой себя и своих чувств!

В ту ночь она поняла, что дружба и уважение — это одно, а любовь — совсем другое! Любовь — это ураган, бурный поток, швыряющий влюбленных в объятия друг друга. С той ночи и по сей день она не мечтала ни о чем, кроме как лежать с ним в одной постели, осыпать поцелуями его мускулистое тело, гладить непослушные черные кудри, заглядывать в удивительные глаза, проводить пальчиком по благородной линии носа и упрямо сжатым губам, и еще… еще…

Она любит Доминика, принадлежит ему — телом и душой! Тот ночной побег разбил ей сердце, но иначе Мэри поступить не могла. Ведь в то время герцог Уэстермир был ей врагом, и сдаться ему значило бы предать родной город, подруг, семью и все, чем жила она до сих пор.

Но месяц с лишним, проведенный в Стоксберри-Хаттоне, помог ей привести в порядок смятенные мысли и взглянуть на дело с иной стороны.

Кажется, в конце концов все обернулось к лучшему. Герцог Уэстермир не хочет на ней жениться — значит, ей не придется изменять любимым принципам и предавать память Мэри Уоллстонкрафт. Она не станет сковывать свою любовь цепями брака. И пусть ханжи называют ее падшей женщиной — Мэри не станет обращать на них внимания.

Конечно, нелегко будет смотреть в лицо отцу и его прихожанам. Но что же делать — за все на свете приходится платить. И сейчас плата не так уж велика. Да, она потеряла честное имя, зато получила любовь Уэстермира, его защиту… и десять тысяч фунтов в год.

Десять тысяч, подумать только!.. Первым делом они с Пенелопой и Софронией организуют бесплатную столовую для самых нуждающихся. Потом приведут в порядок больницу доктора Стека, купят ему большой запас лекарств и самое новое медицинское оборудование. И обязательно — новые дома для шахтеров и фабричных рабочих, которых сейчас выгоняют из дому!

— Милая, ты так и не ответила на мой вопрос, — прошептал Доминик, касаясь губами ее полной нежной груди.

— М-м-м… — не слишком вразумительно отозвалась Мэри.

Что сказать ему? Как объяснить, что она боялась потерять себя — так сильна оказалась ее любовь? Что достаточно Доминику взглянуть ей в лицо своими темными, как ночь, глазами — и она готова идти за ним на край света.

Почему, думала девушка, почему Мэри Уоллстонкрафт не предупредила своих читательниц о том, что от любви даже самая стойкая и независимая женщина в одночасье теряет рассудок? А может быть, великой мыслительнице никогда не встречались мужчины, подобные Доминику де Врие, двенадцатому герцогу Уэстермиру?

Мэри считала, что никто не способен навязать ей свою волю, но герцог уже несколько раз заставлял ее делать то, что было ей совсем не по душе. Вспомнить хотя бы бал у герцогини или бешеную скачку по берегу Темзы. Или то, что сейчас она лежит с ним в одной постели.

«Хорошо, что мы никогда не поженимся, — грустно подумала Мэри. — Если бы я вышла за него замуж, то, наверно, от счастья растеряла бы все свои убеждения!»

— Мэри, ответь мне! — мягко окликнул он.

Девушка вдруг осознала, что глаза ее наполняются слезами.

— Я сбежала из Лондона, — прошептала она, — потому что поняла, что безумно влюблена в некоего надменного аристократа. Настолько, что еще немного — и я совершенно отдамся в вашу власть, превращусь в безмозглую куклу, игрушку в руках мужчины, жалкую рабу любви!

Герцог сел в кровати. Черные глаза его заблистали.

— Повтори, Мэри! — воскликнул он. — Ты сказала, что любишь меня?!

Но она не успела ответить — в этот миг за дверями раздался какой-то шум. Было невероятно, чтобы хорошо выдрессированная прислуга решилась потревожить хозяина в такой час, — и герцог потянулся под подушку за оружием.

Обнаженный, с пистолетом на взводе, герцог Уэстермир приблизился к дверям.

Из-за двери послышался голос, несомненно, принадлежащий камердинеру Тимоти Краддлсу:

— Откройте, ваша светлость! Простите, что беспокою вас в такой час, но дело чрезвычайной важности! Здесь сержант Айронфут, он хочет сообщить вам важную новость!

Герцог оглянулся на Мэри. Та поспешно укрылась одеялом до подбородка. Помедлив, герцог отпер дверь и распахнул ее.

На пороге стояли камердинер Краддлс и великан Джек Айронфут в неизменном кучерском плаще. Еще несколько лакеев со свечами толпились сзади. Если они и были удивлены видом своего господина и повелителя, голого, с пистолетом в руке и с размазанной по лицу губной помадой, то не подали виду.

— Прошу прощения, ваша светлость, — произнес кучер, — я ни за что не стал бы беспокоить вас в такой поздний час, если бы не произошло прискорбное событие.

Герцог опустил пистолет.

— Надеюсь, Айронфут, это по крайней мере не убийство! — прорычал он.

— Вот именно, — подтвердил кучер. — Около часа назад, сэр, фермер, выехавший из Уикхема затемно, чтобы отвезти на продажу молоко, обнаружил в Воинском лесу вашего приказчика, молодого Пархема. Мертвого. Ему нанесли несколько ударов в живот каким-то колющим оружием.

Наступило секундное молчание. Затем герцог выругался сквозь зубы:

— А, черт!

Новость эта, как видно, неприятно его поразила.

— Властям сообщили? А отцу Пархема?

Джек Айронфут кивнул:

— Власти уже знают. И кто-то из администрации уже поехал к старику.

Загородив своим исполинским телом дверь, кучер взял Доминика за руку и вложил что-то ему в ладонь.

— Вот это, — прошептал он, — было зажато у Пархема в кулаке. Думаю, вам будет интересно на это посмотреть.

Герцог сжал пальцы и кивнул. За Краддлсом и Айронфутом закрылась дверь.

— Что такое? — крикнула с кровати Мэри. Герцог и кучер разговаривали полушепотом, и она не слышала, о чем идет речь, но почувствовала, что произошло что-то ужасное. — Что случилось? Что дал вам Айронфут?

Доминик молчал, глядя на свою раскрытую ладонь. В неверном, колеблющемся свете свечей он видел обрывок шерстяной ткани с каким-то ярким рисунком. Очевидно, этот клочок Пархем оторвал от одежды убийцы.