Но вот на некоторой ступени развития подобной ситуации что-то начинает идти не в ту сторону. Память о внезапной вспышке прозрения, пережитой данным лицом, теряет свою остроту. Она не сохраняется прочно, потому что этот человек считает ее чем-то внешним по отношению к себе. Он чувствует, что имел внезапное переживание пробужденности ума, что оно принадлежит к категории священного духовного опыта. Он высоко оценивает переживание и затем сообщает о нем обычному и знакомому миру родной страны, врагам и друзьям, родителям и родственникам, всем людям, к которым он был привязан, и, которых, как он теперь чувствует, превзошел и оставил позади. Однако, провозгласив свой опыт и свое знание перед другими людьми, он, очевидно, не в состоянии идти назад и говорить, что сказанное им раньше было ошибкой. Этого он сделать никак не может, такой поворот был бы чересчур унизительным. Да и кроме того, он еще верит в свое переживание, верит, что тогда произошло нечто действительно глубокое. Но, к несчастью, в данный момент это переживание отсутствует, потому что он использовал его и оценил. Вообще говоря, тут происходит вот что. Если мы действительно открыты, «озарены», то уже следующее мгновение приносит нам понимание того, что мы открыты, и внезапно возникает идея оценки: «Боже мой! Это так невероятно! Мне надо уловить это переживание, удержать его, сохранить, ведь оно так редко и драгоценно!» Таким образом мы стараемся держаться за переживание; и здесь возникает проблема, которая начинается с того, что мы рассматриваем переживание раскрытия как нечто ценное. И как только мы пытаемся его удержать, происходит целая серия цепных реакций.
Если мы считаем нечто ценным и необыкновенным, тогда оно становится совершенно отдельным от нас фактом. Например, мы не считаем ценными свои глаза, тело, руки, ноги, свою голову, так как знаем, что они составляют часть нас самих. Конечно, потеряв какую-нибудь из этих частей тела, мы автоматически реагируем на это так, как будто потеряли нечто ценное: «Я потерял руку, я потерял голову! Их невозможно заменить!» Только тогда мы понимаем ценность чего-то, когда у нас это отнимают. Но когда мы постоянно имеем эту вещь при себе, когда она является частью нашего организма, нашего существа, тогда мы не можем придавать ей особой ценности, она просто находится здесь. Оценка происходит из страха оказаться отделенными, а как раз это и удерживает нас в состоянии отделенности. Мы считаем любое внезапное вдохновение чрезвычайно важным, потому что боимся ее утратить. И в то самое мгновение, когда мы так думаем, именно в этой точке вкрадывается самообман. Иными словами, мы утратили веру в переживание раскрытия и в нашу связь с ним.
Каким-то образом получается, что мы утратили единство состояния раскрытия и того, что мы такое. Состояние раскрытия становится отдельным явлением; тогда мы начинаем игру. Ведь само собой разумеется, мы не можем сказать, что утратили состояние раскрытия, не можем заявить: «Я обладал им, но утратил его». Мы не в состоянии сказать это — такие слова разрушат наше положение завершенной личности. Поэтому повторение рассказов становится частью самообмана. Нам больше хотелось бы рассказывать, чем действительно переживать состояние раскрытия, так как рассказы очень живы и доставляют нам удовольствие: «Когда я был со своим гуру, произошло то-то и то-то; он сказал мне такие-то слова; он раскрыл меня таким-то способом…» и т.д. и т.п. Следовательно, в данном случае самообман означает попытки снова и снова воссоздавать процесс прошлых переживаний вместо того, чтобы иметь действительное переживание в данный момент. Для того, чтобы иметь это переживание сейчас, нужно отбросить всякую оценку, все воспоминания о том, каким замечательным был этот проблеск, — потому что именно память удерживает его на расстоянии. Если бы мы постоянно обладали этим переживанием, оно было бы вполне обычным, и вот эту ординарность мы не можем принять. «Если бы я только мог снова иметь это чудесное переживание раскрытия!» Таким образом мы оказываемся заняты тем, что, не имея переживания, продолжаем его вспоминать. Это игра самообмана.
