— А сейчас, господин Киссинджер, мне хотелось бы продемонстрировать вам нечто совершенно иное, — сказал я.

Он даже слегка отпрянул от меня, а затем, отодвинув свой стул, протестующе поднял руку.

— Нет, прошу вас! — сказал он. — Я не хочу, чтобы вы читали мои мысли. Мне известно слишком много секретов. — Он действительно выглядел несколько встревоженным.

Я ему объяснил, что хочу только, чтобы он изобразил что-нибудь на листе бумаги в то время как я отвернусь, а затем, когда я вновь повернусь к нему, прикрыл листок рукой. Все вокруг в нетерпении следили за нашим разговором, и Киссинджеру пришлось подчиниться. Через несколько минут, он нарисовал что-то в своем блокноте.

— А теперь, — попросил я, внимательно поглядев в его глаза, спрятанные за широкими очками, попытайтесь мысленно перерисовать тот рисунок, который изображен у вас в блокноте.

Я столько раз проделывал подобные вещи, что сейчас уже не вспомню, что именно было там нарисовано, помню только, что это была одна из самых удачных моих попыток. То, что я нарисовал, руководствуясь мыслями Киссинджера, совпало не только по форме, но и в размерах. Киссинджер побледнел.

— Что еще вы прочитали в моих мыслях?

— Мне лучше не говорить об этом здесь, — ответил я.

Он одарил меня суровым взглядом.

— Вы говорите серьезно? — прогремел он. — Что вы имеете в виду?

Все вокруг нас притихли, затаив дыхание.

— Не волнуйтесь, мистер Киссинджер, — поспешил я успокоить его. — Это всего лишь шутка. Я прочитал в ваших мыслях только изображение на рисунке, более ничего.

На самом деле мне удалось прочитать еще кое-что, но это был явно не самый подходящий момент, чтобы в этом признаваться.

Киссинджер вздохнул с явным облегчением. Даже не берусь предположить, что бы он сказал, узнай, что я лишь выполняю частную просьбу рядового сотрудника ЦРУ.

— Да, похоже все то, что я слышал о вас прежде, — чистая правда, — заключил Киссинджер. — Честно говоря, раньше я не предполагал, что ваши способности развиты до такого высокого уровня, и что вы способны их демонстрировать в таких сложных условиях, при таком скоплении народа. Я думал, что вам необходимо сконцентрироваться, но насколько мне показалось, вы этого даже не сделали.

— О нет, сделал, — заверил я его. — Тот момент, пока вы мысленно набрасывали свой рисунок, был для меня как раз ключевым моментом концентрации.

— Поразительно, — покачал головой Киссинджер.

Разумеется, это был научно неконтролируемый эксперимент, и все же он дал Киссинджеру пищу для размышлений.

Майк был определенно доволен развитием событий во время банкета. Задумавшись на секунду, он спросил у меня в своей обычной, слегка развязной, манере.

— Слушай, а ты можешь наоборот: нарисовать что-нибудь, а потом спроектировать свой рисунок в чье-то сознание?

— Да, я делаю это регулярно.

— Давай попробуем!

Майк отвернулся, а я нарисовал то, о чем он едва ли мог догадаться — турецкий флаг с луной и звездой. Я передал ему блокнот в перевернутом виде. Майк взял ручку и изобразил прямоугольник с луной и чем-то, напоминающим по форме звезду, внутри нее. Потом он перевернул блокнот обратно, и сверив два рисунка, счел их почти идентичными.

— Невероятно, — потрясенно проговорил он.

Люди всегда бывают очень поражены, обнаружив, что могут делать практически то же, что и я, будь то сгибание ложек или чтение и передача мыслей на расстоянии. Обычно это происходит тогда, когда они начинают искренне верить в то, что это в принципе возможно.

Лицо Майка вновь сделалось серьезным.

