Ответ:Дело здесь в том, что «я» воспринимает феноменальный мир (мир явлений — прим. ред.) как нечто очень реальное, прочное, довлеющее. Может быть, на самом деле он является галлюцинацией; но пока речь идет об обезьяне, эта галлюцинация вполне реальна и прочна. С этой ошибочной точки зрения даже мысль становится очень прочной и ощутимой. Недостаточно сказать, что этих галлюцинаций не существует, потому что форма — это пустота, а пустота есть форма. Попробуйте сказать это невротичной обезьяне. Пока дело касается ее, форма существует, и это очень прочная и тяжелая форма. Для нее она реальна: она настолько одержима ею. что не допускает пространства, где можно увидеть факты по-иному. Она чересчур занята, стараясь подкрепить собственное существование; она никогда не допускает просвета. Таким образом, здесь нет места для вдохновения, нет места, чтобы увидеть другие аспекты ситуации, рассмотреть ситуацию под различными углами. С точки зрения обезьяны заблуждение реально. Когда вам снится кошмарный сон, в момент своего протекания он бывает реальным, ужасающим, пугающим. С другой стороны, когда вы оглядываетесь на это переживание впоследствии, оно кажется просто сном. Вы не можете одновременно пользоваться двумя видами логики, и вам необходимо полностью увидеть аспект заблуждения, чтобы проникнуть в его сущность, почувствовать его абсурдность.

Нарисовав красочную картину обезьяны с ее многочисленными качествами, — любознательностью, страстностью, агрессивностью и так далее, — мы можем в этом пункте детально рассмотреть вопрос о том, как она смогла бы выйти из своего сложного положения.

Мы приходим к пониманию эго и к освобождению из-под его власти при помощи медитации; мы прокладываем себе обратный путь через все пять скандх. Последняя фаза развития, пятая скандха, — это невротические и неправильные мысленные стереотипы, которые непрестанно заполняют наш ум. Во время галлюцинаций обезьяны в шести сферах развивается множество разнообразных мыслей — рассудочные мысли, мысли, скачущие подобно кузнечику, мысли-картины, мысленные кинофильмы и т.д. Именно с этого пункта заблуждения нам необходимо начинать; и, ожидая момента, когда заблуждение рассеется, будет полезно рассмотреть идеи первых четырех благородных истин, которые составляют первый поворот «колеса дхармы», приведенного в движение Буддой.

Вот эти четыре благородные истины: истина о страдании, истина о происхождении страдания, истина о цели и истина о пути. Мы начнем с истины о страдании, и это означает, что мы должны начать с заблуждений обезьяны, с ее безумия.

Нам необходимо сперва увидеть реальность дукха; это санскритское слово означает «страдание», «неудовлетворенность», «боль». Неудовлетворенность возникает вследствие особого вращения ума: в его движении как будто нет ни начала ни конца. Мыслительные процессы продолжаются непрерывно; тут мысли о прошлом, мысли о будущем, мысли о настоящем моменте. Это обстоятельство вызывает раздражение. Мысли порождаются неудовлетворенностью и тождественны ей. Это дукха, постоянно повторяющееся чувство, что нам чего-то еще не хватает, что в нашей жизни налицо какая-то неполнота, что что-то идет не совсем правильно, не вполне удовлетворительно. Поэтому мы всегда стараемся восполнить пробел, как-то исправить положение, найти добавочную частичку удовольствия или безопасности. Непрестанное действие борьбы и озабоченности оказывается весьма раздражающим и болезненным; в конце концов нас раздражает сам факт, что «мы — это мы».

Итак, понять истину дукха — в действительности означает понять невроз ума. Нас с огромной энергией влечет то в одну, то в другую сторону. Едим мы или спим, работаем или играем, — во всем, что мы делаем, жизнь содержит дукха, неудовлетворенность и боль. Если мы испытываем какое-то удовольствие, мы боимся его утратить; мы добиваемся все большего и большего удовольствия или стараемся сохранить то, что имеем. Если мы страдаем от боли, мы хотим избавиться от нее. Все время мы испытываем разочарование. Вся наша деятельность заключает в себе неудовлетворенность.

Как-то выходит, что мы устраиваем свою жизнь особым образом, который никогда не позволяет нам иметь достаточно времени, чтобы по-настоящему чувствовать ее вкус. Мы постоянно заняты, постоянно ждем следующего мгновения; сама жизнь как будто обладает качеством постоянного желания. Это и есть дукха, первая благородная истина. Понимание страдания и противодействие ему есть первый шаг.