Самообман нуждается в идее оценки и в очень продолжительной памяти. Думая о прошедшем, мы тоскуем о нем; воспоминания как бы дают нам толчок; и мы не знаем, где сами находимся именно в это мгновение. Мы вспоминаем «доброе старое время», «славные былые деньки». Мы никак не позволяем проявиться чувству подавленности, не хотим согласиться даже с подозрением о том, что лишены соприкосновения с тем, что было раньше. Когда бы ни возникла возможность подавленного настроения, когда вот-вот должно появиться чувство утраты, защитная природа эго, чтобы успокоить нас, немедленно вызывает в уме воспоминания, слова, слышанные в прошлом. Таким образом, эго постоянно ищет вдохновения, не имеющего корней в настоящем; это — непрерывный бег назад, более сложное действие самообмана. Мы вообще не даем возможности проявиться депрессии: «Поскольку я получил такую великую благодать, поскольку мне так повезло с этими замечательными духовными переживаниями, как же я могу сказать, что нахожусь в состоянии подавленности? Невозможно! Для подавленности здесь нет места!»
Есть один рассказ о великом тибетском учителе Марпе. Марпа впервые встретился с Наропой, и тот построил алтарь, сказав, что этот алтарь является воплощением мудрости, отдельной херука. И святилище, и сам Наропа заключали в себе колоссальную духовную энергию и силу. Как-то Наропа спросил Марпу, перед чем бы он желал совершить простирание, чтобы пережить внезапное просветление. Марпа как ученый подумал, что гуру живет во плоти, в обыкновенном человеческом теле, тогда как созданный им алтарь являет собой чистое тело мудрости, не имеющее ничего общего с человеческим несовершенством. Поэтому Марпа простерся перед святилищем. И тогда Наропа сказал: «Боюсь, твое вдохновение скоро угаснет; ты сделал неправильный выбор. Это святилище — мое творение, и без меня его вообще бы не было здесь. Тело мудрости несравнимо с человеческим телом. Великое зрелище мандалы было всего лишь моим творением».
Рассказ иллюстрирует тот факт, что принцип мечты, надежды, желания — это самообман. До тех пор, пока вы рассматриваете себя или какую-то часть своего переживания, как «мечту, ставшую явью», вы вовлечены в самообман. Самообман как будто всегда зависит от мира мечты, потому что вам хотелось бы увидеть то, чего вы еще не видели, а не то, что вы видите сейчас. Вы не хотели принять все то, что существует здесь и сейчас; не хотите вы также продолжения ситуации какова она есть. Таким образом, самообман всегда проявляется в виде попыток создать или воссоздать мир мечты, в форме тоски о переживаемой мечте. Противоположностью самообмана будет просто работа с реальностью жизни.
Если мы стремимся к какому-то особому блаженству, к какой-то радости, к осуществлению мечты или фантазии, тогда мы обязательно в равной мере идем к тому, чтобы потерпеть неудачу, и придем к подавленности. В этом вся суть: страх отдельности, надежда на достижение единства — это не просто проявление или действие эго, это самообман, уверяющий нас, будто бы «я» является какой-то реальностью, которая совершает некоторые действия. Но эго и есть действие, событие душевной жизни; эго и есть боязнь утраты состояния раскрытия, боязнь утратить состояние отсутствия «я». Таков смысл самообмана; в данном случае эго плачется о том, что оно потеряло состояние отсутствия «я», свою мечту о достижении. Страх, надежда, утрата, приобретение — это продолжение действий мечтаний эго, самоподдерживающихся и утверждающих себя структур, которые и есть самообман.
Поэтому подлинное переживание за пределами мира мечты — это красота, многокрасочность и восторг реального переживания настоящего в повседневной жизни. Когда мы стоим лицом к лицу с фактами, с вещами каковы они есть, мы оставляем надежду на нечто лучшее. Здесь не будет ничего чудесного, потому что мы не можем приказать себе выйти из состояния подавленности. Подавленность и незнание, эмоции, все, что мы переживаем, — все это реально и содержит в себе колоссальную истину. Если мы действительно хотим учиться и увидеть переживание истины, мы должны быть самими собой. Все дело в том, чтобы остаться песчинкой.