— Послушай, Ури. Только что ты сумел передать свой замысел в мое сознание, не так ли? А не мог бы ты таким же способом внушить человеку какую-то определенную мысль? Но так, чтобы она заставила его действовать даже в том случае, если сам он этого не хочет? Так, чтобы он даже и не догадывался, что кто-то его об этом просит. Я имею в виду президента США…

Инаугурация Джимми Картера должна была состояться 20 января 1977 года. Майк заявил, что мне в любом случае нужно на ней присутствовать. Дескать, это единственный шанс, когда я могу оказаться рядом с президентом и телепатически передать послание, задуманное Майком. Он серьезно сомневался в том, что можно организовать официальную встречу для обсуждения вопросов телепатии в силу существования так называемого отрицательного фактора. Для нового лидера публичные контакты с экстрасенсами, телепатами, а также всеми теми, кто занимается этими проблемами, неминуемо нанесут ущерб имиджу, что является особенно нежелательным в самом начале его президентского срока. Так или иначе, на встречу были бы приглашены газетные обозреватели, а это означало прямую утечку информации в прессу. Вашингтон — это не Москва, где правители делают то, что им нравится, а пресса — то, что ей говорят.

— О приглашении не беспокойся, — уверил меня Майк. — Считай, что оно уже у тебя в кармане.

Я успел совершенно забыть об обещании Майка, когда в конце 1976 года раздался телефонный звонок в моей квартире на Манхэттене. Звонившую девушку звали Люси. Она представилась и попросила о встрече. «Почему бы и нет?» — подумал я.

Вскоре мы встретились. Мне она показалась привлекательной молодой женщиной, к тому же, как я понял, Люси сильно интересовалась парапсихологией. Наши встречи участились, мы стали проводить вместе много времени. Ее лицо показалось мне знакомым, но только позже я вспомнил, что она сопровождала Розалин Картер во время ее визита в Мексику.

Однажды она повергла меня в изумление, сказав, что состоит в родственных связях с семьей Картеров. Люси подробно рассказала обо мне Джимми, и тот отреагировал на ее рассказы с большим интересом и без малейшего предубеждения. Прежде, чем мне удалось установить связь между мной, Люси и Майком, она спросила, не хочу ли я быть приглашен на церемонию инаугурации в Вашингтон.

Я ни о чем подобном не просил ни ее, ни кого бы то ни было другого, так как не считал возможным проявлять подобную навязчивость. Инаугурация президента — это чрезвычайно важное событие, приглашение на которое любой гражданин США счел бы для себя большой честью. Мои шансы были мизерными. Я был всего лишь довольно известным и не совсем обычным участником развлекательных программ, но, главное, не был даже американцем. Поэтому нетрудно представить мое удивление и радость, когда однажды утром я обнаружил перед дверью своей квартиры аккуратно заклеенный конверт.

Мне трудно было в это поверить. Господин Ури Геллер официально приглашался в Вашингтон для участия в церемонии инаугурации президента Картера.

…Это была удивительная неделя. Из огромного множества вашингтонских отелей для нас были приготовлены номера там, где поселились близкие родственники президента. Некоторые из них занимали тот же этаж, что и мы. Первый человек, с которым я столкнулся, выйдя из своего номера, был Билли — брат Картера.

— Как, и вы здесь! — радостно прогремел он. — Вы Ури Геллер. Знаете, я очень много о вас слышал.

Люси среди всех присутствующих отличалась, пожалуй, самой кипучей активностью. Она снабдила меня кучей приглашений не только на церемонию инаугурации, но и на бесчисленные приемы и балы. Один из приемов готовился состояться в Белом Доме.

Торжественный парад перед инаугурацией оказался мероприятием весьма неуютным. Несмотря на довольно прохладную погоду, президент Картер настоял, чтобы путь от церемониальной трибуны до его нового дома был проделан пешком, что очень обеспокоило сотрудников службы безопасности. Я сильно продрог и не раз пожалел о том, что не позаботился об экипировке теплыми вещами.

Когда вся процессия появилась в поле зрения, весь наш замысел показался мне просто нелепым. Я решил предпринять что-то неожиданное, так как план Майка направить телепатическое послание президенту виделся мне теперь весьма далеким от исполнения.

Новая президентская чета приветливо махала руками и одаряла всех теплыми улыбками. Одна такая лучистая улыбка была послана в моем направлении, хотя госпожа Картер вряд ли сумела бы узнать меня на таком большом расстоянии. И все же это был знак персонального внимания. Наконец президентская чета поравнялась со мной, хотя и продолжала находиться на довольно приличном расстоянии. Тогда я и сделал первую попытку передать президенту сконцентрированную и несущую образы телепатического феномена мысль о советском превосходстве в этой области и отсутствии средств, необходимых нам для исследований.