Остро осознавая свою неудовлетворенность, мы начинаем искать ее причину, ее источник. Подвергая проверке свои мысли и действия, мы обнаруживаем, что постоянно боремся, чтобы сохранить и поддержать самих себя. Нам становится ясно, что борьба и есть корень страдания. Поэтому мы стараемся понять процесс борьбы, т.е. понять развитие и деятельность «я». Это вторая благородная истина, истина о происхождении страдания. Как мы установили в главах о духовном материализме, многие люди совершают ошибку, полагая, что поскольку корень страдания заключается в нашем эго, цель духовности должна состоять в том, чтобы победить и уничтожить это «я». Они борются, чтобы снять с себя тяжелую руку эго, но, как мы ранее обнаружили, такая борьба есть не что иное, как еще одно выражение эго. Мы движемся по кругу, стремясь при помощи борьбы улучшить себя, пока не поймем, что это стремление улучшать само по себе представляет проблему. Вспышки прозрения приходят к нам только тогда, когда мы прекращаем борьбу, когда в нашей борьбе наступает просвет, когда мы прекращаем старания избавиться от мыслей, когда перестаем становиться на сторону благочестивых, хороших мыслей против дурных и нечистых, только тогда, когда мы позволяем себе просто взглянуть на природу этих мыслей.

Мы начинаем понимать, что внутри нас заключено некое здравое свойство пробужденности. Фактически, это свойство проявляется лишь при отсутствии борьбы. Так мы открываем третью благородную истину, истину о цели, о прекращении борьбы. Нам нужно только отбросить усилия и упрочить себя — и состояние пробужденности налицо. Но мы скоро понимаем, что просто «оставить все как есть» возможно лишь на короткие периоды. Нам нужна особая дисциплина, которая приведет нас к тому, что мы называем спокойствием, когда мы способны «оставлять все как есть». Мы должны идти по духовному пути. Странствуя от страдания к освобождению, эго износится подобно старому башмаку.

Поэтому рассмотрим теперь этот духовный путь, т.е. четвертую благородную истину. Практика медитации не есть попытка вступить в особое состояние ума наподобие транса; не является она и попыткой занять себя каким-то особым объектом. В Индии и Тибете развилась система так называемой медитации «сосредоточения». Иначе говоря, эта практика медитации основана на устремлении ума на какую-то отдельную точку, чтобы ум можно было подчинить и сосредоточивать. В такой практике изучающий выбирает себе объект, на который надо смотреть, о котором надо думать, который следует визуализировать, — и затем направляет на него все свое внимание. Поступая таким образом, он стремится при помощи усилий развить особого рода душевное спокойствие. Я называю этот вид практики «умственной гимнастикой», потому что она не пытается подойти к тотальности любой данной ситуации жизни и целиком основана на «этом» и «том», на субъекте и объекте, а не на преодолении двойственного взгляда на жизнь.

С другой стороны, практика самадхи не включает в себя сосредоточение, и понять это очень важно. Практические методы сосредоточения в значительной мере укрепляют эго, хотя и не направлены преднамеренно на этот результат. Все же сосредоточение практикуется с особой целью, с отдельным объектом в уме, так что мы стремимся к централизации в «сердце». Мы принимаемся за сосредоточение на цветке, камне или пламени; мы пристально глядим на объект, а в сфере ума мы насколько можно сильнее погружаемся в сердце. Мы стараемся усилить плотный аспект формы, качества неподвижности и спокойствия. Такая практика, если ее продолжать длительное время, может оказаться опасной. В зависимости от интенсивности силы воли медитирующего можно стать самоуглубленным в форме чрезмерной торжественности, неподвижности, негибкости. Подобная практика не способствует открытости и энергии, равно как и чувству юмора. Она слишком тяжеловесна и легко может стать догматичной — в том смысле, что лица, занятые этими видами практики, мыслят в понятиях навязанной себе дисциплины. Мы думаем, что нам необходимо быть очень серьезными и торжественными, а это создает в мышлении настроение состязания: чем больше мы можем подчинить свой ум, тем более значительны наши успехи; но такой подход следует считать скорее догматичным, авторитарным. Подобный образ мышления, всегда устремленный на будущее, является привычным для эго: «Мне хочется увидеть какие-то результаты; у меня есть такая-то идеальная теория или мечта, которую я хотел бы воплотить в действительность». Мы склонны к тому, чтобы жить в будущем, а наша точка зрения на жизнь окрашена ожиданием достижения какой-то идеальной цели. Вследствие ожидания нам не достает точности, открытости и разумности в настоящий момент. Мы очарованы, ослеплены и подавлены своей идеализированной целью.